Ночью случилось ЧП — развели три костра, но как ни сторожили пленных, двум парам удалось развязаться и в вахту Кржемидловского они попытались бежать. Успели только перепрыгнуть безымянный ручеек, когда вскочил Болеслав, догнал их в три прыжка со страшными проклятиями на польском и попросту пристрелил, перебудив весь лагерь

Вася, не говоря ни слова, отобрал у поляка оружие, а Марк объяснил запаниковавшим немцам, что имеет приказ стрелять на поражение при попытках побега, и лучшее, что они могут сейчас сделать — это лечь и не шевелясь спать до рассвета.

Утренний марш прошел спокойно, Менгеле, с расплывшимся на пол-рожи фингалом, загрузили в самолет. Кржемидловский с коллегой за пять рейсов перебросил всех в Осорно, где стоял под парами арендованный моссадовцами «Скайтрейн», доставивший и охотников, и дичь в Лиму. Там уже подпрыгивали от нетерпения сотрудники израильского посольства, стоял караул из числа герильерос-милисианос и жизнерадостно скалился Че, прилетевший посмотреть на живых фашистов.

На следующий день, после инвентаризации пленных и осмотра врачом, евреи отвели в сторонку Менгеле и еще троих, оставив прочих на попечение Васи. Марк передал копии протоколов допросов, скомандовал погрузку в лайнер с эмблемами Эль Аль, при виде которых немцы аж заколдобились, и улетел.

А Вася остался ждать самолет авиакомпании «Кубана», чтобы погрузить остальных и лететь в Гавану, куда за новогодним подарком уже прибыл товарищ Кузнецов.

Больше всего возни было с охраной пленников, в первую очередь от самих себя — Вася опасался фокусов, аналогичных цианиду. Потому он несколько раз в день обходил импровизированные камеры, проверяя, не сподобились ли херры эсэсманы повеситься, утопиться в толчке, разбить голову о стену или умертвить себя иным экзотическим способом.

Че флегматично посоветовал колоть им транквилизаторы, что и сделали. Правда, Рошман, предположив, что ему делают смертельную инъекцию, буквально впал в истерику, пришлось скрутить и дать пару пощечин, что Вася выполнил со всей душой.

В самый разгар обустройства и подготовки к дальнейшей перевозке пленников, пришло срочное сообщение из штаба милисианос в Кочабамбе — большие взрывы на нефтеперерабатывающем заводе в Камири. Вася ругнулся, помянув недобрым словом латиноамериканское разгильдяйство, но следующее сообщение было категорично: диверсия.

Война с континентальной контрреволюцией выходила на новый уровень, касик полдня ломал голову, как ответить и наконец пришел за советом к старшему товарищу.

— Скажи, abuelito, вот найдем мы тех, кто приказал подорвать завод. Или даже тех, кто приказал убить тебя и меня, но убил Римака, — при воспоминании о погибшем друге касик аж заскрипел зубами. — И что с ними делать?

— Уничтожать, — отрезал Гевара.

— Но тогда чем мы отличаемся от них? Они приказывают убивать, мы приказываем убивать?

— Ты в бою убивал?

— Так то в бою! Там ты сам головой рискуешь, а тут? Чистый же терроризм получается.

Но Че отнесся к Васиным рефлексиям несколько пренебрежительно:

— Если тебя так волнуют процедуры, то есть же опыт процесса в Айкиле. Судить заочно, вынести приговор, исполнить. Если у нас на руках будут все доказательства, почему нет?

— А если не будут?

— Значит, будем искать дальше.

Вася хмыкнул и отправился в дальний угол ангара. Там он сел, привалился к стене, закрыл глаза и представил, что на Касигуаче. Сильно мешал запах авиационного керосина и смазки, но после десятка вдохов-выдохов внешние раздражители ушли на задний план и касик понемногу отрешился от суеты.

Судить. Гласно, открыто. Объявлять «иду на ты». Как грохнули Сомосу — никарагуанцы приговорили, аргентинцы исполнили, не защитил и бронированный «Мерседес».

В голове устаканилось — нужно делать диверсионную группу. Несколько бойцов Иская, несколько от Маригеллы, пара от Пинейро (или кубинцев лучше вообще не втягивать?). Нужно проверить людей, подобрать подходящих, а вот на роль командира кандидат уже есть — характера Ильичу Рамиресу не занимать. Так-то он связался с палестинцами и чисто террористическими группами, но касик уже придумывал, как направить эту буйную энергию на пользу континентальной революции.

Грохнулась на бетон железяка, касик распахнул глаза — аэропорт Лимы жил своей жизнью и его мало волновали проблемы континентальной революции.

— Эй, chico, твой авион садится! Завтра в Гаване будешь, — Че даже зажмурился, вспоминая Кубу, — недельку отдохнешь и обратно.

— Ну да, отдохнешь, — скепсис Васи не на пустом месте родился. — Впрягут и заставят пахать с утра до вечера.

— Выше нос, таков долг революционера! — Гевара хлопнул его по плечу. — А насчет пахать, вот тебе дельце…

Вася демонстративно застонал.

— Так, не помирай. Обратно все равно через Панаму лететь, мы попробуем организовать тебе встречу с генералом Торрихосом. Он там не столь давно взял власть и сейчас выпинывает консерваторов из Национальной гвардии, надо бы с ним подружиться.

— А как вы собираетесь на него выйти?

— Через Веласкеса, — Че мотнул головой кивнул куда-то в центр города, где располагался президентский дворец, — они хорошо знакомы.

Самолет коснулся бетона маленького аэропорта Плайя-Баракоа, проехал мимо диспетчерской вышки и белого здания терминала в колониальном стиле, и вырулил на площадку за грузовыми ангарами. К борту подкатили решетчатую лесенку, на ее нижнюю ступеньку тут же поставил ногу в шнурованном до середины голени башмаке команданте Пинейро.

Начальник разведки Кубы скалился и пыхал сигарой, пока пары ребят в зеленой форме выводили из самолета немцев, а потом облапил Васю и хлопнул его по спине, точно как Че.

— Поедем в МВД? Или к Фиделю?

— К семье или никуда.

— Мы так и думали! — довольно засмеялся Мануэль. — Твоих поселили в Мирамаре, через полчаса будешь там.

Вася сидел в открытом газике, жмурился от теплого гаванского ветерка, сравнивая кубинскую зиму с чилийским летом и разглядывал город. Ввиду невыносимых зимних холодов (температура упала почти до двадцати градусов!) с улиц пропал привычный ансамбль «футболка + шляпа», вместо него теплолюбивые мулаты предпочитали кожаные пиджаки, солидные пальто и даже меховые куртки. Правда, таких курток Вася видел только две, да и те были по пояс.

Среди постаревших лет на десять-пятнадцать американских авто пятидесятых годов все чаще встречались «Волги» и «Москвичи», а на стенах все больше попадались росписи на всю высоту. Не безграмотные закорюки двухтысячных, а настоящее граффити, причем хорошего, яркого дизайна, не блеклые «Решения двадцать-какого-то съезда КПСС в жизнь!», виденные в Москве. И это правильно — вот эти детишки в синих и красных пионерских галстуках должны видеть вокруг веселую красоту, а не утвержденное Идеологическим отделом ЦК уныние.

Мануэль высадил Васю у небольшого дома в два этажа, с террасой и маленьким садиком, всего метрах в ста от пляжа. Вася закинул за спину тощий рюкзак, решительно открыл калитку и постучал.

— Сеньора! — открывшая дверь Пакита обернулась внутрь дома. — Ваш муж приехал!

«А жизнь-то налаживается!»

Вася отстранил Пакиту и шагнул вперед, чтобы почти сразу влететь в объятия:

— Ну как ты тут? Как дочка?

— Все хорошо, — прижалась к нему Исабель.

От двери на семейную сцену с умилением смотрела Пакита, сложив руки над передником.

Фидель и компания расстарались в полный рост: детская и две спальни наверху, еще одна спальня внизу, большая гостиная, кухня. Но самое главное — океан, хоть тут и не принято купаться, для этого есть специальные пляжи.

— Слушай, а откуда ты знаешь Вильму?

— Кого? — не понял Вася.

— Вильму Эспин, первую леди Кубы. Она приезжала сюда проверить, как мы устроились и спрашивала про тебя.

— А, так я всех их знаю — Вильму, Рауля, Фиделя, Селию, — похвастался Вася.

— Так, Амару, давай-ка ты расскажешь о себе как следует, а не как в прошлый раз!