— В чем это выражается? — наезд на КПСС гость пропустил мимо ушей.

— Маоисты считают возможной борьбу только в сельской местности. Но у них, по крайней мере, есть концепция «новой демократии». Во всяком случае, она для Боливии лучше, чем «пролетарская революция», за которую цепляются Монхе и его люди.

На этот раз визитер точно скривился:

— Судя по тому, что происходит в Китае, концепции Мао могут только навредить.

— Ну, мы же не будем отказываться от арифметики, даже если Мао скажет, что дважды два — четыре. Ведь «новая демократия» есть ничто иное, как обычная буржуазно-демократическая революция, с которой и нужно начинать.

Вася сам поражался, насколько легко у него получалось выстраивать аргументацию. Слова сразу приходили на ум, в мозгу всплывало все когда-либо читанное — не иначе, давали знать о себе многие посещения Касигуачи.

— Давайте пока оставим эту тему, — ровным тоном предложил Кузнецов. — Чем Советский Союз может помочь вашей борьбе?

— Сейчас почти ничем, материальная помощь ограничена логистикой, но через год-другой, если нам удастся провести левонациональные правительства, потребуется многое.

— Оружие?

— Да, — мечтательно улыбнулся Вася. — Kalashnikov. Но не только, нужны медикаменты, обучение специалистов, станки, возможно даже заводы.

— Ну у вас и аппетиты, — улыбнулся гость. — Мы не Америка, вкладывать столько, уж извините, в малозначительный регион не в состоянии.

— Это не мешает вам вкладывать в арабские и африканские режимы, социалистические только по названию.

— Есть такое слово — геополитика, — наставительно произнес «дипломат». — И мы преследуем наши геополитические интересы.

— Вот именно. Взгляните на нашу борьбу с этой точки зрения, не как на установление социализма в одной или двух «малозначительных» странах, а как на попытку вышибить Америку с ее же заднего двора.

Вася разливался соловьем — большая, сильная и богатая Америка имеет все возможности если не задавить СССР, то существенно подпортить ему жизнь. «Два, три, много Вьетнамов» сильно снизят давление на Советы, тем более если удастся революция в масштабе континента.

А левая, антиимпериалистическая Южная Америка — как бы не последний шанс потрясти и даже разрушить устои несправедливого мира. Капиталисты создают общество потребления, всеобщего благоденствия, как противовес революции, выкачивают мозги и ресурсы из третьего мира, закрепляя свое привилегированное положение. Своих же рабочих закармливают до одури, постепенно расширяя сферу «золотого миллиарда», заменяя старые цепи пролетариата на новые, золотые. Потребительское общество развращает всех, предельно загружая на работе и забивая интеллектуальную деятельность вне работы белым шумом — телевидением, пустыми журналами, глупейшими развлечениями (про интернет с тик-токами, компьютерные игры и соцсети Вася, по понятным причинам, умолчал). Это общество негуманно, оно унижает и деформирует всех, но сытые до отупения люди не смогут восстать против этого порядка. Чистенький благоустроенный свинарник с автоматическим кормлением, чесалками и даже успокаивающей музыкой — только для людей.

Кузнецов, машинально крутя в пальцах авторучку, выслушал всю страстную речь и серьезно спросил:

— Сколько у вас сейчас бойцов?

— Свыше тысячи.

— И вы хотите сделать континентальную революцию с тысячей людей?

— С тысячей и Че Геварой. Как когда-то освободила Италию «тысяча» Гарибальди. Как там, iz iskry vozgoritsa plamya? Че — новая волна. Прямое индивидуальное действие, личная ответственность. Что вы можете предложить взамен этого молодого порыва? Наглухо застегнутых партийных секретарей? Сколько из них моложе хотя бы сорока лет? Вот был у вас этот… Semitch.. Tchsh…

— Семичастный. Но давайте оставим наши проблемы, мы решим их сами. Скажите, вы были на Кубе и общались с людьми. Вы не почувствовали массового недовольства?

— Там пока живут бедно и плохо, недовольство, конечно, имеется, — не стал скрывать Вася. — Но люди жизнерадостны и верят Фиделю, а для тех, кто резко против всего в ста пятидесяти километрах есть Флорида.

— У нас некоторые аналитики видят на Кубе угрозу мятежа по венгерскому образцу.

— Новая Венгрия у вас под носом, здесь, в Чехословакии.

Авторучка Кузнецова выскользнула, но он резким движением подхватил ее, не дав шлепнутся на блокнот.

— Что конкретно вы имеете в виду?

— Смену руководства. И слишком резкий поворот политики КПЧ.

— Дубчек?

«А ведь они имеют информаторов в ЦК компартии Кубы. И наверняка знают о звонке из дома Селии».

— Скорее всего. Любой резкий поворот опасен, а если упустить управление, то вдвойне и втройне.

— Новотный — сталинист, застегнутый, по вашему определению. Так что же вы предлагаете сказать застегнутым?

— Чтобы они расстегнулись. Постепенно. Если реформаторам передать власть не сразу, а за год-другой, все пройдет гораздо спокойнее.

— Не страшно, вокруг страны Варшавского договора. Войска вводить нежелательно, но такая возможность есть.

— Второй Венгрии вам никогда не простят. Это раскол по всему миру, колоссальный удар по престижу СССР. И выйдет, как в старом боливийском анекдоте про Пас Эстенсоро, когда в камере тюрьмы в Ла-Пасе сидят трое: «Ты за что сидишь?» — «Я был против славного президента Паса! А ты за что?» — «А я был за славного президента Паса! А ты?» — «А я и есть славный президент Пас!»

Кузнецов вежливо посмеялся, но в глубине глаз холодно блеснуло сталью.

— Вот замените Ла-Пас на Прагу, а Паса на этого, как его…

— Дубчека.

— Да, Дубчека. Пусть лучше капиталисты студентов в Париже лупят, чем русские стреляют по чехам.

Сумбурные предсказания Красного мая гость выслушал, но мыслями витал далеко. Включился только когда Вася предрек отставку де Голля в результате одновременных студенческих выступлений и всеобщей забастовки, да еще ни к селу, ни к городу потребовал отстранить Гагарина от полетов. Напоследок Кузнецов черкнул несколько строк в блокноте и откланялся, сославшись на занятость и протокол — всех объехать, всех поздравить.

После его ухода остался рождественский презент — корзина с фруктами, в том числе с давно забытыми яблоками. Вася хотел было впиться в них зубами, но понял, что взмок как мышь и отправился принимать душ и переодеваться.

Стоя под тугими струями он невесело думал о состоявшемся разговоре:

«Кузнецов, как же. Такой же Кузнецов, как я Каценелинбойген. ГРУ? Нет, слишком мало интересовался военными делами и слишком много политикой. Скорее, КГБ и судя по повадкам — не меньше генерала. Нет, нафиг эти игры в политику и предсказания, назад, в горы, с винтовкой в руке все проще и понятнее.»

Париж не впечатлил, особенно после Праги. Барон Осман, перестроивший город, сделал его не только неудобным для возведения баррикад, но и убил напрочь немаленькую часть истории. Квартал за кварталом тянутся дома — все, как один, пятиэтажные, с жилыми мансардами. Квартал за кварталом идут магазинчики — буланжери, сырный, канкайери, бутик, патиссери, книжный, снова буланжери, антиквар, мясная лавка… Квартал за кварталом они и кафе с редкими вкраплениями бистро и более основательных брассери[121] занимают целиком и полностью первые этажи.

Через два-три перекрестка все это кричащее разнообразие сливается в однотонную массу, как на полотнах пуантилистов: вроде каждая точка яркая, а стоит чуть отстранится — все серое. А уж если идет дождь, которых тут зимой не меньше, чем в Англии… Впрочем, зима весьма условная, плюс пять днем, минус один ночью. В Андах перепады покруче, может и градусов тридцать за сутки шарахнуть, так что закаленному организму здешние «холода» плюнуть и растереть.

А местные мерзнут — все как один замотаны в шарфы, воротники подняты, шапчонки на уши натянуты. Да, теперь понятно, почему французы считают мороз причиной гибели Великой армии. А еще новые эмигранты из Алжира, вот кому не позавидуешь, привыкли к совсем другому климату, но их, чем ближе к центру, тем меньше. Да и вообще их немного, хотя пресса и кричит о «нашествии иностранцев», но видели бы они центр Парижа лет через пятьдесят, когда дети вот этих алжирцев и тунисцев станут считать себя настоящими французами и впадать в оторопь от толп суданцев, габонцев, сенегальцев, бородатых сироток из Сирии…