— Андрей, скажи мне, только честно, его величество в курсе вот этой авантюры? — Бестужев прищурился, а Ушаков замялся.

— Как тебе сказать, Миша, — он замолчал, а затем покачал головой. — Нет, не в курсе. Да и не одобрил бы такого. Не позволил бы всем нам головами рисковать. Для него я арест твой готовлю, проверить насчет Лешки. Хотя Петр Федорович уже бумаги приготовил, чтобы тебя полномочным послом к австриячке направить. Но Мария Терезия подождет, ничего с ней от твоего отсутствия не случится. Нам главное войну сейчас выиграть, да Фридриха в той же Англии запереть намертво. Пускай родственникам жалуется на русских свиней.

— И долго ты свой почти заговорщицкий план продумывал? — Бестужев уже просчитывал варианты и даже наметил кому первому начнет взятки раздавать.

— Достаточно долго, чтобы понять — надо что-то делать, иначе сомнут нас, чует мое сердце сомнут. Ляхов купят, этим-то предательство не ново, легко в спину ударят.

— А ты подумай, как в Рече Посполитой наследственное право на престол вернуть, — задумчиво произнес Бестужев. — София Августа может быть нам лояльна, а уж, если узнает, что со смертью мужа сможет править, то ее Понятовский и пары месяцев не проживет. Я ее немного изучил, пока она здесь гостила. Все-таки основной претенденткой на роль жены Петра Федоровича являлась. Эта по головам пойдет, по трупам, если надо, лишь бы никогда больше нищенское детство не вспоминать. Ведь не один же Чарторыйский тебе задолжал, никогда в это не поверю. Сам сказал, ляхи не умеют останавливаться.

И два прожженных интригана, сумевших удержаться на плаву при всей той чехарде власти, что прошла до момента воцарения на троне Петра Федоровича, кивнули друг другу и разошлись, продумывая навязываемые им самой судьбой роли.

Я сидел в кабинете и пытался вникнуть в то, что пишет мне Салтыков Владимир Семенович, младший брат Петра Семеновича, который сейчас соблазняет добропорядочных фрау в Дрездене. У московского вице-губернатора сейчас прибавилось забот, связанных с предстоящей коронацией, и он, похоже, находился на грани срыва, искренне считая, что год, положенный на траур, слишком маленький срок на подготовку к такому торжеству, как коронация. Вот только сейчас обращался он ко мне не по поводу будущих торжеств, с которыми я его всегда посылал к Машке. Она лучше во всех этих премудростях разбирается, вот пусть и консультирует всех заинтересованных.

Я еще раз перечитал письмо. Дурость какая. Что-то я не помню, чтобы в восемнадцатом веке было нечто подобное. Или было, просто нам в школе про это не говорили?

— Статский советник Зиновьев к вашему величеству, — в кабинет заглянул Бехтеев, которого я, скрипя сердце, назначил своим секретарем, вместо отсутствующего Олсуфьева. Он был начитан и довольно неглуп, достаточно расторопен, чтобы не вызывать во мне раздражения, но все же не Олсуфьев. Кроме того, Федор Дмитриевич знал много языков, вполне мог считаться полиглотом, и это сыграло решающую роль в моем решении о его назначении.

— Зови, — я поднял взгляд, но увидел только закрывающуюся дверь. Ладно, зададим вопрос на сегодняшний день главному специалисту по гражданским делам. Он точно должен знать, что вообще происходит.

Зиновьев был высок и несколько грузен, но держался с чувством собственного достоинства. Его поклон мне был достаточно глубок, чтобы нельзя было придраться, но все же не позволял заподозрить его в выслуживании. Вообще, пока я искал того, кто помог бы мне расшифровать письмо Салтыкова, чуть не свихнулся, окончательно и бесповоротно запутавшись во всех этих коллегиях. Эту идиотскую систему надо было менять, вот только когда? Дел было настолько много, что руки не до всего доходили.

— Ваше императорское величество, — четко проговорил Зиновьев под моим пристальным взглядом.

— Присаживайтесь, Степан Степанович, — я указал ему на стул за столом напротив меня. — Разговор долгий предстоит и сложный, чтобы все это время стояли. — Как только он устроился на стуле, я протянул ему другой документ, который Салтыков приложил к своему письму. — Может быть, вы объясните мне, что это такое?

Статский советник развернул документ и принялся читать. Я же в это время внимательно его разглядывал. Когда он закончил, то отложил его в сторону и поднял на меня недоумевающий взгляд.

— Ваше величество, я не знаю, на моей памяти такое впервые произошло. Обычно владельцы мануфактур как-то сами справляются с подобными проблемами. — В его голосе слышалась явная растерянность.

— Здесь сказано, что братья Болотины обращаются непосредственно к вице-губернатору, с просьбой оказать влияние на их работников, которые все в полном составе отказались выходить на работу, — любезно напомнил я ему только что прочитанное. — Какой мануфактурой владеют Болотины?

— Суконной, — машинально ответил Зиновьев, нахмурив лоб. Ну что же, в этом он действительно подкован.

— Так вот, мне очень интересно, что же такого произошло в суконной мануфактуре, что работники, которые, если мне память не изменяет, в большинстве своем состоят из крепостных крестьян, отказались, а я уверен, что на них воздействовали, в том числе и силой, выходить на работу? — Зиновьев развел руками. Я же продолжал прожигать его взглядом.

— Я не знаю, ваше величество, — растерянности в голосе прибавилось.

— А должны знать, господин пока еще статский советник, — придвинул ему отложенный в сторону документ. — Вы должны знать все, что творится на каждой мануфактуре, и делать так, чтобы не допускать такого! Вы вообще понимаете, насколько это ненормально, когда владельцы мануфактуры обращаются с просьбой к вице-губернатору о выделении им солдат для подавления этого молчаливого бунта! И что они просят затем к каждому работнику применить кнут в качестве наказания, допуска смену кнута на розги для детей! Я так полагаю, что наказанию подвергнуться должны выжившие?

— Ваше величество...

— Господин Зиновьев, как вы думаете, я вообще должен знать о подобных вещах? — он медленно покачал головой. — Почему московский вице-губернатор не придумал ничего более умного, чем написать мне письмо, спрашивая совета, а глава магистрата статский советник Зиновьев вообще ни сном, ни духом о том, что в Москве творится что-то в высшей степени странное?

— Я не знаю, ваше величество, — в который раз повторил Зиновьев. Вот теперь он потерял заметную часть своего апломба и чувства собственного достоинства. Теперь он сидел на стуле съежившись, глядя на письмо Салтыкова так, словно это гадюка, которая случайно заползла в мой кабинет, чтобы сожрать статского советника, который весьма комфортно до этого времени чувствовал себя в должности главы магистрата.

— В общем так, господин Зиновьев. Вы сейчас велите закладывать карету и отправляетесь в Москву, выяснить, что у них там происходит. Более того, вы мне через два месяца положите на стол доклад про каждую мануфактуру, фабрику или завод в Российской империи. Сколько там работников, какого возраста, каковы условия труда и как часто там происходят несчастные случаи, бунты и другие неприемлемые вещи. По каждой, господин Зиновьев, включая даже те мануфактуры, которые принадлежат непосредственно Романовым. Это понятно? — Он только моргал и не мог выдавить из себя ни слова. Ну, я понимаю, что это колоссальная работа, но, черт подери, где-то же такие данные должны быть, вот и потрудись найти, а если не найдешь, то, что поделать, придется как-то изворачиваться. — Кивните, если вам понятно. — Зиновьев медленно кивнул. — А теперь, пошел вон. И молись, чтобы лишиться только должности и званий, если ответы на мои вопросы меня не устроят.

Он вымелся из кабинета, а я устало провел рукой по лицу.

— Разрешите, ваше величество, — я поднял взгляд на Бехтеева и кивнул. — Перед тем, как вызвать господина Зиновьева, я узнал кое-что про его делишки.

— И что же ты узнал? — я откинулся на спинку кресла.

— Вы, скорее всего, не знаете, вас не было тогда в России, но в прошлом году разразился небывалый скандал. Брат Зиновьева — Иван выкрал прямо из лавки брянского купца Кольцова, и держал его подвале своего дома, периодически прижигая пятки раскаленными углями.