— Олсуфьев не скажет, — поморщившись, ответил Татищев. Сразу же стало понятно, что он пытался уже подойти к решению своей проблемы именно с этой стороны и потерпел неудачу. — А с Криббе я не знаком настолько, чтобы по-дружески спросить совета. Петьку же Румянцева, похоже, в подобный расклад не посвящали.

— Про Петьку я бы не был уверен, — хмыкнул Воронцов. — Этот шалопут где-то выучился глаза как у совы делать и рожу удивленную. На самом же деле он во многие дела Петра Федоровича посвящен. У Великого князя вообще не так чтобы много людей во внутреннем круге, по-моему, даже Мария Алексеевна в него не очень-то и входит. Нет, его высочество относится к жене с нежностью и всем возможным почтением, но страсти, такой, чтобы круги перед глазами, я не слишком-то замечаю. Не знаю, возможно, я просто слеп. Никто же не знает, что у них в опочивальне творится. Но на людях великокняжеская чета ведет себя довольно сдержано, — Воронцов замолчал, а затем, покосившись на Татищева, словно неохотно добавил. — Я бы сказал, что Петр Федорович просто сам по себе очень сдержан, вот только однажды я стал невольным свидетелем его ссоры с прусской принцессой Луизой Ульрикой. Смысла ссоры я не понял, они говорили, точнее, кричали так, что слуги попрятались, на немецком, да еще и слова глотали, но... как бы помягче сказать, вот там была страсть. Глаза у обоих горели, щеки раскраснелись, и было не слишком понятно, они сейчас до смертоубийства дойдут, или же... — Воронцов хмыкнул и удержал готовую сорваться с языка пошлость. — Только такие страсти плохо на государство влияют, и, надо отдать его высочеству должное, он сделал в свое время правильный выбор, а Луизу отослав подальше от себя, выдав замуж за своего двоюродного дядьку.

— Я такие тонкости не знал, — покачал головой Татищев.

— О них мало кто был в курсе, такие вещи обычно не выносят из избы. Только несколько случайных свидетелей. Хоть Федотов и весьма грамотно перекрыл тот коридор, где их высочества изволили выяснить отношения, но крики-то не заглушишь... Вот, кстати, Федотов, еще один из немногих приближенных к Петру Федоровичу лицо. Хотя, этот точно не скажет. Включит тупого солдафона и будет только улыбаться и руками разводить. А остаются только Ушаков, да выкормыш его, этот не понятно откуда выползший Лобанов. Но с этими говорить себе дороже, того и гляди в застенках Петропавловской крепости окажешься. Остальных Петр Федорович держит на довольно приличной дистанции. Так что, почему он решил взять тебя с собой, ты, Василий Никитич, только от него самого и услышишь, когда время придет. Но пока, мой тебе совет, вспоминай все то, что делал на Урале, чтобы на каждый вопрос, иной раз такой внезапный, что только крякнешь, был готов ответ. Вот это его высочество очень ценит, это уже многие на себе испытали.

Он замолчал, а карета в это время выехала за пределы городских стен. Где-то неподалеку были слышны окрики возниц, да всадников, среди которых находился и сам Великий князь, предпочитающий путешествовать пока именно верхом.

Татищев честно пытался вспомнить все нюансы своей службы на Урале, но вспоминалось плохо, постоянно всплывали в памяти лишь страшные вещи, которые они делали, которые обязаны были делать, говорил он себе, успокаивая совесть так не вовремя напомнившую о себе. Не заметно для самого себя, Василий Никитич задремал, а потом и вовсе провалился в сон, в котором не было ни сновидений, ни каких-либо душевных волнений.

***

С утра перед выездом я зашел к Машке. В дни своих женских недомоганий она категорически не пускала меня к себе. Я честно не понимал такого подхода, можно же просто лежать рядом обнявшись, получая таким образом свою долю умиротворения и успокоения. Но с ее стороны это был какой-то пунктик, к которому я решил относится с определенной долей понимания. Хотя именно сейчас, когда у нее что-то явно получилось в плане этих женских штучек, можно было бы и пересмотреть свой нелепый запрет, ан нет, все оставалось в силе.

Машка сидела перед зеркалом, расчесывала волосы, и явно хандрила.

— Что с тобой? — я слегка сжал ее плечо, встав за спиной. — Тебе больно? Я могу тебе чем-то помочь?

— Да, черт тебя подери, — она скинула мою руку и резко развернулась, глядя на меня снизу-вверх горящими темными глазами, которые в этот момент молнии метали. — Ты можешь отлично мне помочь, если уже наконец избавишь от этой наглядной демонстрации моей женской несостоятельности! — нет, я понимаю, ПМС и все такое, но не тяжелыми же щетками швыряться?

Я умудрился увернуться от летящего в меня предмета, а вот за каким-то хреном сунувшийся в приоткрытую дверь Олсуфьев, нет. Щетка попала ему прямиком в лоб, он на секунду свел взгляд к переносице и исчез из дверного проема. Вот что меня несказанно бесит в этом времени — это бесцеремонность, с которой к тебе в спальню, даже, если ты сейчас очень занят, трудясь над наследником, может завалиться кто угодно из твоего так называемого внутреннего круга, а про простых слуг, да, проверенных и перепроверенных и абсолютно преданных, лучше вообще промолчать. Вот так и Олсуфьев. Вот зачем он заглянул в спальню Великой княгини? Ну и что, что я дверь плотно не закрыл. Думал, что быстренько поздороваюсь, да скажу, что скоро выезжаем, а тут вон как получилось. Но это не повод, чтобы врываться! С другой стороны, я понимаю, что им этого сделать не запретишь, чтобы не остаться однажды со своим предполагаемым убийцей наедине, но... Короче, я сам запутался, да и Машка зверем смотрит, а я не знаю, как ее успокоить.

— О какой несостоятельности ты говоришь? — близко я больше не подходил, отмечая, что на столике перед ней стоит еще много неупакованных и весьма тяжелых предметов. Хорошо еще, что пистолета среди них не было.

— Ребенок, Петр. Мы столько времени уже делим постель, но у меня нет даже намека на то, что в скором времени может родится наследник! Что со мной не так? Я бесплодна?

— Почему ты о себе так плохо думаешь? — пробормотал я, лихорадочно соображая, что говорить. Никогда не думал, что мое бережное отношение к ее здоровью может дать такие вот проблемы.

— Потому что так оно и есть, — и Машка, закрыв лицо руками, зарыдала. Да чтоб тебя. я прекрасно знаю, что к женщинам в такие дни желательно вообще не подходить, а в щелку заглядывать, спрашивая: «Ну как, милая, у тебя все уже хорошо?», — если не услышишь в ответ: «Съ...ся, тварь», — то значит можно заходить и нормально разговаривать. Ну, тут, как повезет. Здесь же к самому процессу добавились переживания, что эти дни снова отсрочивали известие о зачатии. Я вдохнул, сел перед ней на пол на колени и отвел ее руки от лица, заставляя посмотреть на меня.

— Маш, наверное, это я виноват, — наконец, выдавил я из себя. — Существуют методы, когда беременность можно отсрочить. Я решил, что сейчас не лучший момент для вынашивание нашего малыша. Мы все время в пути, тебя может растрясти, ты можешь, в конце концов потерять наше дитя. Поэтому я...

— И ты мне ничего не сказал? — перебила меня Машка, отпрянув и вырывая руки из моих рук. — Ты позволил мне невесть что о себе думать?

— Но, я не знал, что ты так отреагируешь, — я прекрасно понимал, что закапываю себя еще глубже, но остановить этот бред внезапного косноязычая никак не получалось.

— Лучше не трогай меня, — Машка отпрянула. — Не подходи, и вообще, пока даже не разговаривай со мной.

— Да что не так-то? — я вскочил на ноги, уговаривая себя не орать. Вот честно не понимаю, в чем проблема. Насколько я знаю из реальной истории, Катька понесла непонятно от кого вообще через много лет после неудачного замужества за Петром. И ничего, никто не помер и трагедии не разводил.

— Петр, пожалуйста, просто уйди. Я буду готова к отъезду, но пока я не хочу тебя видеть, — спокойно, слишком на мой взгляд спокойно, произнесла Мария, и, повернувшись к столику, начала перебирать стоящие на нем предметы. Я только покачал головой и вышел, подавив желание хлопнуть дверью так, чтобы все эти предметы звякнули. Да, я скотина и идиот, но я же извинился! Добро пожаловать в нашу первую настоящую ссору, Петруха, похоже, медовый месяц плавно подходит к концу.