Несмотря на то, что мой небольшой отряд стремился попасть в Большой дворец, как я его по себя окрестил, как можно быстрее, уже при подъезде к Ораниенбауму я встретил неожиданное препятствие в виде перегородившего дорогу возка, из которого выскочили два человека, которые громко о чем-то спорили, стоя прямо на узкой расчищенной дорожке, объехать которых не было никакой возможности. При этом, даже заметив кавалькаду, они не прекратили своих споров, а наоборот развернулись в мою сторону, явно ожидая, когда мы подъедем поближе. В одном из спорщиков я узнал Ломоносова, второй был мне неизвестен. Остановившись, я спешился. Нельзя сказать, что я был доволен остановкой, и всем своим видом выражал недовольство.

– Михаил Васильевич, я вижу, вам совершенно заняться нечем, раз вы так далеко от Академии наук базары разводить вздумали, – поприветствовал я Ломоносова.

– Ваше высочество, я как раз еду в мануфактуру, вместе с господином Эйлером, чтобы доказать ему, что мы здесь вполне сможем изготовить необходимые для его исследований оптические приборы, – Ломоносов поклонился и, бросив яростный взгляд на Эйлера, который смотрел на меня, нахмурив лоб, продолжал. – Но, похоже, господин Леонард всерьез вознамерился сбежать, как та крыса, лишь почувствовав тень трудностей.

– Я уже два года как просил об отставке! – взвился Эйлер. – Меня ждет пост при Берлинском университете. Король Фридрих дает мне уникальную возможность основать кафедру математики, чтобы обучать молодое поколение ученых! Но, полагаю, венценосным особам совсем уже стало не до Академии наук, раз мои прошения где-то в очередной раз затерялись!

– И это не повод, чтобы заявлять о том, что я ничего не смыслю в изготовлении стекла и не смогу эти знания перенести на создание оптических приборов! – я помотал головой. Похоже, что спорщики уже забыли, что я стою тут перед ними и вернулись к прерванному спору.

– Да кто вы вообще такой, чтобы указывать мне, что делать и как дальше строить свою жизнь? Выскочка!

– Хватит! Баста! – заорал я, привлекая тем самым к себе внимание. – Вы, Михаил Васильевич, сейчас заткнетесь и проводите господина Эйлера на мануфактуру. Молча. А вы, господин Эйлер, составите мне список ваших претензий, из-за которых планируете покинуть Российскую империю. Полагаю, что кое-что я смогу изменить уже на своем уровне. Кроме того, вы оба остынете, соберете всех господ ученых Академии наук в одном зале и совместно составите на бумаге список необходимого для создания большого многопрофильного университета. На все про все даю вам три дня. Через три дня жду вас в десять утра в своем кабинете. Вас двоих от имени всех. Не надо ко мне всей вашей развеселой компанией заваливаться. – Я бросил взгляд на Олсуфьева, который кивнул, показывая, что все запомнил и исполнит в лучшем виде. И мне напомнит, если я вдруг забуду, а вероятность этого была довольно большая, потому что двое суток почти без сна давали о себе знать – в голове стоял гул, и мысли никак не могли прийти к общему знаменателю. Хотя сейчас у нас были деньги, клуб внезапно уже с первого дня начал приносить очень нехилый доход, часть которого вполне можно было потратить на спонсорство. – А теперь, пошли вон, вы мне дорогу перегородили, – процедил я, после чего развернулся, направляясь к своему коню.

Наверное, я сейчас говорил излишне резко и эмоционально, но, черт подери, я никогда не страдал излишним терпением, а в последние дни его пытались испытывать все, кому не лень.

К дворцу я подъехал в самом скверном расположении духа, которое только можно себе вообразить. Бросив поводья подбежавшему парню, судя по всему мастеровому, я быстро взбежал по ступеням и, войдя внутрь огромного здания, сразу же направился к западному крылу. Сопровождающие едва поспевали за мной, потому что все, чего я сейчас хотел, это разобраться с внезапной проблемой и поехать уже досыпать.

Возле самого входа в крыло, перекрытого массивной дверью, я встретил Брюса, бросившегося ко мне, как только я показался в начале длинного коридора.

– Ваше высочество, слава Богу, вы приехали, – он сложил руки в молитвенном жесте на груди. – Сделайте уже что-нибудь, ради всего святого, а то работники скоро не выдержат и грех на душу возьмут, вот помяните мое слово.

– Я смогу что-нибудь сделать, Александр Романович, только в том случае, если вы мне скажите уже, наконец, что, вашу мать, тут стряслось! – Брюс не успел ответить, потому что в тот момент, когда он рот открыл дверь приоткрылась и из образовавшейся щели высунулось дуло древней пищали.

– Не пущу. Убивайте меня, но не пущу. Варвары! Сатрапы! – взвыл из-за двери старческий голос, а дуло, заставившее нас с Брюсом прижаться спинами к стене, заходило ходуном.

– Кто это? – почему-то шепотом спросил я у Александра Романовича.

– Смотритель галереи, – также шепотом ответил Брюс. – Когда Меншикова… того… про дворец и галерею все забыли, да и не было среди правителей более ценителей искусства, каким себя его величество Петр Алексеевич считал. Меншиков же для него старался, коллекцию свою собирая, сам-то он с трудом картину от гравюры отличал.

– И он живет здесь столько лет один, среди картин, или что там у Меншикова было? – я выпрямился и уставился на дрожащее дуло, которое и не думало прятаться.

– Да, одичал совсем, – в голосе Брюса появилось сочувствие. – Думает, что мы хотим галерею разрушить, а картины чуть ли не сжечь.

– А почему такая мысль пришла в голову этому достойному человеку? – я прищурился и перевел взгляд на Брюса.

– Ну-у-у… – он замялся, но потом осторожно добавил. – Возможно, кто-то из работников не сдержался… Мы же попасть туда уже три дня никак не можем. Чтобы за отделку браться, нужно все инженерные работы сначала провести. В основном здании уже хоть сейчас можно начинать отделывать комнаты, а вот оба крыла пока не готовы.

– Ясно, – я покачал головой и крикнул. – Эй, кем бы ты не был, позволь мне зайти! Я внук Петра Великого, Великий князь Петр Федорович, и это для меня и моей будущей семьи дворец восстанавливают! Я не трону картины, клянусь, – ну конечно не трону, я же не идиот, это же будущее достояние семьи, которое через какие-то лет двести, двести пятьдесят будет стоить миллионы. У меня вообще в планах имеется все, что гвоздями не приколочено по миру скупать, но это так, перспективное направление.

– Точно с картинами ничего не случится? – голос задрожал еще больше, но дуло втянулось в щель.

– Да, точно. Или тебе моего слова мало будет? – помимо воли в моем голосе прозвучала ирония. На его месте я бы точно не поверил. Принцы и короли обычно врут, как дышат. Их этому учат с рождения. Штелин, умница, тоже не упускает искусства лицемерия в нашей программе обучения. Но вот именно сейчас я говорил абсолютно искренне. Дверь тем временем открылась пошире, и Брюс, совершенно инстинктивным движением выдвинулся вперед, закрыв меня от возможного покушения. В это время в коридор зашли мои сопровождающие, которые где-то задержались, а в дверном проеме показался старик в потертом камзоле, огромном парике и с пищалью в руках. Характерного дымка я не увидел и в который раз покачал головой. – Что же ты, отец, даже ружбайку не зарядил-то?

– Да как же ее заряжать, это же огонь, а тут картины, – вздохнул старик, а Брюс в этот момент с чувством сплюнул на пол. Я вышел из-за его спины, и направился к старику. – Показывай свое хозяйство.

Каким бы профаном я в живописи не был, но «Ночной дозор» только полный идиот не узнает. Его я в первой же комнате, увидел, он первым на стене висел. Не припомню, чтобы эта картина была в России когда-то. Хотя, кто его знает. Меншиков же тащил все, что плохо лежит. Может и был «Дозор» когда-то на стене в его дворце, вот только пропал потом, так тоже иногда случалось. Само крыло было представлено анфиладой комнат. Дальше первой я не проходил, но здесь стены все были увешаны шедеврами. А вон и «Даная» разлеглась.

– Все крыло такое же? – спросил я, с трудом оторвав взгляд от картины. На репродукции и картинке с экрана монитора она не впечатляла, а вот сейчас, когда я видел ее воочию и так близко… Все-таки художники обладают даром передавать свою энергию картинам.