– Никого я не хочу поджигать, – он опустил взгляд. – Вы меня бросили в Москве и уехали. Меня Ванька-Каин чуть не пришиб, когда я рискнул у него появиться в игорном доме. И куда мне было идти? Только сюда, чтобы в ноги упасть да просить куда-нибудь пристроить, чтобы с голодухи не помер. – Если честно, я слегка окосел от таких заявлений. Это что же получается, если следовать его логике, то я еще ему что-то должен остался?

– А ты не думал, что я тебя могу пристроить в колодки, да на каторгу в Сибирь? – наконец, сформулировал я ответ, убрав из него нецензурщину.

– Думал, поэтому-то так долго зайти не пытался, боязно было.

– И как долго ты здесь уже находишься? – я попытался представить, сколько уже времени Турок цветы перебирает, но мне больше, чем два-три часа не приходило на ум.

– Да уже три дня, почитай, – Турок поднял голову и, наконец, снова посмотрел на меня. На этот раз в его взгляде не было неприязни, только какая-то обреченность, пополам с вызовом. – Но в покои ваш только сегодня собрался духом прийти. Говорю же, боязно мне было.

– Ну, ни…чего себе, – я присвистнул. – И ты хочешь сказать, что все три дня просто ходишь, где тебе понравится, и никто тебя не пытался остановить?

– А кто на холопов смотрит? – Турок усмехнулся. – Интриги – это удел благородных, а простые смертные, что невидимки какие. В людской только спросили новенький ли я, да откуда. Я и ответил, что с Великим князем из Москвы приехал. Не побегут же к вашему высочеству выспрашивать, что да как, потревожить побоятся, вот и рассудили, что должно быть и не вру я, кому же понравится в холопах дворовых бегать?

– Душегубу, к примеру, или поджигателю какому, – я слегка наклонил голову, разглядывая его, словно в первый раз вижу. – Ты слишком хорошо говоришь, слишком правильно для простого холопа. Даже я так не всегда могу. Но со мной все просто, я только учусь по-русски говорить и думать, а вот ты словно в хоромах рос, да с учителями грамоту учил. Ты ведь грамоте разумеешь, а, Турок? – моя свита сидела где-то позади меня очень тихо, я практически позабыл, что нахожусь в комнате с Турком не наедине, но вопросы, которые я задавал, точнее ответы на них были очень важны для меня, и плевать, что кто-то из парней может оказаться дятлом, приставленным ко мне Елизаветой. – Так разумеешь ты грамоте и счету?

– Да, – неохотно ответил Турок. – Мать научила, когда еще жива была.

– Как тебя зовут? – от внезапности вопроса он опешил, а затем тихо ответил.

– Андрей Ломов, – Турок замолчал, я же прикидывал, складывая числа в уме, но не получал правильного ответа, просто потому, что не знал историю достаточно хорошо, даже в пределах пятнадцати-шестнадцати лет, прошедших в этом мире.

– Кто твой отец? – бросив бесполезные подсчеты, прямо спросил я.

– Какое это имеет значе…

– Кто твой отец? – жестко прервав его, повторил я вопрос.

– Иван Долгорукий, – он буквально выплюнул это имя. Я же слегка откинулся назад. Понятно. Бывший фаворит и любимец Петра II обрюхатил какую-то девушку Ломову, скорее всего, очень бедную дворянку. Ребенок, рожденный вне брака – позор на всю семью, но она даже пыталась сына чему-то научить, пока не умерла. Отцу же, похоже, изначально было плевать на него, а потом он попал в немилость, сразу же, после смерти своего патрона, а потом и сгинул где-то на каторге. Ну, а Андрейка попал в руки еще по малолетству Ваньке-Каину, и тот научил его тому, что сам умел. История, в общем-то, рядовая, вон Бецкой тоже чей-то бастард, но тому повезло больше, у него мать достаточно знатная и обеспеченная женщина, чтобы иметь силы и возможности рты позакрывать и не дать злым языкам трепать имя сына, здесь же такой возможности не было. И что мне с ним делать? Может, правда, на каторгу отправить? По стопам родителя, как говорится.

– Ну, и что мне с тобой делать? – я продублировал вопрос вслух.

– Он же помог нам, ваше высочество, тогда, в Москве, – неуверенно проговорил откуда-то из-за спины Румянцев.

– И что же, из-за того, что он шкуру свою тогда спасал, все ему простить? А, может, его высочество еще и должностью его одарить надобно? – впервые слышу, если честно, такие категоричные нотки в голосе Сафонова. Никогда бы не подумал, что он может быть настолько принципиальным, скорее уж Вяземский, который и вовсе промолчал, не влезая не в свое дело. – Архив Сыскной экспедиции он все же сжег, да и убег бы, ежели его высочество не поймал бы.

Мнения сторон разошлись, и я пребывал в некоторых колебаниях относительно принятия решения. Одно мне было понятно, Ушакову я Турка не отдам. В крупных заговорах воспитанник Ваньки-Каина точно не замешан, а со всем остальным я надеюсь, что справлюсь.

– К Румбергу его отведите, передайте, что Андрей Ломов моим личным слугой отныне будет. Только предупредите, что шибко ловок шельмец, чтобы глаз с него не спускали, – и я соскочил со стола, направившись к двери. – А мне пока надо Наумова убить, так что, с Ломовым заниматься более некогда.

– Э-э-э, – у двери я обернулся и увидел, что парни недоуменно переглядываются между собой, включая Турка. – Может, подсобить нужно, ваше высочество? – заметив мой взгляд тут же отреагировал Румянцев, а Сафонов закивал, соглашаясь с приятелем.

– Когда понадобится труп прятать, я кликну, – пообещав, что их энтузиазм не останется без награды, я открыл дверь.

– Почему вы решили меня при себе оставить, ваше высочество? – я снова обернулся, задумчиво разглядывая Турка. – Потому что я какой-никакой, а Долгорукий?

– Я не знаю, насколько ты Долгорукий, может быть, ты мне солгал. У Ивана сейчас не спросишь уже, а лавры покойного императора Петра мне не к чему. Я тебя при себе оставил, потому что ты вор, Андрей Ломов, и весьма удачливый вор, надо сказать, – и я, наконец, вышел из комнаты.

Возле дверей моей спальни стояли аж два гвардейца. Возле них топтался Криббе, но они ни в какую его не пускали и не говорили, на месте я вообще, или куда уйти изволил. У одного из гвардейцев на щеке наливался великолепный бланш. Похоже, воспитательная беседа командира с подчиненными прошла весьма удачно.

– Ну что же, Наумову сегодня повезло, обойдемся без сокрытия трупов, – пробормотал я себе под нос и подошел к Криббе. – Тебя не пускают, Гюнтер, по моему приказу.

Он даже не вздрогнул, заметил мое приближение. Откинув резким движением головы с лица длинные темные пряди, которые почему-то никак не хотел завязывать в хвост, Криббе неспешно повернулся ко мне лицом.

– Давно пора, ваше высочество, отдать подобное приказание.

– Пошли, поищем для меня кабинет, где я и буду принимать отныне посетителей, – и я пошел к одной из незанятых комнат. Криббе, заложив руки за спину, двинулся за мной.

Комната вполне подходила под поставленные задачи. она была просто и функционально обставлена: большой стол, несколько кресел, пара книжных полок и небольшой диванчик – этого вполне хватит, чтобы обустроить здесь кабинет, а потом у меня будет свой дворец, в котором я смогу делать, что хочу.

– Я велю принести сюда письменные принадлежности и канделябры со свечами, – кивнул Криббе, подходя к окну и трогая тяжелую зеленую портьеру.

– Тебе удалось что-то узнать? – я подошел к нему совсем близко и встал рядом.

– Да, ваше высочество. Как оказалось, вашей аудиенции хочет получить некто, называющий себя Георг Гольштейн-Готторпский. Он прибыл сюда в Петербург инкогнито, и именно он привез ошеломляющие новости.

– Рассказав их сразу же по прибытии прусскому послу, – я покачал головой. – Вот что, Гюнтер. Будет лучше, если ты поедешь в Москву к моей тетушке в качестве говорящего письма. Так будет быстрее, чем ждать ответа, в котором, скорее всего, будут требовать объяснений и уточнений. Я же хочу выехать в ближайшее время, чтобы на этот раз проехать по Европе летом, а не зимой. Потому что возвращаться все равно придется поздней осенью или зимой. Ты же все объяснишь и добьешься разрешения на поездку, и разрешение взять с собой гвардейцев. Я же пока приму родственника со всем почтением и выясню все подробности. Да и дела здесь в Петербурге надо закончить, чтобы вернуться уже тогда, когда большая часть порученного будет выполнено, – Криббе кивнул, соглашаясь с моим планом, я же старательно гнал от себя мысль, что могу и вовсе не вернуться.