– Лют, а чего ты волхвов слушал? Было желание колдовать?

Лют всхрапнул оскорбленно, слезящиеся глаза налились кровью.

– Что несешь? – спросил он обидчиво. – Полежи с мое изрубленным, когда за день несколько раз попеременно тянет то в Навь, то в Явь. Что мне делать было, как не слушать россказни лекарей и волхвов?

Буслай устыдился и покраснел гуще раскаленной в горне болванки.

Под конец спускались медленно, глаза бегали, как белки в колесе, – высматривали опасность.

Грохот стоял оглушающий, в черепе постоянно дергалось и брызгало кровью, пару раз сплюнули солоноватые сгустки. Неудивительно, что не слышали рева Горыныча – тут мыслей не слышно!

Невысокое округлое здание, накрытое плоским ломтем камня, стояло в зыбкой пелене сизого дыма, густого, как сметана. Окон в видимой стене не было, но на тропу, идущую сбоку, падал желтоватый отсвет – явно окно открыто.

Осторожно шмыгнули под защиту стены, переглянулись, улыбнулись невесело. В таком грохоте можно песни петь, а они крадутся, как лисы в курятник. Приложили ухо к стене: камень противно дрожит, пропуская внутреннюю силу металлического грохота. Зубы разом заныли. Не понять: есть кто внутри?

Лют рассерженно тряхнул звенящей головой, похлопал Буслая по крупу. Гридень глянул недовольно, прижался к стене боком, переломился в поясе. Лют ловко взобрался на крышу. Буслай вцепился в протянутую руку и вскоре развалился на плоской крыше. Вот строят, чудаки!

– Что будем делать, Лют?

Сказал негромко – орать было опасно. Витязь прочитал по губам и нахмурился.

– Не знаю. Глянь – их туча, мельтешат со скоростью стрелы, уродцы. Если они засыпают, то проберемся через город. Попробуем ворота открыть.

– А если сокровища в городе, а за вратами выход на поверхность?

Лют замялся, в грудь проник холодок неуверенности, подкатила тоска: в горах можно ползать до конца времен. Но если о сокровищнице складывают байки, то вряд ли она в совершенно недоступном месте. Кто-то ж вызнал про нее. Или наврал…

Витязь тряхнул головой, как ужаленный конь гривой, челюсть нагло выпятилась до хруста связок, глаза загорелись бараньим упрямством.

– Сокровища там, – заявил он твердо.

Буслай кивнул и отвел взгляд. В конце концов, нужно меньше размышлять, не мудрецы ведь, да и вредное это дело. Едва задумались о месте клада, как решимость испарилась. Необъятность границ поиска вгоняла в ступор. Лучше напролом, ни о чем не задумываясь, может, что и выйдет.

Лют оглядел двор здания: никого. Волоты мчались вдалеке – странные, угловатые, кожа серая с железным отливом. От «караулки» тянулась ровная тропа, терялась в россыпи домов, но до них далеко. А здесь никого.

Витязь подполз к краю, свесился. Буслай придержал его за ноги. Лют вгляделся в убранство комнаты, освещенной огнем множества металлических плошек, и его глаза поползли на лоб.

Мебели не наблюдалось, на каменных полатях лежали кривые сероватые бревна. Лют впился взором в стопу грубой формы, пальцы на которой кое-где слиплись. Взгляд прошелся по ноге со щелью под коленом, достиг кольчужной одежи, похожей на платье, миновал половину груди с торчащей рукой и потрясенно застыл на половинке лица с закрытым глазом.

Рядом шевельнулась такая же половина тела, только с правой рукой. Сосед вслед заворочался, и потрясенный Лют увидел, как обрубки с металлическим звоном слиплись в одного волота. На уродливой, бугристой голове открылись глаза, похожие на горящие угольки с черной каймой, скосились друг на друга недовольно. В середке лба волота ощерилась щель, расширяясь, пошла вниз. Половинки тела недовольно хрюкнули и закрыли глаза.

Лют дернул ногой. Буслай что есть силы потащил его назад, потом жадно уставился на покрасневшее лицо:

– Ну, что там?

Лют ошеломленно тряс головой, рассказывая Буслаю, вглядывался в недоверчивое лицо и сам сомневался увиденному. Буслай сказал после долгой паузы:

– Ну, раз они из железа, то добрые.

– С чего решил? – спросил Лют одними губами: в грохоте все равно голоса не слышно.

Буслай развел руками, на лице появилось сильное смущение:

– Дык железо ведь.

Лют посмотрел на него с жалостью как на неразумное дите: будто забыл, что железо, мощнейший оберег от нечисти, служит и правым, и неправым. У Корчуна был топор из железа, а скольких им порубил? Разве мало примеров, когда опьяненные мощью острой стали люди резали соседей, грабя нажитое, насилуя женщин?

Буслай без труда прочел мысль по глазам, зацвел, как маков цвет. Буркнул, уронив взор:

– Что делать будем?

– Их там десять, тьфу, пятеро, – поправился Лют. – Дрыхнут крепко, даже грохот не мешает, привыкли. Можем спуститься и перебить, думаю, что от твоего молота защиты нет.

Против ожидания грудь Буслая не выгнулась колесом, напротив, ужалась, а спина вздыбилась горбиком.

– Что еще могем? – спросил он угрюмо.

Лют пожал плечами, кивнул на пустую тропу:

– Могем прошмыгнуть на крыши вон тех домов, к воротам ближе.

Буслай мрачно поглядел на плоскую крышу: из нее бил столб густого дыма, ядовитого даже на вид. И так уже начали покашливать, болезненное жжение в груди усилилось. А там вдохнут полной грудью – разом окочурятся.

– Пойдем, – сказал Буслай с мрачной решительностью. Глаза его заблестели светлым чувством долга. – Только я поперед пойду, меч этим железным гадам урона не причинит, а я сплющу в лепешки.

Лют поморщился – неловко чувствовать себя беспомощным – и молча кивнул. Гридни спустились с крыши. Сердца стучали, заглушая грохот мастерских.

Двери в волотовской караулке не было, в проем виднелись безмятежно дрыхнущие куски живого железа – как только рождаются на свет? Ибо Род заповедал плодиться живым, а не… таким. Понятно, как появляются берегини, прочая нечисть, даже лешие, ибо лес – живой. Горы их, что ли, плодят?

Бегом добрались до мастерских, будто нырнули в густое перченое облако, глаза резко защипало. Взобрались на крышу, прилегли подальше от проема с густым черным столбом.

Лют оглянулся в тревоге, но караульные волотов дрыхли безбожно. А может, и не караульные, а усталые мастеровые, отдыхающие подальше от рабочего грохота. Может, им на таком расстоянии спится лучше.

Волоты бегали с немыслимой скоростью, даже воздух сбивали в видимый тугой ком. Носились через плотную дымовую завесу, по сторонам не глядели, чем-то серьезным занимались.

Двое дивиев настолько погрузились в думы, что на пути не разошлись – столкнулись с громким звоном, перекрывшим на миг общий грохот.

Распались на четыре части, как разрезанное яблоко, задергались нелепо. Одна пара долго пыталась соединиться на полу. Половинка другой, опираясь на руку, встала и, неловко подпрыгивая, помогла подняться другой части. С легким звоном они слиплись в одно существо.

Лют нахмурился: выходит, не такие беспомощные даже ополовиненные!

Воздух стал более едким, рука прикрыла лицо, нос уткнулся в сгиб локтя, щеку натирал кольчужный рукав. Лют отыскал лицо Буслая, едва видимое через узкую зарешеченную щелочку. Хотел сказать, что делать дальше, но вдруг раздался страшный взрыв. Гридни содрогнулись, воздух ударил в лица едким кулаком.

Дом заполыхал, как просмоленное полено. Из дверного проема вылетел дымящийся волот. К зданию мигом примчалась группа пещерников – защелкали, зацокали рассерженно на зауми. На затылок дымящегося волота обрушились железные длани, застучало, будто били молотом по сковороде. Один расстарался: пинок в железный зад швырнул незадачливого в воздух. По хребту пробежала трещина, и половинки волота упали вдалеке друг от друга.

Толпа скрылась под густой черной пеленой, плотной, как дерюга. Гридни мигом смекнули выгоду, спрыгнули с крыши и побежали что есть мочи. Дальше здания – кузни, мастерские, обеденные? – стояли тесно, поэтому гридни с легкостью перепрыгивали с крышу на крышу. Пробрались близко к зеленоватому клинку реки, прижались к плоской крыше. Через широкие мосты волоты сновали непрерывно. Вдоль берегов и вовсе расселись как вороны: непонятно, чем занимаются.