Дивизион, не погибнув, перестал существовать как боевая единица. Он еще вяло огрызался пулеметным и автоматным огнем, но уже не запирал надежным замком центр союзников, на что рассчитывал Макеев.

Капитан видел, как передние ряды конницы, скачущей прямо по трупам своих неудачливых товарищей из шедшего впереди отряда, под автоматным и пулеметным огнем таяли. Но сокращалось и расстояние до автоматчиков. Атакующие разменивали каждый десяток метров на одного-двух автоматчиков, но они это могли себе позволить.

Позже, вспоминая это, Анохин не мог представить непрерывное течение событий, вспоминалось только несколько отпечатавшихся в памяти мгновений. Вот солдаты перезаряжают автоматы, один за другим втыкая связанные попарно магазины, а рядом вторые номера, отчаянно торопясь и ругаясь, заряжают запасные магазины. Вот следующий «кадр». Многие уже упали, из их тел торчат не выдернутые на ходу копья с узкими наконечниками. Вот падает с разрубленной головой Унк Шас — старший среди аборигенов. Вот один из бойцов, сержант Томин, успевает поднять автомат и защититься от вертикального сабельного удара, но кавалерист, явно опытный, слегка привстает на стременах и рубит не металл оружия, а живую плоть… Автомат падает на землю, а воин с диким воплем отшатывается назад. Его правая рука все еще продолжает сжимать упавший на землю автомат.

Анохин, не соображая, что делает, и еще один рядом сидевший солдат бросаются к раненому. Капитан поднимает потерявшего сознание от боли бойца, закидывает его правую руку себе на плечо и тащит парня к скалам, а его сосед с яростным матом длинной очередью сбивает с коней всадников. В следующее мгновение из шеи солдата вырастает древко стрелы, и с оскаленным в крике ртом он падает на землю. Понимая, что жить ему осталось ровно столько, сколько требуется опытному лучнику достать из колчана стрелу, наложить на тетиву, натянуть лук плюс еще секунду, Анохин изо всех сил, придерживая раненого, рванул прочь. Иногда его окликали, иногда над головой свистели стрелы, он ни на что не обращал внимания.

Потом из пыльного марева перед Георгием выскочили вопящие, задыхающиеся люди-призраки, так облепленные кровавой грязью, что, наверное, сам Шеонакаллу не смог бы уже определить, к какому войску они принадлежат. Бросившие копья и луки, не вынувшие даже сабель, они ринулись к тому месту, где стоял капитан. Напрасно он стрелял и отбивался саблей.

Обезумевшие, потерявшие коней бойцы сбили с ног его и двух-трех воинов засады, еще не сраженных вражьей стрелой, и, пройдя по ним, покатились дальше.

Чудом не растоптанный землянин, шатаясь, поднялся на ноги, вытащил из чьего-то трупа саблю. Товарищи, земляне и степняки, были мертвы, как и валявшиеся вокруг сарбозы Ундораргира. Мертв был и истекший кровью сержант Томин. Но Георгий остался жив. Медленно приходя в себя, он побрел прочь… И не почуял удара саблей по голове плашмя…

Равнина, ставшая полем битвы, была огромна. Здесь беспрепятственно могла маневрировать конница, легко уходить от удара и так же легко наносить его в новом месте. Союзники были в более выгодном положении, чем Ундораргир, ибо их фланг прикрывали скалы и распадки, но зато Ильгиз не смогла бы незаметно прорваться шаркаанам в тыл. Схватка шла с переменным успехом.

Прошло совсем немного времени, и войско ангали, потеряв строй, начало сражаться так, как оно привыкло: разбившись на отдельные отряды. Воины Ильгиз наносили короткие стремительные удары, но существенного урона полкам шаркаанов это не приносило. Приученное к строгой дисциплине, слаженное и привычное войско Владыки Окоема отражало все атаки. Медленно, но упорно продолжало оно теснить рать свободных ханов, оставляя за собой пространство, усеянное трупами коней и людей. Тщетной оказалась надежда Макеева на рации — в пыли и дыму невозможно было разглядеть того, где и как дерутся сотни и тысячи. Отряды сослепу выпускали стрелы в своих и узнавали врага, лишь когда в них в упор летели джериды.

Магия никак не проявлялась, хотя по обе стороны сотни и сотни колдунов и шаманов изо всех сил вели незримую схватку на той стороне мира.

И лишь однажды магия обнаружила себя. Вдруг среди ясного неба сгустился сумрак и по вытоптанной степи прокатились пылевые вихри.

После не могли установить, кто первый крикнул: «Ветер Смерти!» — Темный пылевой смерч шел прямо на союзников. Он тянулся и тянулся ввысь, перечерчивая небосвод.

Иные воины в ужасе попадали на землю, кони не слушались. Но жуткое явление прекратилось так же быстро, как возникло…

Красный диск солнца, едва видный в облаках пыли, остановился над головами сражающихся, а ни одна, ни другая сторона еще так и не добилась существенного перевеса. Казалось, что битве не будет конца.

И в это время примчался к Ундораргиру гонец с вестью, что воинам Ильгиз удалось зайти в тыл Астиагу — предводителю левого крыла.

— Пусть стоит насмерть! — коротко сказал ангали. — Я пошлю ему на помощь тумен.

Тумен он посылать не собирался, не было у него лишнего тумена, но владыка знал, что после его слов ни тысячник, ни его воины не отступят, даже если небо упадет им на голову.

Загорелись три костра на трех холмах. Это было приказом подготовиться к атаке. Дым узкой черной лентой потянулся к небу. Сейчас это кстати. Нукеры союзных племен без труда поймут, откуда начнется атака. Попытка потревожить левое крыло ханов не удалась. Растянувшаяся на марше шаркаанская конница не выдержала первого удара. Кавалерия союзников преследовала отступающих шаркаанов, но чем дальше, тем она больше уставала, а силы шаркаанов все прибавлялись за счет идущих навстречу туменов.

К тому же на помощь им явилась тысяча Разрушителей, чье оружие на тысяче шагов поражало насмерть всадника или коня.

Вскоре Астиаг дал сигнал к решительной атаке. Но не успели сгрудиться лавой шаркаанские всадники, как из камышей по ним ударил спрятанный там заранее пятитысячный отряд союзников под командованием хана Лисара. Он напал на без того расстроенный тумен Астиага и буквально за несколько секунд втоптал в землю тысячу не успевших зарядить ружья стрелков — это была лишь недавно сформированная часть. Затем, описав широкую петлю, союзники ударили во фланг центру шаркаанов…

Но почему же Лыков не отдает следующего приказа? Почему он медлит? И где бронированные черепахи?

На загнанных, покрытых хлопьями потной пены конях примчались трое связных. Семен и Кайтур, бывший личный телохранитель Лыкова, уже дослужившийся до тысячника, выслушали их. Остались одни. Стоят. Тянется время. Нет сигнала к атаке.

Нервы нукеров напряжены до предела.

«А не струсил ли танкхен? Чего он медлит? Лавина шаркаанов может двинуться раньше».

Уже первые лучи ударили из-за высоких гор. Взоры тысячников и полутысячников, взгляды всех десяти тысяч нукеров обращены к холму, к Сем-Ену и Ургаю.

Пройдет еще немного времени, и может случиться непоправимое. Нетерпеливые гордые батыры могут посчитать их трусами и сами бросятся в атаку, и тогда уже ни Лыков, ни Ургай не смогут управлять боем.

Напряжение передалось всем — и обозникам, и их охране, нукерам, свите Ильгиз.

Все знали, что атака должна начаться, как только первые лучи солнца вырвутся из-за далеких вершин.

Рассеялась дымка, видно, как головные тысячи шаркаанов — каждая построилась отдельным клином — рысцой покидают стан, идут навстречу объединенной коннице батыров. Нет времени ждать и думать! В этой битве проиграет тот, кто будет медлить!

Заволновались ряды нукеров, и в этот миг все увидели, как на загнанном, раненом коне, в крупе и шее которого торчали стрелы, к холму Сем-Ена, напрягая последние силы, мчался воин без шлема, без щита, лицо окровавлено.

Бывший старлей сам помчался к нему навстречу. Кровь отлила от его лица. Воин не доскакал. Упал. Лыков соскочил с седла и склонился над упавшим.

— Говори!

— Они на месте! Ждут, мой повелитель! Нас, гонцов, было одиннадцать. В пяти лигах отсюда наткнулись на дозор врага. Все погибли… — задыхаясь, говорил воин.