— Воины! Народ Степи благословляет наш поход. Он ждет победы. Мы выступим в назначенный час. Поклянемся же победить!

— Клянемся! — ответил тысячеустый хор нукеров.

Лыков продолжал смотр войск. Сотники заспешили к своим сотням.

Уже близко, совсем близко от шатра. Вырвавшись из толпы, навстречу Лыкову бросились два всадника: пожилой и могучий мужчина и красивая молодая женщина в иссиня-белом одеянии — шаман Гордс-Ру и Старшая Мать Духов (проще говоря, главная среди шаманок и повитух) Рейа Уфу. Они бросили под копыта коней пригоршни золотых и серебряных монет.

— Это все наше богатство! Пусть во имя народа ваш путь будет счастливым! Победы, победы, победы вам, сыны наши!..

Где-то в толпе зазвенела домбра. Высокий чистый голос улигэрчи начал торжественную песню. Подхватил другой…

Все ближе белый шатер. Больше знати, теснее ряды… Вон там, кажется, стоят ханы, каждый в окружении своей свиты — нукеров, тысячников и сородичей.

Замполит огляделся. По пятьдесят в ширину, медленно, стремя в стремя, как течение великой свинцовой реки, двигалась конница вслед за ним. Берега этой реки были составлены из плотной людской массы — конной и пешей…

Случайно Семен задержал взгляд на опаленном ветром лице степняка. Старая худая кляча под ним, худое седло, рваный чапан, из оружия — сточенный, но начищенный топор у седла. Рядом такой же бедняк. У него прямой клинок, какие были в ходу в царстве Шеонакаллу лет двести назад — сбереженный трофей предков. У третьего — палица-чокпар из кизилового дерева, окованного медью. Топоры, ножи, косы, дубины — чуть ли не у каждого из тысяч и тысяч людей, собравшихся сюда. Деревянные пики с железными наконечниками есть у всех, кто не смог раздобыть себе лучшего оружия, хорошего коня, крепкую кольчугу и достойно встать в строй.

Видно, что все они жаждут боя, рвутся все в битву с шаркаанами. Нукеры ждали. Каждая тысяча подняла свое знамя. Вот Ильгиз взмахнула золотой булавой…

И в этот час Лыков окончательно поверил, что они победят.

…Вечерний сумрак лег на степь. Четко мерцали огни костров. Людской гул понемногу утихал. После столь суматошного дня люди собирались ко сну. Глядя сверху на бесчисленные догорающие костры, Камр вдруг подумал: а что, если шаркааны нагрянут ночью и захватят врасплох эту громаду людей… Стало тревожно.

«Нет, нет! Не осмелятся», — прогнал он беспокойную мысль. Немало нукеров стерегут в степи сон лагеря.

Но вот где-то в темноте за кострами послышался топот копыт. Он приближался, и вскоре прямо к белой юрте подскакал молодой воин и соскочил с седла.

— Сардар, последние сотни выходят в путь! Осталась лишь охранная тысяча и те, что залегли в дозоре и охраняют подступы к лагерю, — услышал Камр Адай чей-то голос за своей спиной.

— Побольше костров, да поярче пламя! — приказал темник. — Всем дозорным разжечь костры!

Но когда на бледно-голубом небосклоне, вспыхнув на короткое время последний раз, начали таять звезды и ярко заблестела звезда Каяри (которую пришельцы называли странным именем Вен-хе-Ра), тысячники были подняты по тревоге и собрались у белого танкхенова шатра, что высился на вершине холма.

— Шаркааны готовы к битве, — сообщил Лыков. — У них шестьдесят тысяч сабель. Остальные подтянуты к Эуденоскаррианду. Нас не меньше. В войске каждого великого хана по десять тысяч нукеров. Их войско выстраивается перевернутым клином. Они готовятся к обильной жатве. Сперва снесут левое крыло, связав правое, потом они хотят схватить нас с флангов и зажать в тиски. Их пушки довершат дело. Они выступят, как только солнце взойдет.

— А мы?

— А мы… — улыбнулся Лыков. — Мы тоже выступим с восходом солнца! Подымайте нукеров. Выводите на холмы. Мы пойдем в открытую. Прямо на выступы клина, а конница Вайгака и Аргидала ударит с двух флангов и сломает серп.

— Все! Хой!

Лыков сжал бока иноходца, направляя его на вершину холма.

Тысячники и сотники помчались к своим отрядам, и вот загудела земля под копытами. Пришло в движение все войско. Заржали кони, перекликаясь друг с другом, сердито и жалобно ревели верблюды. Послышались короткие, гортанные крики команд.

Проснулась и свита Ильгиз. Нукеры подводили коней. Все женщины и девушки были одеты одинаково, как воины, — в шлемах и кольчугах. С короткими пиками, у каждой лук и колчан, заполненный стрелами, на каждой яркая легкая накидка. Подтянулись шаманы, среди которых трудно было найти Араю.

Нервной дробью забили барабаны, объявляя готовность…

— Полет, Полет, я Стяг. Как слышно? Прием!

— Стяг, я Беркут, слышу вас хорошо…

— Беркут, уйдите на х… с рабочей частоты!.. Полет, ответьте Стягу…

— Стяг, я Беркут. — Сержант Никонов на противоположном конце эфирной линии чуть слышно усмехнулся. — Наблюдаю Полет невооруженным глазом — прыгает вокруг рации и размахивает руками…

— Беркут, так пойди и помоги ему! — проорал в треснувший микрофон лейтенант Гуров. — Ты что, не понимаешь, мать вашу за ногу? Тут игрушки вам, что ли? Бой на носу!

Александр Петрович Макеев, вместе с товарищами расположившийся возле командирской палатки, лишь покачал головой, слушая перепалку связистов.

Рядом, под навесом новенькой маскировочной сетки (валялась в цейхгаузе без дела, а теперь пригодилась), там же, где устроились радисты, расположилась еще одна затея майора, привнесенная из его мира.

На большом раскладном столе, обтянутом светло-зеленой кожей, было наскоро отображено место будущей битвы. Вырезанными из дерева квадратами и прямоугольниками были обозначены тумены и тысячи союзников… На другой стороне дожидалась своего часа груда костяных плашек — они должны были отразить расположение вражеских сил. И ефрейтор Ливанов уже начал их выкладывать — по мере того, как подскакивали разведчики с донесениями.

Этот боевой планшет был одобрен не кем-то, а темником (уже месяц почти, сразу после возвращения из рейда, темником) Камр Адаем, ставшим почти официальным военным советником арсаардара.

Правда, рассчитывал он не только на него и на связь, хотя радисты оказались лишь на самых важных направлениях. И не только на Особый сводный стрелковый дивизион в три сотни пулеметчиков и автоматчиков, прикрывавший центр союзников. И даже не на одни бронемашины, сейчас мирно расположившиеся в неприметной долинке кряжа. С ними было, пожалуй, труднее всего. Несмотря на ворчание подчиненных и тревогу подданных, Макеев решил, что это не тот случай, когда нужно экономить и трястись над запасами. Ибо тот, кто слишком бережет силы для решающего боя, как раз и частенько проигрывает его.

Поэтому он взял в поход самые хорошо сохранившиеся БТРы и БМП — те, что достоверно дойдут, не сдохнут на марше. Таких, как определил Бровченко, оказалось семнадцать. И на каждый лишь по одному полному боекомплекту — больше и не было…

Имелись еще кое-какие придумки, но, так сказать, на закуску.

Не меньше, а то и больше, чем на технику и «стволы», Макеев рассчитывал на свой ум, свои знания да на военную смекалку тех немногих товарищей офицеров, которые не растеряли ее за прошедшие годы и не погрязли в гарнизонной текучке. На опыт самых разных войн, хранящийся в их голове. И на прозаические, но работающие не хуже магии умения, вроде того, как правильно организовать штабную работу.

Из всего этого и родился план, придуманный им и Вилкасом, оставшимся на хозяйстве в Октябрьске (пришлось по местным правилам даже огласить на площади княжий указ о назначении Роальда «визирем» на время отсутствия Макеева).

И суть его была в том, чтобы так построить будущую битву, когда каждая часть, каждый отряд союзников не мешали бы друг другу и не дрались бы как придется, а наоборот, усиливали бы друг друга, как груда стальных колец становится неразрываемой цепью.

Техника и вооружение землян и их самодельные «единороги» должны были стать не просто жуткими чужинскими штучками, но чем-то вроде лишней точки опоры для соединенной армии Южного предела.