— Не живые, — повторила морская чародейка. — Но и не совсем мертвые… Боль тебе только кажется.

— Не понимаю, — с отчаянием развел руками Каиров. — Что ты хочешь этим сказать?

— Понимай как хочешь. Это очень сложно объяснить, но ты избран Вестником…

«Что за фигня, о Аллах?» — помянул он бога своих предков.

— И кому же и что я должен передать? И от кого?

— От того, кто правит миром, — напустила еще больше тумана магичка. — А передать надо людям из твоей далекой родины весть о грядущей опасности. Скоро спящий может проснуться. И от проснувшегося не будет спасения. Но есть способ уничтожить его до пробуждения, ибо и боги смертны…

— Слышь, э-э-э, почтеннейшая, выражайся яснее, — скривился Каиров, снова ощутив дикую, разрывающую череп боль.

Только кажется, говорите? А какая разница, если выть охота?

Кряж Хэй-Дарг

Тысячник устроился на скатанной кошме возле очага, аккуратно строгая кинжалом столбик бастурмы и старательно пережевывая соленые стружки.

Напротив него сидел хан Куййу, надежно связанный и прикрученный к особой большой колодке.

Тут же собрались еще с полдюжины человек. Рай Манно — один из шаманов, сопровождавших тех, кто вышел в рейд, полутысячник Такир, а также Серхо — как самый образованный. Зиелмянин как-никак. И еще один человек, сейчас задумчиво перебиравший грязные и закопченные инструменты, напоминавшие арсенал столяра или иного бродячего ремесленника.

И как раз на него, оставшегося в одном ветхом кожаном фартуке на голое тело, мускулистого и волосатого Брача Кузнеца, с особенным вниманием взирал пленный хан. И на то была причина. Именно Брач, бывший бродячий кузнец, чью молодую жену и старика-отца погубили налетевшие на степное становище шаркааны, выполнял в отряде неблагородную, но нужную работу палача.

— Что, почтенный Куййу, — улыбаясь, спросил Адай, — проиграл ты битву?

— Дай напиться, — потребовал тот в ответ.

— Может, тебе и кумысу налить, и дастархан накрыть? — пожал плечами тысячник. — Думаешь, сытым перед предками предстать веселее? И так толстый, как тарбаган.[14] Сейчас поговорит с тобой Брач, — кивок в сторону кузнеца, — нам поможет, ежели запираться станешь. Уж извини, судное зелье-то все поистратили, придется по старинке правду узнавать! — И, вспоминая присказку тоана Бровженго, добавил: — Мы люди не злые, тебя не больно прирежем… По горлу чик, и ты уже в Нижнем мире! Брач, ну что, каленое железо, что ли, давай?

Серхо нервно заерзал на своем месте.

Очевидно, перспектива присутствовать при пытках его, как и большинство зиелмян, не радовала. Камр Адай знал, что кое-кто из его сородичей втихомолку презирал чужинцев за такую слабость и мягкотелость. Сам он относился к этой непонятной странности с пониманием. В конце концов, одна из его наставниц в воинском искусстве, знаменитая Рагга Сиз, возившая с собой в тороках тринадцать высушенных и прокопченных отрубленных правых ладоней, сраженных ею на поединках лучших мечников Степи, орала, как зарезанная, при виде обычного мышонка. А, к примеру, шарчаган Бупар Великий, по преданиям, жутко боялся тараканов…

Некоторое время Куййу молчал, а потом наконец произнес слова, ради которых, собственно, Камр Адай и затеял это представление:

— Может быть, договоримся, слуга чужинцев?

— О чем нам говорить? — Адай пропустил мимо ушей оскорбление. — Про то, что хан ваш на империю полез, я знаю, про то, что людей у шаркаанов здесь немного — тоже. И даже про то, что белый порошок для проклятого зелья именно в этих краях добывают, мне известно. Если ты про эту тайну хотел сказать и господина своего предать…

— Так вы сюда за этим пришли… — изумился Куййу. — А я вот не знал, слышал лишь про соляные копи в долине Рехуф…

— Ну вот, даже такие простые вещи тебе неведомы, — добродушно улыбнулся Камр. — И чего с тобой говорить?

— За меня могут дать добрый выкуп…

— Смеешься? Кто даст? Ты ж теперь не вольный хан, а прихвостень Ундораргира. Без его воли в твоих кочевьях и суслик не чихнет! Зачем твоему господину тебя выкупать, разве что перед всем народом на кол вздеть или нетварям скормить, чтоб всем ясно стало, что бывает с теми, кто не выполняет приказ? — издевательски рассмеялся воин. — Да твой младший брат Тавил первый побежит к вашему владыке ханство выпрашивать. А до того еще гарем твой заберет…

Удар попал в цель, Куййу заскрипел зубами в бессильной злобе, а на глазах выступили слезы.

И Камр Адай лишний раз понял, насколько он был прав, допросив сперва людей из рода Беркута, которым правил пленник, и выяснил кое-что и про гарем, пользовавшийся особой любовью хана, и про то, что брат его считает себя обделенным судьбой, и еще кое-что.

— У меня есть золото… Припрятано на черный день, — обреченно изрек хан.

— То, что ты от владыки своего утаил, когда восточные земли грабил да разорял? — Тысячник опять усмехнулся. — И про это знаем. Ну так что с того, или мы прямо сейчас должны бросить все дела, отправиться в твои владения и выкапывать твой клад из-под земли? А может, на слово поверить, если предложишь, что не позднее чем через один год и один месяц ты пришлешь в Тхан-Такх караван с выкупом? — повторил он старинную формулу договора об освобождении пленников.

Прошло несколько секунд, и хан наконец решился.

— Я знаю многое о том, что затевает Ундораргир. Полгода прожил в его ставке и знаком со многими мужами совета при нем. Я должен был принять полный тумен, а не тот сброд, который ты разметал по степи, как гнилую полову… — презрительно скривился пленник. — Если я все расскажу, ты меня отпустишь?

— Нет, не отпущу. Оставлю в живых.

Про себя Камр Адай облегченно перевел дух, его задумка сработала.

— Хорошо. Клянись!

Обнажив саблю, тысячник произнес:

— Я, Камр Адай, сын Лорго, на оружии сем и перед ликом богов и предков, клянусь, что не причиню вреда жизни и телу хану Куййу, если он скажет все, что знает о намерениях господина своего Ундораргира.

Куййу вымученно улыбнулся…

— Итак, слушайте все. Для начала сообщу вам, что принес гонец еще до того, как я пригнал в это проклятое место то стадо баранов и шакалов, которое вы разгромили…

Он говорил, а лица присутствующих мрачнели.

Шаркааны выступили в поход внезапно и двигались очень быстро. Их не остановили ни крепости, ни перевалы, ни соляная пустыня Рак'Хас и плоскогорье Хонго-Че, где злобные ветры сдувают целые караваны в пропасти, ни щебнистые предгорья Шаргон-Тага, где в штольнях, вырытых древними искателями серебра и самоцветов, прячутся подстерегающие караваны разбойники и хищные гулары. Их добычей стали города Нефритового Полумесяца…

Однако при приближении к пределам империи и союзников войско Владыки Окоема неожиданно остановилось.

И вовсе не для того, чтобы подтянуть резервы.

Ундораргир снарядил к предполагаемому врагу великое посольство для заключения вечного мира. Два десятка ханов, три темника, верховный шаман культа Священных предков народа шаркаанов с богатыми дарами в семи сундуках и письмом к императору, скрепленным личной печатью повелителя.

Все облегченно вздохнули. Хозяин Степи страшится империи, он не будет воевать, он самое большее потребует каких-то земель и отмены пошлин.

Не тут-то было!

Ундораргир сумел обыграть врагов. Он не стал дожидаться той части своего войска, что собиралась под знаменами, не стал дожидаться возвращения делегации, а ударил первым (по слухам, дошедшим до Куййу, бедолаги-сановники вопили, что ничего не знали, даже на эшафоте на главной площади столицы Ильмангора).

Зато вождь объявил, что послы, мол, были вероломно казнены еще до нападения, а потому он идет мстить за поруганную степную честь. И что дивно, воины ему верили…

Вначале перешли в наступление войска Астиага, стремительным броском форсировавшие Ваэллу там, где этого никто не ожидал. Бурная порожистая Ваэлла с обрывистыми берегами, как считалось, недоступна для переправы кочевой кавалерии, привыкшей форсировать водные преграды вплавь, держась за гривы своих коней. А ледяные, текущие с гор стремительные потоки утопили бы и разбили о камни самого сильного пловца вместе с его скакуном. Но случилось совсем не так. В грозовую ночь гладь реки покрылась тысячами связанных из сухого камыша плотов и множеством кожаных лодчонок на плетенном из лозняка каркасе. В этих скорлупках, конечно, нельзя было переправить коней, но в бой на этот раз пошли не пустынные кочевники, а скрытно перевезенные верхами и в телегах горцы из числа служивших Владыке Окоема. Пятнадцать тысяч отчаянных бойцов, не боявшихся смерти, оказались на противоположном берегу реки. Немало их потонуло и убилось о скалы. Но исход дела это уже не могло поменять.