— Возьми с собой кого-нибудь из нукеров и скачи назад! Поднимись на вершину. Оглянись кругом. Протри глаза! Никто не должен знать, куда мы свернули с дороги. Стой там столько времени, сколько понадобится, чтобы сварить полказана бычьего мяса. А потом идите! Осмотритесь — выясните — вынюхивайте — близко ли враг! Когда узнаете хоть что-то, скачите назад и ищите нас в песках, там есть колодец, там корни саксаула уходят глубоко в землю. И тогда решим, как нам быть дальше — вернуться в родные горы или ждать!

— Я понял тебя, Инкай, — ответил Кайяал.

— Я с тобой, Кайяал! — Аракао пришпорил коня.

Кайяал взглянул на старика. Старик растерянно смотрел на сына. До сих пор Аракао не участвовал в сражениях.

Парень ждал благословения отца. Но отец молчал. Он молчал не потому, что считал сына слишком молодым. А потому, что тот был единственным из пятерых, единственным оставшимся в живых. Кроме него, у старика не было никого — ни жены, ни снох, ни внуков.

Сын смотрел прямо. Старик на минуту закрыл глаза. По лицу пробежала тень, чуть побледнели скулы. Но голос старейшины прозвучал спокойно и твердо:

— Благословляю тебя, сын. Будь храбр и осторожен…

Инкай провел ладонью по бороде.

— Ступайте! — властно сказал старик.

Аракао придержал своего скакуна, чтобы пропустить Кайяала вперед, взглядом обвел истерзанный караван. Юный воин, сидевший на усталом вороном коне и державший за повод навьюченного верблюда, не спускал глаз с Аракао. Караван вновь двинулся вслед за Инкаем. Воин все еще не трогался с места.

— Ты чего стоишь? Трогай! — раздался чей-то голос.

— Сейчас!

Воин сорвал с головы шлем, и черные волосы упали на плечи. Это была девушка.

— Сейчас, я поправлю седло.

Она соскочила с коня. Начала перетягивать подпругу, не спуская глаз с Аракао. Поправляя колчан со стрелами, парень еле заметно кивнул ей и, пришпорив коня, помчался за Кайяалом.

Девушка долго смотрела вслед. Потом прижалась головой к седлу. Плечи вздрогнули. Накалившееся стремя обожгло щеку. Она подняла голову к небу. На глазах были слезы.

— Проклятая жара! — вырвалось у нее.

Когда она вновь взглянула на людей, в ее глазах уже не было слез.

Рядом застонала женщина. Девушка оглянулась. Беженка сорвала с головы черный платок и упала, забилась в истерике. Возле нее, на развернутых лохмотьях, лежало красное, сожженное беспощадной жарой тело ребенка. Тот был мертв. Женщина только что взяла его из люльки, притороченной к седлу коня, и распеленала, чтобы накормить своей иссохшей грудью.

— Высокое Небо прокляло нас! — хрипела женщина, ударяясь головой о землю. — Мы все умрем!

Девушка подняла ее с земли и прижала к себе. Караван остановился. Женщина вырвалась из объятий девушки и снова упала в пыль.

— Оставь меня, Арая, — еле слышно произнесла она. — Воды…

Девушка подобрала повод верблюда. Железное кольцо, вдетое в нос дромадера, натянулось. Атан со стоном согнул передние ноги и тяжело опустился на землю. Хромой табунщик Окдай, отец девушки, быстро отвязал кожаный мешок с водой. Деревянную чашу, наполненную влагой, Арая поднесла к губам женщины. Люди растерянно смотрели то на тело ребенка, то на женщину, то на вожака своего — на старого Инкая.

— Несите их! — приказал вожак.

И, не оглядываясь, направил коня к узкому, заросшему колючкой оврагу. Люди потянулись за ним. Двое мужчин положили женщину на носилки. Арая завернула тело малыша в лохмотья и вместе с ними пошла вслед за караваном. Конь шагал за ней…

Вскоре дорога опустела. Лишь вдали на востоке, поднимая облачко пыли, удалялись два всадника. Да в раскаленном небе кружили сытые коршуны…

Пройдя два полета стрелы от дороги, Инкай остановил свой караван и обратился к соплеменникам:

— Здесь похороним малыша. Выберите ослабевшего коня. Принесите жертву Священной Луне и Высокому Небу и накормите людей. Ночь будет темной. Все, что можно сжечь, сложите в кучу. Разберите арбы и волокуши. Пусть костер будет хорошим. Дайте отдых коням и верблюдам. Завтра двинемся через пески к озеру Арнис-Фолю. Найдем колодец и будем ждать наших гонцов.

Это была его самая длинная речь за всю дорогу.

Еще один могильный холмик отметил путь каравана. Обхватив руками могилу сына, лежала мать.

Солнце уходило за горизонт…

Грозный. Конец января 1995 года.

Несколько кварталов от центра города

Очнувшись, Снегирев сперва удивился, что вообще очнулся и жив. Вторым удивительным фактом было почти полное отсутствие боли. Ни в боку, ни в животе. Разве что бинты и засохшая кровь напоминали о том, что совсем недавно он был на волосок от смерти, и это ему не померещилось. Или все же все померещилось?

Полковник потянулся, присел и обнаружил, что его правая рука прикована наручниками к холодной батарее. Он лежал на старом матрасе, запачканном чем-то черным, о природе которого думать не хотелось. В комнате — голой, разбитой, с выбитыми окнами и расколотой мебелью было несколько человек в обычных армейских зимних бушлатах и касках.

Двое возились у армейской рации, явно прослушивая переговоры.

До слуха полковника доносилось:

— Я — Калибр-10! Я — Калибр-10! Всем, кто меня слышит, подбросьте хотя бы пять коробочек к «Минутке»… Прошу, будьте людьми, мужики!

Так, он в плену. Что ж, даже с полковниками это бывает.

Воспринял все отстраненно, просто как факт.

То, что делали с пленными озверевшие аборигены, он знал не по слухам, а из рапортов, из которых следовало, что самые жуткие слухи не говорят всей правды.

Это солдатику могут просто прострелить живот и бросить подыхать, пока местные псы будут обгладывать ему ноги и руки — еще живому.

А для офицеров такого «милосердия» не припасено. И хорошо, если тех подвергнут обычной пытке или посадят на кол. Могут выколоть глаза и оскопить — и выпустить «на свободу»: если найдут свои, то будешь жить — хотя какая это жизнь! Могут изнасиловать всем отрядом и возить с собой, время от времени устраивая оргии да еще снимая это на пленку. Могут заставить сражаться в гладиаторских боях с такими же пленниками — под гогот и аплодисменты двуногих скотов, заключающих пари. Могут…

Но он вроде полковник и дорого стоит. Значит, и придумают для него что-то особенное.

Пожалел, что не захватил с собой яду, как на полном серьезе советовал начмед управления майор Галустян.

Или же его используют как ценного заложника? Например, обменяют на кого-то из важных пленных.

Или…

Вот тут Снегиреву стало по-настоящему страшно.

Не секрет, что в Чечне паслись не только разнообразные боевики со всего мира — от прибалтов и юаровцев до душманов, то есть как теперь принято говорить по «дебелизору» — афганских моджахедов. Не менее активно тут орудовали всевозможные разведки. И целый полковник российской контрразведки для таких — лакомая добыча. Особенно для бывшего потенциального противника, а ныне стратегического партнера. То есть их людей тут, конечно, «нет». Официально.

Вот тогда точно шансов не имеется. Даже из рабского зиндана выходят. А в этом случае из него сперва самыми разнообразными методами вытащат все. Воистину ВСЕ (вот у серых оперативников ЦРУ глаза на лоб полезут!), а потом прикончат и зароют далеко и глубоко.

«Но, может, все не так плохо?» — робко затрепетала надежда.

Ведь все чаще идут сообщения, что многие полевые командиры осведомляются в неофициальном общении с федералами о том, что будет с теми, кто добровольно сложит оружие?

— Гром-15, Гром-15! Это — Волк-103. Движемся по Старопромысловскому шоссе. Только что пересекли Алтайскую улицу, Алтайскую. Прием… — заверещал приемник.

— Понял вас, Волк-103, понял. Продолжайте движение.

— Гром-15. Это — Закат-5. Если есть возможность, выдвинетесь в район Старопромысловского, выручайте 119-й батальон… Он должен быть в районе Кропоткинской. Прием…

— Ага, вас ищут, Алексей Евгеньевич, — вернул его к действительности чей-то глас.