В машине начали рваться снаряды.

Георгий кинулся куда-то в сторону, его бросило на землю, ударило головой и всем телом. Из ушей и носа пошла кровь, и Анохин почувствовал ее солоноватый привкус на губах.

Лежа он увидел, как рядовой Кириллов вскочил на парапет, поливая врага из пулемета. Вдруг прозвучал еле слышный щелчок, и парень рухнул на камни. В затылке аккурат под обрезом каски торчал арбалетный болт.

Из окон близлежащих домов почти непрерывно летели молнии.

Атака грозила захлебнуться.

Рядом, отгораживая Анохина от плюющихся огнем построек, притормозила БРДМ.

— Жив, Георгий?! — Из машины, словно чертик из табакерки, выскочил Макеев.

— Что мне сделается, — простонал капитан, вставая с помощью друга на ноги. — До свадьбы как на собаке заживет. Что там?..

— Нормалек. Ура, мы ломим, гнутся маги!

Расстегнув на всякий случай кобуру, Лыков вошел под стрельчатую арку и начал подъем по лестнице, тускло освещенной самосветящимися кристаллами.

Подъем длился минут пять или десять, а затем замполит оказался в коридоре, выложенном многоцветными радужно блестящими плитками самой разной формы и размера, словно складывающимися в какой-то непонятный узор или невероятной сложности идеограмму.

Старлей прошел метров семьсот или даже километр, почему-то стараясь не приглядываться к узорам, когда коридор резко свернул и сменился узким проходом, озаренным мелкими синими светильниками, свет которых неприятно напоминал синий блеск малозаметных маскировочных ламп.

Потом вдоль стен протянулся ряд прозрачных дверей — стекло толщиной в руку, металлическая рама вполне современного вида с заклепками и, кажется, следами сварки, с изогнутыми ручками и головками непонятных запоров.

За дверями был лишь мрак, и только за двумя вдали сияли какие-то огни, складывавшиеся в геометрически правильные очертания. Если бы это было не столь невероятно, Лыков бы решил, что так могут сиять индикаторы пульта управления ЭВМ. На некоторых дверях были начертаны непонятные письмена, на одной имелся отпечатанный или скорее даже выжженный силуэт человека с поднятыми в знакомом чародейном жесте руками. Не иначе наглядное напоминание посетителям о судьбе всякого, кто попытается взломать эти двери.

Затем как-то незаметно для себя замполит оказался в коридоре, по обе стороны которого выстроились идеально отполированные зеркала из обсидиана. Но не параллельные друг другу, а как-то хитро скошенные.

Потом обнаружился зал, выложенный такими же зеркалами.

За ним — крипта, напоминающая фантазию сумасшедшего архитектора. Настолько были вывернуты и изломаны ее стены, сплошь выложенные идеально ограненными самоцветами.

Впрочем, попадались ему вещи куда как менее понятные.

Например, сверкающие синими искрами кристаллы, на глазах вдруг таявшие, как глыбы льда, и обращавшиеся в прозрачную жидкость.

Потом он какое-то время шел дорожкой, вымощенной пурпурными многоугольниками металлически звенящего под сапогами камня. Справа было окно (или не окно?) из огромного прозрачного куска стекла, за которым чудились серые плоскогорья, кое-где поросшие травой с черными цветами, и зеленоватое небо с яркими крупными звездами да лиловатой луной.

И снова пустые комнаты, освещенные идущим ниоткуда светом, помещения с самыми невероятными углами и очертаниями, анфилады арок, непонятным образом выводящие в то место, откуда капитан начал свой путь, извилистые коридорчики…

Дальше его воспоминания окончательно стали путаными и невнятными.

А то, как он вышел, Лыков не помнил совершенно. Ибо ясность сознания вернулась к нему лишь тогда, когда замполит обнаружил, что вновь сидит на каменной лавке в «органном» зале, словно и не уходил никуда, и о чем-то беседует с чародеем.

Арс как раз отвечал на вопрос, которого старлей не помнил.

— Нет, это не иллюзия. И на самом деле Лабиринт куда больше, чем его границы в пространстве. Всей его длины не знает никто.

Затем вновь навалилось чувство отстраненности от окружающего мира. Будто со стороны Лыков видел, как колдун что-то говорил Серегину, тот — Сентябрьскому, а полковник в свою очередь отдавал распоряжения солдатам, затем тряс за шкирку какого-то горбоносого крепыша с лычками ефрейтора, поднося к его физиономии кулак с зажатым в нем перстнем с крупным зеленым камнем.

Потом солдаты стали закладывать под расставленные базальтовые зеркала и каменные плиты тротиловые шашки. Иногда им мешали трупы сарнагарских жрецов, и тогда бойцы раздраженно отпихивали их сапогами.

— Пошли, — дернул его за руку Сентябрьский. — Сейчас будем взрывать.

Словно во сне Лыков поднялся и побрел вместе со всеми, отрешенно глядя, как ползет огонек по бикфордову шнуру.

Взрыв донесся до них, когда они отошли на полкилометра от каменных дверей.

И сразу же странное чувство отпустило замполита.

— Конец Лабиринту, — довольно фыркнул Аор и вдруг залился тихим счастливым смехом.

— Что, там все рухнуло? — ощутив внезапную жалость, уточнил Лыков.

— Нет, конечно, но теперь он безопасен. Всякий, кто попытается всерьез колдовать внутри, будет уничтожен. Даже если снаружи его будет держать табун десятиуровневых магов… Ну пошли, что ли? Дело сделано, а наверху уже должны бы тоже все закончить. Не хотите же вы опоздать на пир по случаю победы?

Первое, что увидел Тихомиров, когда его БРДМ въехала под арку дворцовых ворот, был бледный парень с сержантскими лычками и остановившимися глазами, блюющий прямо на раздавленный танком труп в черной хламиде жреца Шеонакаллу.

Генерал подумал мельком, что этот психологический аспект проекта «Порог» они как-то упустили. Надо бы потолковать со спецами из политотдела. Пусть возьмут на заметку. Не всё же материалы очередного Пленума ЦК КПСС солдатам растолковывать, надо и о душе подумать.

Впрочем, дело по-любому уже шло к концу. Там, чай, легче будет.

Дружины землевладельцев пытались защитить дворцы своих господ, кое-где в храмах дрались остатки войск во главе со жрецами — там свистели стрелы и магия сталкивалась с шаманскими заклятиями, высекая искры из стен.

В нескольких городских кварталах слугам Неназываемого удалось отбиться, положив немалую часть атакующих, и Тихомирову пришлось бросить туда танки. Особо отличился майор Макеев со своими бойцами. Надо будет представить ребят к награде. Тем более что, как слышал генерал, неугомонного «афганца» отчего-то невзлюбил Мезенцев. Насолить же старому мудозвону из КГБ, кичащемуся своим боевым прошлым, Тихомиров считал долгом чести.

Хотя степные вожаки по требованию генерала запретили своим воинам поджигать город, а артиллерийский огонь прекратился, когда передовые части ворвались в Сарнагар, все равно во многих местах вспыхнули пожары.

Со стороны западных кварталов тянуло особенно едким дымом — там ворвавшиеся в город степняки все-таки дали волю мести, выжигая Серебряный храм и окрестности.

Разгорался огонь — и на месте артиллерийских ударов от опрокинутых в панике светильников и брошенных очагов занимались дома и харчевни.

Улицы затягивал сизый дым, так что временами слезы застили глаза.

Надо было срочно тушить пламя — поднимать победный алый стяг на пепелище генералу не очень улыбалось.

Он отдал приказ привлечь местных жителей на борьбу с огнем.

Не тут-то было!

Люди не хотели гасить пожары, не подчинялись приказам, даже переданным через переводчика, кидались в ноги, распростершись ниц, или даже покорно падали на колени, подставляя горло под удар стали. Они явно уже смирились со смертью и не были склонны делать что-то еще.

На выручку пришли степняки. Плетьми и зуботычинами они выгоняли людей из домов и сыпали при этом непонятными (но, видимо, не слишком пристойными) словами, сбивали одуревших от страха обывателей в отряды, заставляли ломать дома на пути огня, сбивать пламя халатами и обломанными ветками, заливать пожары вычерпываемой из канав вонючей жижей.