— А вы на фронт поедете? — спросила девочка, и в ее глазах засветился огонек надежды. — Если поедете, скажите папе, что я здесь… Что жду его…

Девочка назвала имя и фамилию отца. Радич записал в блокнот и сказал ей:

— Обязательно скажу твоему отцу, — еще раз заверил девочку Зиновий. Он ощупал свои карманы и с досадой посмотрел на Михайла: — Жаль, угостить девочку нечем. Ну хорошо: после обеда, по дороге в Саратов, я забегу сюда. У меня будет сухой паек…

Расставшись с девочкой, друзья погрустнели, какое-то время шли молча. Потом Радич сказал:

— В середине сентября нашему полку было приказано отойти в район Покровки на переформирование. По дороге мы обогнали большую толпу эвакуированных и, оторвавшись от нее на полкилометра, остановились под лесополосой на привал. И как раз — два «юнкерса». На наших глазах разметали огромную толпу беззащитных людей. Можешь себе представить: среди обломков телег, убитых лошадей, изуродованной земли надрывно кричат дети, многие матери тут же сходят с ума, женщины голосят, стонут обреченные. И это все на наших глазах… Многих боевых товарищей пришлось мне хоронить. Тяжело. А здесь — женщины, дети… Не видеть бы этого никогда!..

Друзья свернули на набережную улицу, шедшую к госпиталю.

Взглянув на наручные часы, Радич выпрямился, все его тело обрело какую-то пружинистость. Просветленным взором глядя на Михайла, он с какой-то твердой уверенностью сказал:

— И все же — как у всех полегчало на душе, когда мы дали им прикурить под Москвой. До слез, до крика больно было отступать! Но, кажется, вынесли мы самые тяжкие муки. Теперь погоним их назад. Не журись, Мишко, дела на фронте пойдут веселее. Запомни мое слово: не пройдет и года, как мы будем разъезжаться по домам. Надо будет после войны всем собраться в университете.

— Непременно, Зинько! — согласился Михайло.

«Только кто же из нас уцелеет? — подумал Радич. — И какова будет моя встреча с тобой, Вера?»

У ворот госпиталя друзья обнялись и расстались. Через несколько часов Радич поедет в Саратов и оттуда — на фронт. Лесняк вскоре с группой курсантов окажется в приволжском городке под Сталинградом, где будет проходить стажировку в полку морской пехоты.

Радич из Саратова через Балашов доехал до Сталинграда, откуда с трудом пробился к Ворошиловграду, и далее, на попутных грузовиках, — в большое село, где стоял его полк. Полком уже командовал майор Диваков, а подполковник Савельев заменил комдива, погибшего при обороне Горловки. Майор Диваков принял Радича весьма приветливо, внимательно выслушал его просьбу о направлении в «свой» взвод. Правда, от прежнего личного состава взвода осталось, как писал ему в госпиталь Воловик, меньше десяти бойцов, но они были надежным костяком подразделения. Просьбу Радича удовлетворили.

Рота, в которую входил взвод Зиновия, разместилась в церкви, давно превращенной в клуб. Церквушка была деревянной, и, несмотря на то что в ней стояли четыре «буржуйки», раскаленные до малинового цвета, холод пронимал до костей. Бойцы сидели и лежали вокруг «буржуек», то и дело подставляя теплу озябшие спины и бока.

У одной из «буржуек» в кругу бойцов — своих давних боевых друзей — сидел Радич, слушая товарищей об изменениях, происшедших в полку за время его отсутствия. У Воловика в петлицах появились сержантские треугольники. Он заметно исхудал, лицо потемнело, как от загара, усы стали еще длиннее, чем были, и весь он походил на солидного, бывалого воина. Фронтовая жизнь и новые командирские обязанности требовали от него постоянной заботы о своем авторитете.

Неподалеку от «буржуйки» двое копались в разобранном станковом пулемете — широкобровый приземистый ефрейтор Артем Кулик и молоденький, с девичьим лицом, голубоглазый парень, с интересом поглядывавший на Радича. Ефрейтор закончил свое дело, а солдат, вероятно второй номер обслуги, деревянным молоточком подравнивал патроны в кармашках пулеметной ленты.

Радич никак не мог вспомнить, где он видел этого молоденького солдата, и обратился к Воловику.

— Осадчий! — ответил сержант.

Радич пожал плечами: такой фамилии он не слышал.

— Неужели забыли? Когда выбирались из окружения под Уманью, в лесочке на него наткнулись. Девушку там фашисты замучили, а его к дереву привязали… Из того сожженного хутора он…

— Гриша? — переспросил Радич.

— Он самый, Гриша Осадчий, — подтвердил Воловик, обрадовавшись тому, что Радич вспомнил паренька. — Смекалистый он и расторопный. Солдат будет, как штык. Подполковник Савельев определил его тогда в санбат. А он так просился в нашу роту, что майор Диваков не устоял — разрешил. Правда, и мы майора крепко просили…

Гриша, услышав, что разговор зашел о нем, еще ниже опустил голову над лентой.

— Не сомневайтесь, товарищ лейтенант, — сказал Воловик, — Артем его вышколит — классным пулеметчиком станет!

Подошли два бойца — Олекса Ковальский и Денис Ляшок; остановившись в двух шагах от лейтенанта, стали прислушиваться к разговору. Окидывая их оценивающим взглядом, Воловик весело рассмеялся:

— Вот эти, сухаревские, — а их здесь пятеро — в вас, товарищ лейтенант, влюблены, как в девушку. И как же они все переживали, что из госпиталя вас в другую часть могут направить!

— Будто ты, сержант, сам не ждал лейтенанта, как бога! — подкузьмил его Олекса.

— Я — другое дело, — солидно проговорил Воловик. — Мы вон с каких пор вместе воюем. — И, обратившись к Радичу, добавил: — А сухаревцы — ничего не скажешь — справные солдаты, особенно вот он, Ковальский.

— Э, попал бы я сюда, если б не прицепилась ко мне рожа, — глуховатым голосом ответил Олекса. — Моих ровесников мобилизовали, а мне, как назло, ряшку раздуло. Все меня успокаивали: и без тебя, мол, обойдутся, не пустят к нам немца. Дядько Денис, Давид Пружняк, Охтыз Кибец, многие — в истребительном были. И я в нем числился. А приказали: по машинам и — на восток. Кто-то с бухты-барахты нас скопом — в пехоту. А я ведь тракторист, мог бы и на КВ фашистов, как клопов, давить. Так нет — всучили бронебойку…

— А мне все равно, только бы вместе со своими, — быстро вставил реплику Ляшок.

— Вам все равно… — передразнил его Олекса. — Может, вам и то все равно, на чьей земле противника бить? — И обратился к лейтенанту: — Он, дядько Денис, действительную в артиллерии служил. Я еще в Покровке намекнул одному капитану, но тот только чертыхнулся: «Тоже мне специалист — подносчик снарядов… Он знает дважды два, а сейчас алгебра нужна…» Вот так. Может, вам, дядько Денис, как один тут говорил, где б ни воевать, абы не воевать?

— Верно говоришь — лучше бы не воевать. Но если на то пошло, еще увидим, какой из кого вояка, — огрызнулся Ляшок. — Бой покажет. А капитан правду сказал: какой из меня подносчик снарядов, если я отродясь слабосильный.

Перепалка затягивалась, и Радич перевел разговор на другое. Обращаясь к Ковальскому, сказал, что на днях видел Лесняка:

— Он кончает училище в Энгельсе — есть такой город на Волге. Я как раз там в госпитале лежал.

— Правда? — радостно удивился Ковальский. — Значит, Мишко жив-здоров? А мать говорила, что он в Ленинграде, на флоте. При вас же она тогда плакала и причитала: убьют, и могилки от сыночка не останется — в море акулы съедят его с косточками. А он, вишь, на суше объявился.

— Училище флотское, — сказал Зиновий. — Лесняк собирался ехать на стажировку в полк морской пехоты.

— А вы не записали его адреса? — спросил боец.

— Адрес есть, — ответил лейтенант. — Напишите ему, Михайло очень обрадуется. Брата своего он до сих пор не разыскал.

— Напишу, — пообещал Олекса и неожиданно, ни к кому не обращаясь, проговорил: — И какой же умник додумался впихнуть нас в эту церковку? Других в домах разместили, живут как на курорте. Там, глядишь, и молодица тебе улыбнется и вареником угостит.

— Ты слова подбирай, когда о командирах говоришь, голова садовая, — недовольно-назидательным тоном заметил Воловик. — Сам ведь знаешь: в селе еще одна часть расквартирована, она раньше нас пришла. В каждой хате нашего брата как сельдей в бочке.