— Да, Матюшу и Аркадия мы не забудем, — снова заговорил Бессараб. — Я часто думаю о том, какие славные парни подобрались на нашем факультете — и Радич, и Лесняк, и Корнюшенко…

— Это верно, — поддержал его Кажан.

— Когда мы выбили фашистов из Павлополя, — продолжал Бессараб, — мне захотелось посмотреть на ту улицу, где жил брат Лесняка — Василь. Мы с Михайлом однажды гостили у него. На месте четырехэтажного дома я увидел обгорелые разрушенные стены. И мне вспомнилось, как в выходной день в тихом и зеленом Павлополе я встретился с девушкой, приехавшей из Ленинграда, как я прокатил ее на велосипеде на другой берег реки Волчьей, в бывший графский сад. Ходили мы там по аллеям, купались в реке, а над нами высоко в небе звенели птицы — все было залито солнцем, и мы были такими беспечными… Где теперь эта ленинградка? Может, и она вспоминает тот солнечный день…

— С чего это тебя, Коля, на лирику потянуло? — сдерживая улыбку, проговорил Печерский. — Известно, что вы с Корнюшенко на весь университет слыли неотразимыми кавалерами… Хоть сейчас раскрой нам секрет — чем вы девушек очаровывали?

— А что, разве мы не заслуживали их внимания? — удовлетворенно рассмеялся Бессараб. — Мы с ним не скупились на лирику и на танцы.

Печерский лишь красноречиво развел руками.

Настало время заканчивать летучую дружескую встречу. Крепко пожав друг другу руки, друзья разошлись по своим подразделениям.

В тот же вечер, когда сгустились сумерки, полк двинулся на передовую.

На следующий день после полудня, сравнительно легко выбив фашистов из села Подгородное, минуя сгоревшие ангары гражданского аэродрома, где два года тому назад генерал Малинский благодарил савельевцев и курсантов за героическую оборону города, полк плотно сомкнутой лавой приближался к левобережному пригороду Днепровска. Укрепившийся там противник начал бешено огрызаться. Его самолеты постоянно висели над боевыми порядками полка. С обеих сторон неумолчно гремела артиллерия.

С ходу сбросить фашистов в Днепр не удалось. Они основательно укрепились. Бой, который здесь разгорелся, продолжался всю ночь. Только с восходом солнца перед батальонами Жежери и Печерского замаячили корпуса завода «Профинтерн». Фашисты превратили завод в неприступную, как им казалось, цитадель: окопали подступы к территории глубоким и широким рвом, соорудили земляной вал, установили проволочные заграждения.

Батальон Жежери с боями продвигался от рубежа к рубежу. К полудню он овладел двумя укрепленными позициями немцев. В уличных боях завидную находчивость и отвагу проявили наши саперы. Они выкуривали фашистов из укрытий дымовыми шашками, по пожарным лестницам проникали на чердаки и бросали в дымоходы и вытяжные трубы взрывчатку.

Над вражеской цитаделью наши бомбардировщики уже несколько раз сбрасывали свой смертоносный груз. За заводской стеной в нескольких местах вспыхнули пожары. Впереди наступавшего батальона Жежери появились два наших танка — «тридцатьчетверки». Немцы начали бить по ним прямой наводкой. Вскоре один танк загорелся и на полном ходу повернул назад, а второй остановился — перебило траки.

Вторая рота, прижатая к земле артиллерийским огнем противника, остановилась перед заграждениями из колючей проволоки. В этот момент на КП у Жежери зазвонил телефон. Говорил Кажан:

— Друг мой дорогой! Что там у тебя застопорилось? Нужен еще один натиск, и фашисты дрогнут!

— Есть еще один натиск, Павел Петрович.

Жежеря выскочил из кирпичного здания и направился туда, где залегла вторая рота. Добежав до первых рядов, крикнул:

— Хлопцы, разве нам впервой колючая проволока? Сержант Ковальский! Осадчий! Ну-ка, покажите новичкам!

Олекса Ковальский вскочил первым, бросил на проволоку шинель и перемахнул через заграждения, за ним бросились другие.

На наблюдательный пункт Кажана позвонил Бессараб и доложил:

— Фашисты режут кинжальным огнем из цехов «Профинтерна» и со стороны комбайнового завода.

— Прикажите не поднимать людей в атаку, пока не подавим огневые точки, — распорядился Кажан. — Заодно дайте приказ пушкарям — пусть ударят по низенькому дому, охваченному огнем.

— По нему нельзя, — возразил Бессараб. — Туда повел своих Жежеря.

— А кто там с пистолетом бегает? — спросил командир полка.

— Жежеря и бегает, — ответил начштаба.

— Я же приказал не с пистолетом, а из орудий ударить… Ну, я этому Жежере!

А бойцы Жежери, пользуясь штурмовыми лестницами, одолели ров и быстро взбирались на земляной вал. На нем уже появился боец с красным знаменем в руках. Кто он? Только что высоко над головой поднял знамя и, словно споткнувшись, упал. Знамя подхватил старший сержант Воловик. На какой-то миг он остановился, бросил взгляд на убитого знаменосца и прошептал: Осадчий. Да, это был комсомолец Гриша Осадчий. Юное, несколько секунд тому назад такое румяное лицо Гриши быстро бледнело. Под ним все шире расплывалась лужица крови. Он умирал без стона и крика.

Тем временем гаубичный снаряд проломил кирпичную стену, и Жежеря, взмахнув рукой, крикнул:

— За мной!

Все бросились за ним в пролом. Рядом с Жежерей бежали Олекса Ковальский и медсестра Мария Звонарева. Фашисты, отстреливаясь из-за разрушенных стен, из-за куч щебня, станков, отходили в глубь заводского двора.

Откуда-то справа застрочил фашистский пулемет. В ту же секунду Жежеря почувствовал острую, как от ужала пчелы, боль повыше локтя. Зажав другой рукой рану, он упал у груды кирпича и посмотрел, откуда бьет пулемет… Оказалось — из подвального окна, прикрытого толстым листом железа, в котором была прорезь. Этот пулемет и прижимал бойцов к земле. Что делать? Нельзя давать противнику опомниться, надо штурмовать цеха, выкуривать врага изо всех нор.

— Гранаты к бою! — скомандовал Жежеря.

К подвальному окну полетели две гранаты. Но взрыв не повредил дзота — пулемет продолжал строчить. Андрей посмотрел на ближайших к нему бойцов. Нет, он знал, что никого из них не пошлет на верную смерть. И кто скажет, о чем он подумал, принимая свое последнее решение? Жежеря отыскал глазами Олексу, крикнул:

— Сержант Ковальский! По моему знаку поднимай всех! Следи за мной…

Он вскочил и бросился к дзоту. Пулеметчик заметил Андрея и перенес огонь на него. Жежеря, раненный в ноги, резко качнулся, но успел еще сделать несколько шагов и, подавшись всем телом вперед, упал спиной на амбразуру дзота. Пулемет умолк. Ковальский поднялся во весь рост, крикнул бойцам:

— За смерть комбата! Бей гадов! Вперед!

В пролом стены ринулись бойцы. С криками «ура!» они перебегали двор, скрывались в цехах.

Гремели выстрелы автоматов, шлепались и ухали, взрывались гранаты…

Два бойца помогли медсестре вынести Жежерю за кирпичную стену и побежали добивать засевших в цехах фашистов. Медсестра прощупала пульс, потом приложила ухо к груди Жежери — сердце не билось. Она закрыла лицо ладонями и заплакала…

В полночь полк Кажана выбил противника с территории завода «Профинтерн» и вышел к берегу Днепра.

Когда командованию стали известны обстоятельства гибели Жежери и Осадчего, генерал Савельев приказал майору Кажану обоих героев посмертно представить к высоким наградам.

Утром Жежерю, Гришу Осадчего и других погибших воинов с почестями похоронили на берегу Днепра, в небольшом сквере. Над братской могилой прогремел прощальный салют из автоматов и пистолетов. Бессараб и Печерский, поддерживая под руки старшего лейтенанта медслужбы Нину Беленко, покидали могилу героев.

Два года прошло с тех пор, как Лесняк впервые ступил на эту приокеанскую землю. Много нового открылось здесь для него. Но самые сильные впечатления оставили в нем выходы в море, когда он проходил стажировку во флотской газете. Особенно запомнился последний на подводной лодке, когда у Михайла даже борода выросла, над которой добродушно посмеивались в редакции. Плавание было, конечно, трудным. Пришлось несколько суток обходиться без папирос, не видеть синего неба, мечтать о глотке свежего воздуха. Но не забудется чисто братское отношение экипажа к корреспонденту, запомнятся беседы с подводниками, в которых раскрывались богатые и щедрые души моряков.