— Вот это люди! — поделился Лесняк с Радичем.

— Вот где настоящая литературная жизнь! — ответил ему с пылающим взором Зиновий. — Жаль, что мы до сих пор здесь не бывали.

— Теперь ни одной их «среды» не пропущу! — заверил его Михайло.

И как же их ошеломил Жежеря, когда, выйдя из редакции, сказал:

— Вы как хотите, а моей ноги больше здесь не будет. Ни печеньем, ни чаем меня не заманят эти графоманы. Только и всего что насобачились держаться с видом знатоков. Ни глубокого анализа, ни оригинальных мыслей, ни интересных наблюдений. «Гениальный художник». Тоже открытие! Это доказали еще первые книги «Тихого Дона». А «Поднятая целина»?.. Человек шел по горячим следам событий, сам был их участником и создал бессмертные образы. А что нового услышал я сегодня? Да ничегошеньки! Полова. Развейте в солнечный день по ветру полову — тоже поблескивать будет. Но это не блестки бриллиантов. Полова — она всегда полова…

Постепенно охладели к этим «средам» и Лесняк и Радич.

Однажды в Днепровск приехали Тычина и Усенко. Лесняку и Радичу очень хотелось увидеть их, и они не давали проходу Жежере — просили достать билеты. Тот твердо пообещал. Часа за два до начала вечера Лесняк и Радич пришли к Жежере. Зинь нетерпеливо спросил:

— Билеты достал?

— Сначала выслушайте меня, — ответил Андрей. — Я часто думаю, почему мы бываем злыми и несправедливыми по отношению друг к другу. Может, потому, что нам еще не очень легко: случается, что впроголодь живем и мерзнем, бывает, что и лекции надоедают. В такие дни, кажется, трудно представить себе человека более несчастного, чем студент. Иногда появится неожиданная мысль, как мне недавно: «Боже, как же я рвался в университет! И вот прошло два года. Чему же я за это время научился? Приобретения мои ничтожны…» Подумав так, я от тоски прочел этот томик Гёте, — Андрей взял со стола книгу в твердом синем переплете. — Великий поэт и мыслитель, оказывается, писал, что университет, который не оправдал надежд его семьи, как, между прочим, и его собственных, тем не менее заложил основу тому, что на протяжении всей его жизни давало ему огромное удовлетворение, и именно поэтому воспоминания о местах, где с такой силой начала работать его мысль, навсегда остались важными для него и милыми его сердцу. Вот так, друзья, когда-нибудь и вы, как этот великий поэт, будете вспоминать университет и юность свою. Правда, Мишко, счастье всегда рядом, но мы осмысливаем это позднее. Потому что наибольшее счастье не в самом настоящем счастье, а в борьбе за него, в движении к нему, в поисках идеала. Не бойтесь, хлопцы, это я не сам придумал. Лессинг в «Лаокооне» так и сказал: когда бы ему дали готовую истину, он отказался бы от нее, потому, дескать, что счастье не в ней самой, а в ее поиске.

— Опять Лессинг! — рассердился Радич. — О несчастная, «Гамбургская драматургия»! Когда уже ты выдерешься из цитат? У самого-то есть хоть маленькая своя мыслишка? Кстати, ответь: билеты достал?

— Не горячись, Зинь! — извиняющимся тоном произнес Жежеря. — Прежде чем выработать собственную мысль, надо знать мысли других умных наших предков, чтобы заново не изобретать колесо. Читая книгу этого великого человека, вникая в этот мир, имя которому — Гёте, я хочу глубже присмотреться к тому, как он творил себя. Я дал вам, детям степей, «Лаокоон» Лессинга. Вы сперва оторопели от его слов, но, надеюсь, хоть чуточку просветились. А откуда я узнал о существовании этой мудрой книги? Да у того же Гёте, сказавшего, что надо быть юношей, чтобы представить себе, как повлиял на них «Лаокоон» Лессинга. Это произведение из сферы жалкой созерцательности вознесло их в свободные просторы мысли. И что тогда сделал Гёте? Поехал в Дрезден, чтобы ознакомиться со знаменитой сокровищницей произведений мировой живописи. А что сделал я? Вытянул вас в наш художественный музей. Он хотя и не очень похож на Дрезденскую галерею, но для вас, сухаревских и заслучанских неумывак, стал открытием. Вы ходили по его залам с раскрытыми ртами, и я видел, как в твой, Мишко, рот влетела зеленая муха и…

— Ты заткнешь наконец свой фонтан или хочешь, чтобы я чернильницу в ход пустил? Билеты где? — не на шутку рассердился Лесняк.

— От вас, неблагодарных разбойников, этого только и жди, — добродушно захихикал Жежеря. — Умолкаю, но перед этим даю один совет: не делайте так, как по молодости лет сделал Гёте. Он безмерно восторгался «Лаокооном», а когда позднее в Лейпциг приехал сам Лессинг, Гёте и его друзьям взбрело в голову, что им, ставшим значительными особами, не к лицу искать встречи с этим великим человеком. Их самоуверенность им же и отомстила: Гёте уже никогда не смог встретиться с Лессингом и всю жизнь жалел об этом. Итак, братья, не теряйте случая встретиться с прославленными украинскими поэтами, которые сейчас находятся в нашем городе. Но билетов на их вечер я не достал.

Радич и Лесняк взорвались такой злостью, что Жежеря вскочил с койки и мигом очутился у раскрытого окна, откуда с недоумением смотрел на разъяренных хлопцев, готовый выпрыгнуть в окно в любую секунду.

— Бешеные! Если я взялся за это — на вечер мы хоть через чердак, но пройдем!

Жежеря разузнал, что Тычина и Усенко остановились в гостинице «Астория». Хлопцы пошли туда и долго ждали, пока у выхода из гостиницы не появились оба поэта. Андрей подошел к ним и сказал, что трое студентов, начинающих поэтов, очень хотят попасть на их вечер, но не могут достать билетов.

Павло Григорьевич Тычина, высокий, стройный, вдохновенный, быстрым движением руки поправил пенсне, посмотрел на черноволосого Павла Усенко и мягко сказал:

— Как же так? Надо что-то сделать, Павло Матвеевич. Ведь студенты, да еще молодые поэты… — И решительно обратился к троице: — Пойдемте с нами.

И они пошли все вместе. Как им хотелось, чтобы весь университет, весь город видел, что они идут рядом с такими знаменитыми поэтами! Администратор, к которому обратился Тычина, неприязненно взглянул на хлопцев, однако распорядился поставить в проходе стулья.

Так они познакомились с поэтами, чьи стихи еще в школе заучивали наизусть. До сих пор эти поэты жили где-то далеко, в столице, казались какими-то неземными существами, и вдруг — вот они, такие, как все люди. Необыкновенные, выдающиеся, но все же люди. Это тоже было радостным открытием.

Михайло возвращался с последних летних каникул в город. Стремительно пробившись сквозь толпу на перроне, вышел на привокзальную площадь. Еще издали заметил на трамвайной остановке девушку с чемоданом в руке. Она стояла к нему спиной, и Михайло видел только две толстые черные косы, спадавшие до пояса из-под голубой косынки.

Девушка оглянулась, посмотрела на Лесняка и тут же приняла прежнюю позу. Михайлу показалось, что от ее взгляда все стало светлее. Не сразу он решился подойти к ней, а когда подошел, как-то самоуверенно сказал:

— Вы приехали в университет.

Она дугами выгнула брови:

— Откуда вы знаете?

— Это моя тайна, — сдержанно улыбаясь, ответил он.

Девушка поставила чемодан на землю, растерянно сказала:

— Мне надо на Университетскую, но не знаю, как туда добираться…

— Сразу видно, что вступительных не сдавали. Отличница?

— Да, — просто ответила она. — Нас, то есть меня и мою одноклассницу, зачислили на литфак. Подруга гостит у родственников в Запорожье, сегодня должна приехать. Договорились, что поселимся вместе, а теперь не знаю…

— Держитесь меня, — с напускной самоуверенностью посоветовал Лесняк. — Помогу вам.

— Буду очень благодарна, — ответила она.

У Михайла не хватило слов для поддержания начатой беседы, он переступал с ноги на ногу и мучительно думал, о чем повести разговор с понравившейся ему девушкой. Она же мельком взглянула на него, словно чего-то ожидая, и, улыбнувшись, посмотрела в сторону подходившего трамвая.

Сели в вагон. Михайло, боясь показаться навязчивым, всю дорогу молчал. К тому же он не знал, о чем можно говорить с незнакомой девушкой, а девушка тоже молчала и смотрела в окно.