— Доброе утро! Не скажешь, где здесь можно бросить якорь?

Михайло указал рукой на стоявшую рядом койку:

— Приземляйся на этой железке. Ты, видать, издалека, коли так запоздал.

— Из-за Киева, — опустив чемодан возле койки, ответил новоприбывший. — А ты случайно не с литфака?

— Угадал. — Михайло кивнул головой в сторону зала: — Здесь большинство считают себя поэтами, хотя есть и биологи, и физики…

— Вон как, — проговорил новичок и протянул Лесняку руку: — Зиновий Радич.

Михайло назвал себя и поинтересовался:

— Поэт?

— Пробую силы, — неуверенно ответил Зиновий и, вдруг вызывающе сверкнув глазами, спросил: — Хочешь, почитаю?

И тут же, сняв с головы фуражку, бросив ее небрежно на тумбочку, извлек из чемодана большой блокнот, сел рядом с Михайлом и вполголоса начал читать.

Лесняк заглянул в блокнот. Там были наклеены вырезки из газет. Значит, Радич уже печатается; Михайло вдруг почувствовал, как у него в груди шевельнулось чувство зависти. Чтобы подавить его, спросил, пытаясь придать голосу интонацию этакого бывалого литератора:

— В районной тиснул?

— И в районной, но больше — в областной.

— Да ну? — вырвалось у Лесняка.

Зиновий понял, что перед этим парнем можно и похвастаться. Он сосредоточился и продолжал читать дальше. Лицо его светилось вдохновением. Изредка он бросал на Михайла быстрый и вместе с тем настороженный взгляд, а тот, опустив глаза, нахмурившись, делал вид, что весь превратился в слух, хотя с досадой замечал, как в нем нарастает какая-то неприязнь к этому парню. С чего бы? То ли его раздражала эта провинциальная самоуверенность начинающего литератора, то ли из зависти к новичку, который успел так много напечатать своих стихотворений в областной газете. А Радич, закончив чтение, замолчал. Михайло тоже молчал. Если бы в этот момент кто-то посмотрел на них со стороны, они бы напомнили ему двух молоденьких петушков со взъерошенными перьями, готовых броситься друг на друга.

Зиновий, не выдержав продолжительного молчания, спросил:

— Ну как?

— Что как? — с деланным равнодушием переспросил Лесняк.

— Стихи, спрашиваю, каковы? — уточнил Радич.

— Так, посредственные, — неожиданно для себя ответил Лесняк и подумал, что все же кривит душой. Попытался смягчить сказанное: — Но для начинающего — терпимо. В какой-то мере руку набил.

— Терпимо, говоришь?! — разочарованно спросил Радич. Пылающие огоньки погасли в его очах. Он сдвинул брови и обиженно спросил: — Что же тебе в них не нравится?

Досадуя на себя, на свою несдержанность, Михайло все же не смог подавить в себе недобрые чувства:

— Конечно, нельзя сказать, что в твоих стихах поэзия не ночевала. Но заедает сплошная декларативность… А рифма? Ты слишком увлекаешься глагольной формой. Это — анахронизм, просто примитив…

— Примитив?! — Радич пристально посмотрел на Лесняка, мгновенно нагнулся и бросил блокнот в свой чемодан. Схватил с тумбочки фуражку, вскочил с койки и грубовато сказал: — Ты что — Белинский?

— Да ведь и ты не Пушкин!

— Я? — Зиновий выпрямился и окинул быстрым взглядом зал. Увидев в дальнем углу свободную койку, взял чемодан и резко сказал Лесняку: — Я не Пушкин, а Радич. Запомни, невежда! Ра-дич!

— Тьфу, сумасшедший! — крикнул Михайло вслед гордо удалявшемуся Зиновию, который уже пробирался между койками в дальний угол.

Михайло лег и натянул на себя одеяло. Сперва он возмущался беспардонным поведением Радича, ворвавшегося на рассвете в общежитие и ни за что ни про что обозвавшего его невеждой, но потом подумал: «Напрасно я обидел парня! Ведь он хотя и с гонором, но все же доверчиво раскрылся передо мной».

Его размышления прервал толчок в бок. Не успев опомниться, услышал над самым своим ухом веселый голос Бессараба:

— Просыпайся, Лесняк, пора на лекции.

— Что за глупые шутки?! — рассердился Михайло. — Ты же не в коровнике — в университет приехал. Или еще не дошло до тебя?

— Ого, каким важным стал! — добродушно откликнулся Бессараб и стянул с Михайла одеяло. — Не валяй дурака — вставай!

Михайло привстал и, обхватив голые колени руками, какое-то время со злостью смотрел на смеявшегося Миколу, а потом и сам рассмеялся. Ему нравился Бессараб, этот стройный смуглый парень, неутомимый весельчак. Они познакомились, когда вместе сдавали экзамены. За эти две недели и сдружились.

Микола бросил одеяло на койку и, усевшись напротив Лесняка, почти ласково предложил:

— Пойдем сполоснемся холодной водицей. Перед лекциями надо успеть и в столовую заглянуть. Ну, айда!

Первокурсников, которым не хватило места в старом университетском общежитии, частично расселили в спортивном зале, находившемся в корпусе биофака. Сюда попали преимущественно литфаковцы, поскольку их факультет был открыт лишь в этом году.

Аудиторию для литфака выделили на втором этаже того же биокорпуса. Заняв места, студенты положили на столики свои новенькие тетради и вышли в длинный, проходивший через весь корпус, полутемный коридор. По ступенькам в одиночку и группами поднимались первокурсники. До начала занятий оставалось полчаса, и в коридоре было шумно. Сквозь этот шум то и дело прорывались восторженные выкрики и веселый смех. Здесь встречались старые друзья и недавно познакомившиеся первокурсники. Компанейский Микола Бессараб встретил девушку, с которой вместе сдавал какой-то вступительный экзамен, взял ее под руку и, прямой, как буковая палка, откидывая в сторону ноги, вышагивал по коридору. Его широкие штаны непрестанно колыхались в такт его шагам. Михайло стоял, опершись спиною о лестничные перила, и рассматривал это бурливое скопище.

Около него остановились двое: один — щупленький и низенький, с узенькими черными глазами, скуластый, монгольского типа человек, улыбавшийся ему, Лесняку, а другой с независимым видом посматривал по сторонам. Щупленький, переступая с ноги на ногу, нетерпеливо потирал ладони, иногда поглаживая свой запавший живот, как проголодавшийся перед накрытым столом, и, радостно хихикая, приговаривал:

— Лесняк? Я же говорю Андрею: «Убей меня на месте — вон тот, облокотившийся о перила, — Лесняк». Здравствуй, — он протянул Михайлу руку. — Я — Матвей Добреля, а вот эта человечина — Андрей Жежеря.

Жежеря, не поворачиваясь к Лесняку, ткнул ему свою жесткую пятерню и энергично пожал руку. Андрей был на голову выше Добрели, полный и немного сутуловатый, с огненно-рыжими волосами, зачесанными набок так, что несколько прядей знаком вопроса ниспадали на его широкий, с двумя поперечными морщинами, лоб. Лицо круглое, глаза под рыжими бровями — карие, с желтоватыми отблесками. На нем была золотисто-рыжая шелковая безрукавка и широкий, повязанный крупным узлом золотисто-полосатый галстук, слегка съехавший набок. От этого он казался весь позолоченным.

Добреля, сияя, продолжал:

— Я о тебе, Лесняк, давно слышал. Стихи твои читал. Мы же с тобой соседи. Я — из Покровского района. Около года там в газете проработал и вашу районную в порядке обмена получал. В ней твои стишки и читал. — Он с улыбкой обратился к своему товарищу: — Вот, Андрей, мы и познакомились с живым поэтом.

Жежеря как-то неохотно, через плечо смерил Михайла оценивающим взглядом и обратился к Матвею:

— Что ж, ясновельможный хан, скоро звонок, пойдем завершим обход этой дикой орды.

Они затерялись в толпе. Михайло с трудом сдерживал удовлетворенную улыбку. Ему льстило, что кто-то здесь уже знает его, величает поэтом. «А тот, другой, видимо, оригинал… Держится подчеркнуто независимо», — подумал Лесняк.

Прозвенел звонок, и бурлящая толпа начала растекаться по аудиториям.

Михайло еще издали заметил: за столом, где уже сидел Микола, свободного места не было. Пришлось пристроиться на краешке стола, за которым сидели девушки.

За кафедрой тем временем появился плотный человек средних лет с серебристо-седой шевелюрой, смотревший мягким взглядом в зал. Это был известный профессор Лещенко, автор учебника украинского языка для средней школы. Еще недавно по этому учебнику учился и Михайло. Теперь он будет слушать лекции самого автора: Лещенко читает здесь курс языкознания.