Не выдержав рукопашной схватки, вражеские солдаты пустились наутек. Моряки начали преследование.

Лесняк бежит вдоль шоссе и видит, как Савченко стреляет по убегающему в заросли самураю. Из-за машин появляется Егор и кричит:

— Савченко, вперед!

А Савченко схватился обеими руками за живот, скривился и медленно осел на землю. Егор быстро оглянулся и увидел в кузове машины японца, стоявшего с винтовкой в руках.

— Ах ты ж гад ползучий! — крикнул он и выстрелил. Самурай повис на борту грузовика.

В грохоте боя Михайло услышал голос, похожий на голос Бабичева. Он посмотрел на шоссе и увидел мичмана: тот стоял под прикрытием кузова подбитой машины и говорил молодому матросу:

— Видишь — вон там, за бетонной кромкой у моста или в углублении парапета, засели японцы с пулеметами и стреляют в спину нашим. Подберись к ним и забросай гранатами.

Молоденький матрос Семен Данилов, боясь высунуться из-за кузова машины, возражает Бабичеву:

— Дак, товарищ мичман, мост весь простреливается, к парапету близко не подойдешь, а издалека гранатой не достанешь.

Бабичев посмотрел на него:

— Салага ты, а не моряк! Ну-ка, пойдем вместе!

И побежал вперед. За ними последовал Лесняк. Все трое ползком, прячась за металлические столбы, довольно быстро добрались до бетонной кромки моста. Привстав, все трое бросили по гранате. Кто-то из самураев успел дать очередь, и Михайло почувствовал, как что-то обожгло его левое плечо. Лежа, он посмотрел на Бабичева: у того из-под светло-русых волос тоненькой струйкой стекала кровь прямо на висок. Вслед за взрывом гранат пулеметы замолчали. Семен заглянул за кромку и едва успел отклониться — над его головой просвистела пуля.

— Самурай там засел, — сказал Данилов и, сняв с ремня лимонку, бросил туда.

После взрыва Семен привстал, снова посмотрел за бетонную кромку моста и удовлетворенно сказал:

— Капут…

Поднимаясь с земли и утирая пилоткой кровь, взводный сказал:

— А ты говорил, нельзя добраться.

— Виноват, товарищ мичман, — ответил Семен и подошел к Лесняку, который правой рукой зажимал рану на плече: — Вы сможете идти?

— Смогу, — сказал Михайло, вставая.

— Идем к машинам, — сказал Бабичев. — Где-то там Грачев, он нас немного подлечит.

Грачев, смуглолицый низкорослый матрос, был как раз возле машин. Он успел забиновать тяжело раненного, лежавшего на обочине шоссе с закрытыми глазами Савченко, затем коротким движением руки расправил свои взлохмаченные черные усы и начал осматривать раны Бабичева и Лесняка.

— Приятного мало, — проговорил он спокойно, — но считайте, что вам обоим повезло. Кости целы… — При этом он вопросительно посмотрел на старшего по званию Лесняка: — Придется сперва голову перевязать?

— Да-да, — поторопился ответить Лесняк. — Тем более что мичману надо продолжать руководить боем.

Когда санитар заканчивал бинтовать рану Бабичева, подошел Леонтьев и спросил мичмана:

— Что, Николай, серьезная рана?

— Нет, царапнуло малость, — ответил тот.

— А вам, товарищ старший лейтенант, — проговорил Леонтьев, — советую держаться группы обеспечения. Тем более что и общая картина там виднее. Где зацепило?

— Пришлось пулеметы у моста глушить, — сказал Бабичев. — Мы пошли с Даниловым, а тут и старший лейтенант оказался с нами.

Лесняк промолчал.

Леонтьев сперва укоризненно покачал головой, потом развел руками:

— Конечно, это похвально, но вам своим делом надо заниматься. Полковник Денисин беспокоится: куда, мол, корреспондент девался? А вы вон где…

Тем временем санитар туго перебинтовал Михайлу плечо.

— Наши хлопцы оттеснили самураев на окраину города, — сказал Леонтьев, обращаясь к Бабичеву. — Они, правда, засели в крайних домах и оттуда постреливают, дальше не отходят. Ты, Николай, расставь своих по обочинам шоссе, займите рубежи, замаскируйтесь. Во что бы то ни стало надо держаться — ни в коем случае нельзя допустить к переправе. Это я уже и твоему заместителю, старшине Артемову, сказал. Он сейчас там хозяйничает.

Бабичев вместе с Даниловым пошли в свой взвод, а Лесняк остался вместе с Леонтьевым. Командование отряда во главе с полковником расположилось на поляне, за группой домов, неподалеку от порта. Здесь же был и полевой госпиталь. Грачев доставил сюда и не приходившего в сознание Клима Савченко. Здесь же, совсем рядом, на траве сидела группа корейцев, не успевших до начала боя уйти в горы. У крайнего дома полковник Денисин допрашивал четверых пленных японцев, рядовых, которые мало что знали о планах командования гарнизона. О возможности советского морского десанта им говорили, но десант ожидался завтра или послезавтра. И еще пленные слышали, что командование ждет подкреплений за счет войск, отступающих от границы, из Юки и Расина. Через день-два они должны подойти.

Обменявшись мыслями по поводу показаний пленных, Денисин и Леонтьев приходят к выводу, что удастся предотвратить наступление японцев, если наши первый и второй эшелоны придут раньше. Самураи сейчас не наступают крупными силами, думая, вероятно, что вот-вот подойдут советские подкрепления и тогда они, японцы, дадут бой в городе, где у них оборонные сооружения, много орудий. Им, очевидно, и в голову не приходит, что плацдарм еще долго будет удерживать только небольшая группа советских моряков, иначе они бы давно уже сбросили их в море.

Там, где занимает позиции взвод Никанорова и где должна находиться рота Навроцкого, не утихает стрельба. Правда, она уже значительно слабее, чем два-три часа тому назад. Пришел Бабичев и доложил Леонтьеву, что на участке его взвода бой затих и что бойцы готовят укрепления на случай вражеской атаки.

Вечерело. Давно миновало время, назначенное для прихода из Владивостока первого эшелона войск. Полковник передал в штаб флота донесение о результатах высадки. Оттуда приказали: сводному отряду держаться до утра в Сейсине, так как выход первого эшелона задерживается. Этот приказ, конечно, не обрадовал десантников, ведь их на плацдарме, кроме роты Навроцкого, полторы сотни, а японских солдат в городе свыше пяти тысяч.

Леонтьев рекомендовал своим взводным не говорить бойцам о задержке первого эшелона, чтобы напрасно не тревожить людей, но посоветовал быстрее готовиться к обороне. Замполит Задонцев и парторг Вишняков, воспользовавшись установившимся затишьем, отправились во взводы к бойцам.

Только в полночь, под прикрытием пулеметного и автоматного огня, японцы перешли в наступление, стремясь пробиться к переправе. Бой продолжался более получаса, и атака была отбита. Но в расположении роты Навроцкого стрельба утихла лишь через два часа.

В ожидании и тревоге прошла ночь. Начало светать, а подкрепление не прибывало.

С восходом солнца рота самураев повела атаку на взвод Бабичева. Матросы открыли огонь и вынудили японцев залечь. Неожиданно другая рота противника, перейдя реку вброд, ударила по десантникам с фланга. Матросы и этот натиск выдержали, но, когда противник пустил в ход минометы, положение резко ухудшилось. Учитывая тяжелое положение и на участке Никанорова, Леонтьев приказал взводам отходить на северную окраину города, в район предместья Пхохондон, и там собраться на вершине сопки.

Это было трудное отступление. Японские солдаты яростно атаковали, вели ожесточенный огонь, но все же взводы сумели оторваться от врага, оставляя позади себя большие дома и маленькие, плотно прижавшиеся друг к другу чиби. Поднялись на вершину сопки и там встретились со взводом Никанорова. Здесь уже выстрелов не слышно.

Деревьев на вершине нет, а солнце так припекает, что усталые бойцы сбрасывают рюкзаки, кладут оружие на землю и тут же садятся или ложатся отдыхать. Сюда, на сопку, пробилась группа бойцов из роты Навроцкого, а с ними Голубенко и Карпов.

Михайло тут же подошел к друзьям и обратился к Андрею:

— Как дела, дружище?

Тот с досадой отмахнулся, опустил голову. Вместо него ответил Карпов: