После поездки в Павлополь, после того памятного разговора с Галиной, разговора, который так неприятно поразил его, он стал чаще присматриваться и прислушиваться к девушке, анализируя и ревностно оценивая ее слова, смех, взгляды, каждый жест и выражение ее лица. Делал вывод, что Галинины подозрения были напрасными. Правда, он заметил и то, что Оксана после поездки в Павлополь стала заметно ласковее с ним, уверяла, что и Василь и Галина очень ей понравились. Если раньше его беспокоило то, что у Оксаны порою беспричинно портится настроение, что она часто уходит в себя, словно прислушивается к своему сердцу, будто что-то взвешивая, в чем-то сомневаясь, то теперь она держалась свободнее и увереннее.
Они, встречаясь чуть ли не каждый вечер, уходили подальше от общежития и, кажется, больше целовались, нежели разговаривали. Михайло думал: «Более веских доказательств ее любви ко мне, ее преданности мне я не могу и не имею права требовать от девушки».
Стянув Михайла с койки, Оксана напоила его чаем, и через полчаса они сошли с трамвая на главной магистрали города, которая по воскресным дням была особенно оживленной. Они шли взявшись за руки, любовно поглядывая друг на друга, направляясь к городской библиотеке. В читальном зале им предстояло весь день пробыть вместе, а вечером пойти в парк на эстрадное выступление столичных артистов.
Оксана первая увидела столпившихся у входа в универмаг людей и тихо рассмеялась:
— Хорошо, что у нас денег нет, не то и мы бросились бы в эту очередь.
Лесняк, присмотревшись к толпе, сказал:
— Это не очередь. Там что-то случилось. Пойдем узнаем.
Приблизившись к толпе, увидели сосредоточенно-печальные лица людей, слушавших тревожный голос, звучавший из громкоговорителя, висевшего на столбе. Лесняк тихо спросил пожилого человека, который, сняв фуражку, дрожащей рукой вытирал вспотевший лоб:
— Что передают?
Мужчина неприветливо взглянул на Михайла, кратко ответил:
— Передают, что беда случилась.
В толпе слышалось женское всхлипывание.
По радио выступал Молотов. В четыре часа утра, как раз в те минуты, когда Михайло закрыл конспект и лег спать, немецкие самолеты начали сбрасывать бомбы на Минск и Киев, Каунас и Смоленск, Севастополь и Могилев, на наших границах уже начались военные действия…
Из репродуктора неслись слова:
«Это неслыханное нападение на нашу страну является беспрецедентным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советский Союз со всей добросовестностью выполнял все условия этого договора… Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на немецких фашистских правителей…»
Михайло и Оксана, как подошли, так и стояли — рука в руке, только сейчас они выпрямились, с тревогой глядя в черный репродуктор, боясь пропустить хоть одно слово. Юноша сильнее сжал Оксанину руку. Где-то у стены дома вскрикнула женщина. Михайло посмотрел в ту сторону, потом окинул взглядом все вокруг, и ему показалось, что день потускнел, наполнился печалью. А из репродуктора неслись слова уверенности и надежды:
«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!..»
— Что же теперь будет, Мишко? — припав лицом к Михайловой груди, испуганно прошептала Оксана. — Что же будет?
Пожилой человек, к которому только что обращался Михайло, натянул на голову фуражку и, повернув к Оксане свое сморщенное лицо, сердито ответил, будто она была в чем-то виновна:
— А что будет? Наши дадут германцу такую выволочку — десятому закажет! Нам не впервой!
Оксана с опаской посмотрела на говорившего и сказала Михайлу:
— Уйдем отсюда.
— Куда? — спросил он растерянно.
— Не знаю, — проговорила она. — Теперь не до экзаменов…
Они медленно шли в людском потоке.
— Этот человек правду говорит, — немного погодя начал Михайло успокаивать Оксану. — Вспомни, как мы проучили самураев на озере Хасан и на Халхин-Голе. Или белофиннов… И с этими гадами фашистами покончим скоро!
Он глубоко верил в то, что говорил. Был абсолютно убежден в этом. И Оксана верила. Но все же — война… В это мгновение где-то там, на западной границе, обливаясь кровью, падают на поле боя наши бойцы…
…В университете закончилась летняя сессия и государственные экзамены. Девушки, за исключением тех, которые учились на санитарок и медсестер и были военнообязанными, а также парни-первокурсники выехали в сельские районы помогать колхозникам собирать урожай. Михайло проводил Оксану и Веру на вокзал и заверял их, что к началу учебного года с войной будет покончено. Девушки слушали его и недоверчиво качали головами: фашистские самолеты уже и Днепровск дважды бомбардировали, и это никак не вязалось со словами о скором окончании войны…
Все выпускники прошли медкомиссию в военкомате и с нетерпением ожидали призыва. Однако проходили дни за днями, а в военкомат никого из них не вызывали.
На следующий день после отъезда студентов на жатву в общежитии неожиданно появился Радич. Открыв дверь сорок второй комнаты, он застыл на пороге. Картина, увиденная им, не могла не потрясти его: хлопцы сидели вокруг стола и играли в карты.
— Не в сумасшедший ли дом я попал? — наконец проговорил Зинь, подходя к столу. — Неужели картишками развлекаетесь?
Хлопцы повернули к нему головы. Лесняк так резко вскочил на ноги, что стул с грохотом упал на пол.
— Зинько! Какими ветрами?!
— Огненными, дружище, — мрачно ответил Зиновий. — А когда же вас выдует из этого тихого уголка?
Хлопцы окружили Радича, с завистью поглядывали на его ладную фигуру в форме младшего лейтенанта пехоты. Сейчас он казался еще более стройным и красивым.
— Ого! Ты — в полной боевой, фронтовик! — гудел басом Корнюшенко. — А мы, несчастные, кантуемся здесь, будто забытые военкоматом. Иногда ходим на рытье щелей и бомбоубежищ. Отлучаться с места запрещено. Вот и бьем баклуши.
— Ничего, придет и ваш черед… А я — на фронт, — сообщил Зинь. — Эшелон задержали на станции, мне удалось отпроситься у комбата.
— А девчата поехали, — сочувственно сказал Лесняк.
— Знаю, — глухо проговорил Радич. Он взглянул на наручные часы и с грустью сказал: — Мне пора, друзья…
— Прощаться, Зинь, будем на вокзале, — сказал Бессараб. — Все пойдем провожать. Может…
— Никаких «может»! — приструнил его Жежеря. — Окончится война — прошу всех собраться в этом общежитии. Слетимся к своей альма-матер, думаю, будет о чем поговорить.
Радич, словно прощаясь, окинул пристальным взглядом стены, койки, стол и тихо повторил:
— Пора…
Часть вторая
I
Михайло стоял у окна пассажирского вагона. Остались позади пристанционные строения, корпуса двух заводов и рабочий поселок. Теперь за окном расстилалась степь, где изредка то серебрилась пожня, то печально клонились к земле колосья переспелой пшеницы. Голубой состав увозил Лесняка на север. Не всех студентов сразу призвали в армию — многие остались в общежитии, но Михайлу и Корнюшенко повезло: у Лесняка в кармане — пакет, который он должен по прибытии в Ленинград сдать руководству одного военного учреждения; Евгений едет в Мурманск. Оба друга попали на флот.
В Харькове задержались на несколько часов. Евгения Корнюшенко с небольшой группой призывников пересадили в другой поезд, и Лесняк наскоро попрощался с другом. Смахивая слезу, неожиданно покатившуюся по щеке, Евгений крепко пожал руку Михайлу и сказал:
— До встречи в Берлине! Непременно в Берлине!
Теперь их осталось семеро — тех, что ехали в Ленинград. Старшим в группе был Юрий — высокий, светловолосый, видно, веселого нрава парень — выпускник горного института (Лесняк не запомнил его фамилии).
По прибытии в Москву они переехали с Курского вокзала на Ленинградский, оформили проездные документы и едва успели вскочить в вагон отходившего поезда.
