— Приблизительно так же, как у вас. Два взвода от нас отбились, и не удалось с ними связаться. Когда мы порт оставили, Навроцкого тяжело ранило. Над этими двумя взводами взял на себя командование Андрей. К этому времени мы били самураев с сопки и держались изо всех сил… Но их — батальон, а нас — раз-два и обчелся.

— Мещерякова жаль, — сказал Голубенко. — Я с ним еще на катере познакомился. Замечательный парень…

— Какого Мещерякова? — насторожился Лесняк.

— Того особиста, из «Смерша», что был прикомандирован к роте Навроцкого. Убит он.

— Да ты что?! — Михайло почувствовал слабость в ногах и сел рядом с Андреем.

— Ты знал его? — спросил Голубенко.

— Костя — мой друг, еще по училищу.

— Нет больше твоего друга, — резко сказал Андрей. Помолчав, начал рассказывать: — Когда ранили Навроцкого, Мещеряков встал на его место. Ночью с криками «банзай!» двинулась на нас жандармская рота. Мы отбили атаку и сами пошли на них. Дрался Мещеряков и автоматом, и гранатами. Когда кончились диски, он выхватил пистолет, но рядом с ним упал боец, и старший лейтенант наклонился над ним. В это время пуля угодила в его фуражку, вторая попала в грудь, и он упал. Тут же подползли два самурая, схватили его, потащили в свое укрепление. Тогда я взял командование на себя. Мы трижды поднимались в атаку и отбили у самураев твоего Костю, но… Что они с ним сделали, мерзавцы, садисты проклятые!..

Голубенко махнул рукой и отвернулся.

После долгого молчания Михайло тихо проговорил:

— У него недавно дочь родилась…

— Напрасно он пошел в бой в фуражке. Надо было в пилотке, как все. Японцы за нашими офицерами особенно охотятся. Потому и затащили к себе, надеялись многое выведать. Но, судя по тому, как они с ним обошлись, — ничего не добились…

— В нем можно было не сомневаться, — с ноткой укора произнес Лесняк.

У Михайла ноющей болью отдавала рана. Во время отхода повязка ослабла, и кровь проступала через рукав кителя. Он спустился с вершины сопки к месту, где разместили раненых. Увидев Грачева, пошел к нему, но остановился у лежавшего в сторонке от раненых Савченко, лицо которого было прикрыто курткой. Михайло понял, что спасти его не удалось. Сняв с головы пилотку, постоял над ним, горестно прошептав: «Был ты, Клим, гармонистом, любил жизнь, и хлопцы любили тебя. Рвался на Западный фронт, а голову сложил вот где…»

Санитар перевязал Михайлу рану новым бинтом и виновато развел руками:

— Это все, чем могу вам сейчас помочь.

— И за это спасибо, — сказал Лесняк, медленно поднимаясь по склону.

На вершине его ожидала новость. Трое бойцов, посланные Леонтьевым на разведку местности вокруг сопки, только что вернулись и привели с собой около взвода наших пулеметчиков, которых встретили на северной окраине города. Старшина, командовавший взводом, доложил Леонтьеву и Денисину, что вчера их роту в шесть вечера высадили между торговым и военным портами. Рота получила задание объединиться с разведотрядом. Сняли несколько небольших постов и начали продвигаться на южную окраину города, где находился первый десант. В сумерках натолкнулись на нашего раненого бойца, сказавшего им, что отряд полковника Денисина полностью разгромлен, что сам боец чудом уцелел. После этого командир роты повел пулеметчиков к железнодорожной станции. В густой темноте рота столкнулась с каким-то большим японским подразделением, и пришлось принять бой. Самураям удалось рассечь роту на небольшие группы и рассеять их. Командир, говорят, убит. Связь прервалась. Много потерь.

— Почему не проверили показания раненого бойца? — строго спросил полковник. — Где он, этот боец? С вами?

— Почему не проверили — не знаю, — ответил старшина. — А боец… Ему еще наша санитарка Кононова рану бинтовала. — Старшина осмотрелся: — Лена, где ты?

— Здесь я, — выступила из группы пулеметчиков Кононова. — Я перевязала его, он мог идти самостоятельно. Все время был рядом со мною. Но ведь всю ночь. — бой. Я — то сюда, то туда, к раненым. Куда он запропастился — не знаю.

— Как бы вы нас выручили! — с горькой досадой сказал Леонтьев. — Подумать только — рота станковых пулеметов. Да что теперь говорить?.. — И приказал старшине: — Отдохните пять минут, поешьте, переобуйтесь и приведите свое оружие в полный порядок. Наши хлопцы вам помогут.

Пулеметчики сели чуть в сторонке и одни начали переобуваться, другие — развязывать рюкзаки.

Михайло подошел к Кононовой. Она, утомленная, бледная, с покрасневшими от бессонной ночи глазами, все же приветливо улыбнулась:

— Рада вас видеть, товарищ старший лейтенант.

— Трудная у вас была ночка, — произнес Лесняк, желая сказать что-то приятное санитарке.

— Что поделаешь, война…

— Вон там, в тени, наш лазарет, там можете отдохнуть, — показал Лесняк рукой в сторону походного медпункта.

— Спасибо, я уже его приметила, пойду подремлю минутку…

…Денисин и Леонтьев снова связались с Владивостоком, доложили обстановку. Начальник штаба флота вице-адмирал Фролов сообщил, что сегодня утром корабли высадили в район военного порта Сейсина батальон морской пехоты майора Бараболько.

Шифровка вице-адмирала подбодрила разведчиков — ведь они теперь не одни в Сейсине: здесь ведет бой целый батальон.

Радистам удалось связаться с командным пунктом Бараболько, но в ответе майора говорилось, что положение батальона трудное, роты его разъединены: две почти окружены и ведут бой в горах. Одна, занявшая железнодорожную станцию, вынуждена была отойти в порт и держит там оборону. Полковник Денисин попросил майора выделить часть сил для действий в городе, однако Бараболько сам просит полковника приковать к своему отряду побольше японских войск.

Убедившись в том, что помощь подойдет не скоро, Михайло решил отдохнуть, набраться сил. Он подошел к Голубенко и Карпову, которые, подложив под головы рюкзаки, уже спали прямо на солнцепеке, и лег рядом с ними. Боль в плече беспокоила, но усталость взяла свое. И приснилось ему, будто он в Сухаревке, в родительской хате, лежит на деревянном топчане у открытого окна, в которое сквозь ветви цветущей вишни светит весеннее солнце. Тихая радость наполняет грудь Лесняка, и ему невольно думается: «Как же хорошо жить на земле!» Вот он студентом приехал к родителям, и вскоре мать позовет его своим ласковым голосом: «Вставай, сын, завтрак на столе». А после завтрака он пойдет на площадь, к друзьям… И тут он чувствует, как кто-то легонько толкает его в бок. Михайло открывает глаза и видит над собой лицо Андрея Голубенко.

— Вставай, дружище, скоро выступаем, — слышится его голос.

— Куда? — спросил, вставая, Лесняк.

— Наши командиры решили вернуться в город, выбить самураев из центральных кварталов и попытаться снова захватить мосты через Сусончхон.

…И были в тот день трудные бои в городе. Разведчикам, даже опытным североморцам, ранее не приходилось вести уличные бои. Правда, здесь они быстро приспособились, им особенно удавалось выкуривать гранатами засевших в домах самураев. К тому же дома здесь низкие, и метать в них гранаты сравнительно легко. Поколошматив порядком японских вояк, десантники снова захватили мосты через реку. Однако к вечеру самураи опомнились и большими силами перешли в наступление. Возникла угроза окружения отряда. Чтобы избежать этого, Денисин и Леонтьев решили отвести его из приречной полосы.

Горестно было оставлять позиции, завоеванные с таким трудом. И отступление было нелегким и долгим. Взводу Бабичева, в котором и сейчас находился Михайло, пришлось отойти на берег бухты, и он, одолевая песчаные пустыри и заболоченные балки, а то и мелкие плесы, поросшие густой травой, под нещадным пулеметным и минометным огнем вынужден был пробиваться к порту. А когда прибежали туда — поначалу ужаснулись: два наших корабля, тральщик и фрегат, поддерживавшие орудийным огнем батальон Бараболько, уходили в море. Возможно, что только моряку-десантнику понятно это тревожное, это черное чувство обреченности, которое охватывает бойца, когда он, оставшись один на один с врагом на чужом берегу, провожает взглядом свои корабли…