— Побудь, сынок, дома, я в один момент обернусь. Ты же хороший у меня, послушный. Побудешь?

— Нет.

Мать обещает ему яичко сварить, когда вернется, или кусочек сахара дать, а в воскресенье взять с собою к бабушке, в Водяное. Но Михайлик ни на что не может променять такого увлекательного похода с матерью в большой сухаревский свет.

Мать сердится:

— Раз ты такой — сиди дома, и все! А пойдешь — от чужих собак отбивать не стану.

Но маленького Михайлика не обманешь. Он знает, что мать не оставит его в беде. В конце концов мать хватает в одну руку ведра, в другую — коромысло и идет со двора. Михайлик — за нею.

— Вернись сейчас же!

— Не вернусь.

— А-а, ты не вернешься, ты мамы не слушаешься?

С этими словами она бросается на него и — ладонью, ладонью по мягкому месту. Обороняясь, мальчик падает на землю. Ему больно, но он не плачет, а лишь тяжело дышит. Мать напоследок дернет его за волосы и крикнет:

— Сию минуту иди во двор, не то и волосы на тебе повыдеру!

Но обозленный Михайлик хватает комочки земли и швыряет ими вслед отдаляющейся матери.

Долго потом давал себя знать Михайлику этот неразумный поступок: стал он школьником, потом — пионером, многое позабылось, но вдруг кто-то из сухаревцев и спросит:

— Чей это парень? Не тот ли, который в родную мать комьями земли бросал?

И тут же окажется охочий подтвердить:

— Он и есть. Разве по нему не видно?

Чужие люди со временем забыли давний Михайлов грех, только Василь долгонько еще, особенно как рассердится на брата, въедливо скажет:

— Чего же от тебя ждать, если ты в родную мать комья кидал!

Это была самая большая обида. Михайло болезненно переживал свою вину перед матерью и не знал, когда и как искупит свой тяжкий грех перед нею. И как ни старался парень, а случалось снова, и не раз, провиниться перед родителями. Мать в сердцах говорила:

— Михайло наш растет таким — хоть оторви да брось. Василек у нас — золотой ребенок, у него бы учился. Да где там!

Пошел Василь учиться в Водянскую семилетку, потом поехал в Павлополь, а дома, в отцовских устах, все более золотел. Мол, с малых лет он был и умным, и послушным, и работящим, не то что Михайлик. А что хорошего видел малый Михайлик от Василя? Каждый раз он с таким нетерпением ждал приезда старшего брата; А тот приедет и словно не замечает Михайлика. Идет Василь со своими друзьями на площадь, к пруду или в посадку, Михайлик — вслед за ним. Василь строго:

— А ты куда?

— Я позади пойду, — упрашивает Михайлик. — Я не буду мешать, я издали…

— Ну вот, шпиона мне еще не хватало. Вернись!

— Василечек! Ну не гони меня, — умоляет младший брат. — Я не помешаю, Василечек!

Иногда мать сжалится над Михайликом:

— Взял бы ты его, Василь. Он же, бедненький, соскучился по тебе. Так уж высматривал тебя, так высматривал, весь исхудал. Ты же снова уедешь на целые полгода…

— И с чего я буду возиться с ребенком?! — сердился старший брат. — Или своих одногодков ему мало? Пусть во дворе бегает.

Поддержанный матерью, Михайлик еще более настаивает на своем, пока Василь не наподдаст ему шлепков. И за что родители хвалят Василя? Гудков и Пастушенко обходятся с Михайликом как со взрослым, а родной брат — как с молокососом. Ждешь его, как свое счастье, а он на тебя с кулаками.

Хотя это все было не так давно, но уже ушло в прошлое. Теперь совсем другое. Братья, если захочется в степи поработать, рано утром вместе идут в бригаду, вместе — с удочками на пруд, а вечером — в клуб. Охотно обмениваются мыслями по поводу прочитанных книг, газетных новостей или каких-либо сухаревских событий, и каждый про себя удовлетворенно отмечает, что все чаще суждения сходятся.

Однажды мать сквозь слезы сказала Михайлику:

— Какое счастье, что вы с Василем сдружились. Вчера в степи зашел разговор, у кого какие дети, и все женщины в один голос хвалят вас. Говорят, редко, мол, такое встретишь, чтобы родные братья так дружили. Куда б ни шли — всегда вдвоем, будто одной ниточкой связаны. А мне же приятно слушать…

— Не ниточкой, — засмеялся Михайлик. — Тут связь покрепче: не только кровное родство, но еще и духовное. Думается мне, что это на всю жизнь. Вы правду когда-то говорили: у Василя есть чему поучиться. Он — честный, работящий, чуткий, а главное — уверенно идет к своей цели. Если бы вы, мама, знали, как его уважают в техникуме и преподаватели и студенты! Если удастся ему пробиться в институт, он станет крупным специалистом…

— Дай боже! — вздохнула мать и перекрестилась.

Дружба дружбой, но были у братьев и свои тайны, которыми они не очень-то охотно делились.

В день приезда на летние каникулы Василь написал кому-то письмо и, вырвав из тетради два листа, начал вырезать конверт. Михайло лежал на деревянной кушетке, появившейся этим летом в хате у Лесняков. Старший брат обратился к нему:

— Не в службу, а в дружбу: сбегай, Мишко, в палисадник, отдери с вишни кусочек клея.

— Зачем тебе?

— Конверт склеить.

Младшему не хотелось отрываться от книги, и он посоветовал:

— Возьми иголку с белой ниткой и сшей, так делают, я видел у почтальона.

Василь насмешливо проговорил:

— Селюк ты дремучий, Мишко, хотя и студент второго курса, да еще и химико-механического техникума. Одно дело — в учреждение или другу посылаешь письмо, можно бы и сшить. А если девушке?

«Вон оно что? — удивился младший брат. — Выходит, у Василя в Павлополе есть девушка, а я и не знал. Ну и скрытный же он, Василь».

— Ладно, пойду! — улыбнулся Михайло. — Только скажи, кто она: студентка наша?

— Ты не знаешь ее, — ответил Василь. — И на этом — точка. Иди.

Братья ночевали в сарае, на свежем пахучем сене. Как-то вернулся Василь с гулянья и в свою очередь удивился:

— Ты уже дома, Мишко? Почему так рано?

— Нагулялся, — нехотя ответил брат.

Василь разделся, лег на рядно и после долгого молчания отозвался:

— Какая-то пара стояла у Пастушенкова двора. Я думал — ты с Настенькой.

Михайло не ответил.

После длительной паузы Василь снова проговорил:

— Я давно замечаю, что Олекса вокруг Настеньки колесом крутится.

— Пусть себе крутится на здоровье, — с недовольством в голосе отозвался Михайло.

— Хочешь, я поговорю с Гурием? — чтобы подчеркнуть свою неприязнь к Олексе, Василь впервые назвал его Гурием.

— Этого еще не хватало! О чем бы ты с ним говорил?

— Скажу правду, Мишко: проворонишь Настеньку — жалеть долго будешь.

— Да что ты пристал? — рассердился младший брат. — Настенька! Настенька! Будто всего и света что в оконце!

— Не во всяком окне такой свет славный, — со вздохом мягко и сочувствующе проговорил Василь, поправив на брате тоненькое одеяло. — Этот цветок еще не расцвел, а если расцветет — чудо будет. Тетка Наталка в молодости была не женщина — богиня. Да и дядько Сакий… — Михайло резким движением отбросил край одеяла, и Василь умолк, не договорив.

Наступила тишина, хотя братья еще долго не спали. Михайло думал о Настеньке, Василь, видимо, о павлопольской девушке, которой недавно послал письмо.

Настежь были раскрыты двери в голубую лунную ночь. В дальнем уголке сарая, попискивая, шелестели соломой мыши, а под крышей время от времени приглушенно отзывался сверчок. И ночь будто обыкновенная, и обычный разговор, но почему-то эта ночь запомнится братьям надолго: такая ночь им выпала во всю жизнь одна.

Разлюбила Настенька Михайла, а может, никогда и не любила, но он сразу заметил, что не обрадовалась она его приезду так же, как тогда, зимой. Недавно они случайно встретились на площади, и Настенька, увидев его, от неожиданности отступила в сторону, потом остановилась и, когда он подошел к ней, удивленно спросила:

— Ты уже приехал? Неужели прошло полгода? Так летит время, что и не заметишь, как состаримся.

— А для меня эти полгода годом показались, — сказал Михайло. — Куда идешь, Настенька? Позволь, я провожу тебя.