Настали теплые мартовские дни. Итальянские интервенты начали наступление под Гвадалахарой и прорвали линию фронта. Борис вылетел на бомбардировку вражеских позиций, его самолет, подбитый зенитным снарядом, загорелся. Доброе дотянул машину до линии республиканских войск и выбросился с парашютом. Его подобрали бойцы республиканской армии и привели к командиру дивизии товарищу Пьетро.

Пьетро! Прославленный Пьетро! Кто же о нем не слыхал! На фронте о Пьетро ходили легенды.

Молодой итальянский рабочий Пьетро Кавальере, спасаясь от «своих» итальянских фашистов, бежал во Францию. А когда газеты сообщили о том, что в Испании произошел военно-фашистский мятеж, — немедля направился туда. В июле 1936 года он был в Барселоне. Организовал «Железный батальон объединенной социалистической молодежи», водил своих побратимов, которые съехались со всех концов света, в горячие бои и из каждого боя выходил невредимым. Друзья, дивясь его храбрости, уверяли, что он заворожен от пуль. В боевой обстановке Пьетро неустанно изучал военное дело, в своем «Железном батальоне» открыл «военную академию», был единственным ее начальником и профессором.

Перед началом наступления итальянских интервентов Пьетро Кавальере был назначен командиром дивизии и получил приказ выступить под Гвадалахару.

— О, мексикано! — радостно вскрикнул Пьетро, когда познакомился с Добровым. (Добров с конспиративной целью назвался мексиканцем, хотя Кавальере сразу догадался, кто он в действительности.) — Мы следили за твоим боем. Таких я люблю. Пока что, Борис, оставайся в дивизии, у нас горячие дела, ты сумеешь помочь. Потом отправим тебя в твой авиаполк.

Поначалу Борис остался при штабе дивизии, потом возглавил пехотный полк. В ходе военных действий дивизия отбила наступление фашистов и первой вступила в Бриуэгу. На улицах далекого города Бриуэгу и пал, смертельно раненный, недавний студент Павлопольского техникума Борис Добров.

Позднее дивизию Пьетро перебросили на северный фронт, чуть ли не к Бискайскому заливу, потому что там значительные силы врага рвались к Бильбао — столице басков, отрезанной от республиканской Испании.

А Доброва похоронили в каменистой земле под Гвадалахарой.

— Гвадалахара, Гвадалахара! — повторял Михайло.

Если бы он знал, что там оборвется жизнь Доброва, которым он восхищался и которого любил, — он бы не произносил с такой легкостью этого слова.

Но он не знал и весело напевал:

— Гвадалахара и ты, Гренада, — кусочек неба, упавший на землю…

В его воображении зеленели виноградники, поля пшеницы, оливковые рощи…

— Гвадалахара, Гвадалахара…

В детстве Михайло считал себя очень невезучим. Но чем дальше уходило в прошлое детство, тем яснее оно виделось волшебным сном, незаметно переходившим в полусон, когда до его сознания начали доходить отзвуки действительной жизни. И только теперь, как страшной силы неожиданная гроза, его окончательно разбудило настоящее несчастье и ввело в реально существующий мир.

…Михайло Лесняк сдал последний экзамен и получил справку о том, что он зачислен студентом первого курса филологического факультета. На радостях бросился по магазинам — надо было купить хотя бы какие-нибудь подарки родителям и Олесе.

Торопился с покупками в общежитие: до отхода поезда оставалось менее двух часов. Не терпелось скорее попасть домой, узнать, нет ли от Василя весточки. Беспокоило и то, что как раз во время сдачи вступительных экзаменов с Дальнего Востока доходили вести о нарушении японцами советской границы в районе озера Хасан. Дней десять наши войска вели бои, а потом вроде бы наступило затишье.

Надолго ли? И неизвестно, далеко ли от озера находится воинская часть, в которой служит Василь. Все эти дни какая-то тревога сжимала сердце Михайла. С одной стороны, экзамены, с другой — как там Василь…

Вошел в комнату, положил на стол свои покупки и достал из-под койки чемодан.

— Не спеши, Лесняк, с тебя — магарыч, — сказал один из товарищей и показал письмо. — В университете взял. Только ты ушел — почту принесли. Ну как, будет магарыч?

— Мне не до шуток — спешу на вокзал, — ответил Михайло и протянул руку за письмом.

— Какой быстрый! Станцуй, тогда отдам.

— Не дури, Микола! Разве забыл, от кого письмо?

— Раз пришло, значит, все в порядке, — сказал Бессараб, но письмо тут же отдал. — Обратный адрес на полевую почту. От брата?

— Почерк не его, — растерянно проговорил Михайло, торопливо вскрывая конверт.

Пробежал глазами первые строчки и медленно опустился на стул.

Письмо было написано товарищем брата, Валентином Плахтой.

— Извини, Мишко, за неуместную шутку, — виновато сказал Микола. — Какая-то неприятность?

— Брат убит, — глухо проговорил Михайло, и только сейчас эти слова донесли до его сознания их страшный, потрясающий смысл.

Долго сидели молча. Потом Микола взял чемодан Лесняка, уложил в него покупки и проговорил:

— Тебе, Мишко, пора. Я провожу тебя к поезду.

В вагоне Михайло крепился, сдерживал рыдания. Пассажиров было много, разговаривали, кто-то смеялся, на дальних сиденьях пробовали затянуть песню…

Михайлу хотелось вскочить и в неистовстве крикнуть:

— Прекратите, вы! Разве не знаете: Василь погиб! Нашего Васи нет!

Но не вскочил, не закричал, ему словно послышался голос брата:

— Не надо, Мишко! Я ведь для них защищал право на песню, на мир и покой. Пусть смеются и поют. За это я отдал свою жизнь.

Скорее бы домой!

Скорее бы!

Родители ожидали его, выйдя за ворота. Увидев сына издали, шедшего через чужие огороды, мать побежала навстречу. У матери в одной руке белел листок бумаги, другою прижимала к лицу полотенце. Она уже не голосила, из ее уст вырывалось лишь какое-то хрипловатое гудение. Часто спотыкалась, видно было, что она едва держится на ногах. Михайло обнял ее и выговорил только одно слово:

— Мама!

Она прижалась к нему и застыла в его объятиях. Он взял из ее руки листок — это было извещение. В нем командование Первой Приморской армии сообщало:

У ворот стоял сгорбленный, с топорщившимися усами отец, у него было бледное, землистого цвета лицо. Он молча пожал Михайлу руку, и все вошли в хату. Заболевшая Олеся находилась у бабушки, которая за нею ухаживала. Отец навалился грудью на стол, положил голову на руки и долго плакал. Успокоившись, вытер рукою лицо, долгим и строгим взглядом смотрел сыну в глаза, потом решительно сказал:

— Если бы я был помоложе — попросился бы на место Василя. Кто-то же должен заменить его… О, я отомстил бы гадам!..

— А я что, буду отсиживаться? — спросил Михайло. — Завтра же пойду к военкому.

— Тебе учиться надо, — неуверенно проговорил отец. — Как там у тебя?.. Приняли?

— Приняли, тато.

…На следующее утро Михайло поехал к райвоенкому и просил послать его в часть, где служил Василь, и чтобы ему дали оружие брата. Но в армию его не взяли — ему было только восемнадцать.

Михайло не находил себе места: то лежал в балке на привядшей траве, устало прислушиваясь к зеленому шуму листвы, то сидел на шатком рыбацком мостке на Малом пруду, в котором уже собралось немного воды. Все вокруг дышало близкой осенью. Желтел камыш, солнце уже было не таким знойным, как раньше.

На сердце камнем лежало горе.

Никак не верилось, что Василя нет. Балка с густыми камышами, и солнце, и степь, и Сухаревка — все есть, все живет, как раньше, а Василя нет. Неужели он никогда не приедет в Сухаревку, не будет ходить по улицам родного села и Михайло никогда не почувствует крепкого пожатия его руки, не услышит его смеха? Такое не вмещалось в голове, не воспринималось…