— Скажи, Костя, вы воевали на суше или на море? И как попали в наше училище?

— В училище попали просто, — ответил Мещеряков. — Перед началом войны нас зачислили в Либавское училище ПВО. Но учиться не довелось. А воевали всего несколько дней, правда, у меня осталось такое впечатление, что побывали мы в самом аду.

На рассвете 22 июня первые немецкие бомбы в Либаве упали на военный городок и на аэродром. Особых повреждений не было, и в училище думали, что произошло какое-то недоразумение. Продолжали жить обычной мирной жизнью. Вечером планировали провести культпоход в театр. Лишь в полдень услышали радиопередачу из Москвы о том, что на нас вероломно напала фашистская Германия. Тогда же весь состав училища собрали на митинг и начальник призвал всех быть готовыми вступить в бой. Наши войска отходили на север под сильным давлением вражеских танков. С воздуха немцы наносили непрерывные удары по нашей пехоте. Уже в восемь часов утра враг захватил Палангу и к полудню был в тридцати километрах от Либавы.

— К вечеру мы услышали близкую артиллерийскую стрельбу, — рассказывал Костя. — Весь день город бомбили самолеты. Мы насчитали двенадцать налетов. Можешь себе представить: не успели мы еще полностью осмыслить свалившуюся на нас беду, как вдруг узнаем: к вечеру двадцать второго немецкие войска появились в пригородной зоне. Правда, огнем батарей и стойким сопротивлением наших пехотинцев на рубеже реки Барта они были приостановлены.

Мещеряков рассказывал неторопливо и, казалось, спокойно, но Михайло заметил, как нелегко давалось ему это внешнее спокойствие. Глаза Кости суживались и загорались ненавистью, под тонкой кожей его лица то и дело подергивались жилки. В воображении Лесняка возникал небольшой городок, вчера еще живший мирной жизнью, и вдруг за один день вражеская авиация превратила его в развалины. Пылали пожары, дым и пыль висели в воздухе темно-серыми тучами. За оружие взялись не только военные, но и все гражданское население. Либавцы — женщины и дети — подносили боеприпасы, перевязывали раненых. Гитлеровцы не сумели прорваться в город с южной стороны, тогда фашисты обошли Либаву и начали атаковать ее оборону с востока, из района Гробини. Враг дошел до озера Дурбе, что восточнее Либавы. Вскоре выяснилось, что город окружен. Но и находясь в окружении, либавцы оказывали врагу сильное сопротивление и не только остановили немцев, но еще и контратаковали и кое-где потеснили фашистские войска, начавшие было просачиваться в город.

На дорогах, которые вели к Либаве, вздымались тучи пыли: все новые и новые подразделения немецких мотоциклистов мчались в сторону города. Окруженный гарнизон дрался отчаянно. Курсанты военно-морского училища огнем автоматов и винтовок, гранатами и бутылками с горючей смесью несколько дней отбивали атаки танков и пехоты врага.

Только 27 июня, выполняя приказ Ставки, прорвав вражеское кольцо, наши войска оставили Либаву.

— Полегло там нашего брата, полегло… — после долгого молчания проговорил Костя. — Вот такие, мой друг, дела. Я долго не мог никому рассказывать о тех событиях. Только начну говорить, у меня трясучка начинается и зуб на зуб не попадает. Можешь себе представить мою радость, когда наши дали фашистам чесу под Москвой? Будет им еще и не такое! Не может не быть.

— Будет. Я, Костя, в это твердо верю, — согласился с ним Михайло.

— Он верит! — хмыкнул Мещеряков. — Все верят. Иначе и жить незачем.

Михайло с внутренним волнением размышлял над тем, что услышал от друга. Он завидовал Косте, побывавшему в настоящем деле и державшемуся в нем достойно, как подобает воину. Лесняку даже льстило, что он едет на флот с такими людьми, как Мещеряков и Пулькин. Тревожило одно: как бы он, Михайло, держался в такой смертельно опасной обстановке? Как досадно, что его, Лесняка, боевой экзамен снова отложен на неопределенный срок. Он все еще досадовал, что едет не на фронт, а в противоположную сторону.

Вечером эшелон отправили через Алма-Ату, а трое друзей остались в Уральске — начальник станции пообещал посадить их на паровоз, отправлявшийся на рассвете к поврежденному мосту, а там, дескать, пусть проявляют инициативу сами.

…Утром три лейтенанта отбыли из Уральска на паровозе. Далее они продолжали свой путь на товарном поезде в пустом пульмановском вагоне, внутри которого был страшный сквозняк, вздымавший угольную пыль. На станции Оренбург им посчастливилось пересесть в другой товарный вагон, в углу которого кто-то оставил довольно большой ворох примятой соломы. За долгую дорогу они намерзлись и устали до предела, казалось, что их дорожным мучениям не будет конца.

В Челябинск прибыли поздним вечером — дождливым, ветреным и холодным. В городе экономили электроэнергию, поэтому вокзал, привокзальная площадь и улицы города освещались тусклым светом. В этих сырых сумерках, как в густом осеннем тумане, призраками мелькали люди.

Михайло назвал Пулькину адрес брата: поселок Строителей, барак номер один, квартира четвертая. Но Пулькин такого поселка не знал. Пришлось обратиться к военному коменданту, но и он толком не смог объяснить. Сказал лишь, что это, вероятно, в том районе, где строится большой военный объект, — правее и ниже ЧТЗ. Геннадий объяснил, как туда добираться: по центральной магистрали имени Цвиллинга на трамвае проехать девять или десять остановок, потом свернуть вправо, пройти четыре квартала, повернуть налево, а далее спрашивать у людей…

Мещерякову повезло: через час на Свердловск отправлялся пассажирский поезд. Проводив Костю и условившись о встрече здесь, на вокзале, Михайло и Геннадий расстались.

И тут начались поиски, вернее, ночные мытарства Михайла в незнакомом городе. В такое позднее время прохожих на улицах не было. Редкие торопившиеся люди были чаще всего не местными жителями. Это видно было по их одежде.

Проехав положенное количество остановок, Лесняк свернул с центральной улицы и пошел, как ему пояснил Геннадий, сперва вправо, потом — влево. Долго блуждал по переулкам, тупикам, выбираясь из них под оголтелый лай изголодавшихся собак, от которых приходилось отчаянно отбиваться, решил в конце концов стучать в редко светившиеся окна первых этажей. Извиняясь, он расспрашивал у хозяев дорогу в поселок Строителей, но те разводили руками и лишь высказывали свои догадки. Некоторые, увидев перед собою морячка, приглашали зайти, переночевать и утром разыскивать этот таинственный поселок. И почти все затевали разговор о фронте, говорили о своих сыновьях или мужьях, которые воюют против фашистов и, может, уже сложили свои головы. Были и веселые разговоры, и женский плач. Иногда Михайлу казалось, что он попал в какой-то заколдованный круг и не может из него выбраться. Не только белье, даже форменка была мокрой от пота. В одной из квартир пожилая женщина разбудила сына-подростка и велела ему проводить Михайла к месту. Тот довел его до какого-то военного завода, там дежурившие в проходной охранники сказали, что селение Пески, недавно переименованное в поселок Строителей, находится за заводом, за его северо-восточной стороной. Михайло начал обходить завод, поднялся на большой песчаный холм, где, по-видимому, размещался лесопитомник, и, увидев густые невысокие елочки, не раздумывая бросил под ними свой вещмешок, лег на землю, широко раскинув отяжелевшие, словно чугунные, ноги, и с невыразимым наслаждением прикрыл глаза. Сон уже вот-вот одолел бы его, но вдруг ему послышалось топанье чьих-то ног. Приподнявшись на локте, он прислушался. Действительно, к нему кто-то приближался. Лесняк мгновенно вскочил и вышел из-за елочек. Шедшая к нему фигура, оказавшаяся женщиной, остановилась, в испуге схватилась за грудь.

— Не бойтесь, не бойтесь, — чуть ли не умоляющим голосом проговорил Лесняк. — Я тут заблудился, ищу поселок Строителей.

Женщина, помолчав, ответила:

— Людей я не так уж и боюсь. Но здесь, в ельнике, волки… Их у нас столько развелось и так они обнаглели, что ночью и на окраины города наведываются. А поселок Строителей — вот он, перед вами, только с холма спуститься. Мы его по-старому Песками зовем.