Лесняк хотел прервать ее рассказ, но сил не было, он лишь закусил губы и сидел в каком-то оцепенении, а до его ушей доносился голос Дарины: Оксана привела к себе в дом Якова, и стали они жить семейно. Так прошло какое-то время, и однажды Оксана сказал Якову, что она беременна. Поначалу он вроде бы ничего, а потом начал говорить, что это не его ребенок. Дальше — больше. Начались ссоры. Укорял: зачем тогда вырядилась, почему лицо сажей не вымазала, как другие? А она ведь не для немца — для него оделась… Ну, и наконец он сказал, что не хочет быть посмешищем, всю жизнь кормить не своего ребенка, и быть мужем немецкой шлюхи. Оксана тяжко страдала, хотела руки на себя наложить. А тут еще трудности с продуктами такие, что дальше некуда. И родители — на ее руках. Вот и пошла она с матерью по селам: выменивать на одежду что-либо съестное. И пришли в Сергеевку. Оксана знала, что в Сергеевке живет она, Дарина, и в первый же вечер рассказала все подруге. А в Сергеевке одна бабка была… Вот Оксана и решилась…

Дарина замолчала, взяла платок, набросила на плечи, ее трясло как в лихорадке — то ли от волнения, то ли от холода. Лесняк, невольно покачиваясь, молчал, лишь старая скамья под ним страдальчески поскрипывала.

— У нас в хате она и умерла, — выдохнула Дарина. — От заражения крови. Здесь ее и похоронили. Фашисты не разрешили перевозить…

Дарина снова умолкла, уставившись взглядом в одну точку, долго молчала, потом проговорила:

— Если бы ты знал, как она по тебе тосковала, как страдала в последние часы перед смертью! Говорила: «Лесняк мне писал из Ленинграда! Он так верил, а я…»

Лесняк встал со скамьи, тихо сказал:

— Пойду я, Дарина.

Она тут же вскочила, заглянула ему в глаза и едва слышно промолвила:

— Прости, Мишко!.. Сама себе простить не могу, что не отговорила ее, не отвела беду… Может, не надо было тебе этого говорить. Пусть бы когда-нибудь сам узнал. Но ведь у меня на сердце такой камень лежит… Такой камень…

— Прощай, Дарина, — глухо отозвался Лесняк.

— А ты не хочешь могилку навестить?

— Нет… не могу сейчас… Да и не время. Будь здорова, Дарина…

Вышел из хаты, быстрым шагом направился к калитке.

Вечером выехал в Красноармейск. Там услышал последние вести. Наши войска подошли к Синельниково, Новосамарску и уже освободили Павлополь, город его, Михайловой, ранней юности. Он решил непременно побывать в Павлополе, а там уже и Сухаревка близко.

Однако в освобожденном Павлополе побывать не довелось.

Стремительно наступая, советские войска выдвинулись далеко вперед, оторвались от тыловых служб, и коммуникации оказались слишком растянутыми. Этим воспользовались фашистские крупные танковые группировки и нанесли сильный контрудар по правому крылу и центру Юго-Западного фронта, вынудив наши части отступить на восток.

В жизни Лесняка это были горькие дни. Из Красноармейска он выехал на грузовике. У какого-то хутора, когда налетела немецкая авиация, Михайло с многочисленными своими спутниками, выпрыгнув из кузова, лег в истолоченное ногами и колесами снежное месиво. Неподалеку от грузовика взорвалась авиабомба, и машина загорелась. Пришлось идти пешком. К вечеру вошли в Сергеевку, где жила Дарина Винник. Здесь пылали пожары, над селом колыхались тучи дыма. Улицы были забиты машинами, орудиями, конными подводами.

«Не долго ты, Дарина, радовалась освобождению, может, сейчас и твоя хата охвачена огнем», — с горечью подумал Михайло.

Кто-то подал команду выходить из села огородами, не собираться в большие группы. Вышли в степь. Снаряды и бомбы извергали черные фонтаны земли. И только кое-где белели островки снега. Мимо то и дело проносились грузовики, орудия на конной тяге. Над головой непрестанно гудели вражеские самолеты, по сторонам слышалось тяжкое посапывание загнанных лошадей, крики умирающих…

Темнело очень медленно.

Только где-то у Лисичанска Лесняку удалось переправиться на восточный берег Северского Донца. Через двое суток он с трудом добрался до Ворошиловграда, там должна была собраться их группа во главе с Евгением Коровиным: к этому времени срок командировки закончился и надо было возвращаться на Дальний Восток.

Михайла не покидало угнетенное состояние. Сердце его разрывалось оттого, что время освобождения родных мест снова отодвигалось неизвестно на сколько, и оттого, что Оксана потеряна навсегда.

За время пребывания Лесняка на фронте его взвод перебазировался из парка на территорию нефтебазы, заняв позицию на молу, который длинной косой врезался в воды залива. Взвод разместился в шлакобетонном сарае, разделенном глухой стеной на два помещения, в одном был устроен кубрик для личного состава, в другом — склад для боеприпасов и разного имущества взвода. На плоской зацементированной крыше сарая бойцы установили два крупнокалиберных пулемета. Третью огневую позицию для четырехствольного пулемета пришлось установить чуть ли не в конце мола. Лейтенант жил в кубрике вместе с бойцами.

Зима выдалась снежной и холодной. На косе, на этом открытом месте, ни на миг не утихали ветры, они, казалось, насквозь продували стены сарая. По этому поводу Савченко как-то сострил:

— Сейчас мерзнем, а как полезут самураи, нам возле этих цистерн с горючим может быть даже очень жарко.

— Типун тебе на язык! — прервал его сержант Осипов. — Затем тебя здесь и поставили, чтобы ты смотрел в оба.

— Ты, Валентин, суеверный, как моя бабушка, — рассмеялся Клим Савченко. — Она тоже, бывало, прервет меня и бухнет: «А чтоб тебя сыпью обсыпало!» Будто мало мне моих веснушек. — И, нахмурившись, продолжал: — Знаю, зачем нас тут поставили, да только оружие наше, по нынешним временам, не того… Вон в крупнокалиберных, чего уж там не делали, а металлическую ленту не отладили — часто заедает. На учениях это полбеды, а если во время боя заклинит?

— Мы не одни охраняем нефтебазу, — возразил сержант. — Есть еще две малокалиберные батареи. По всему видать, что главная наша задача — охрана танкеров…

Предполагать все можно. Здесь, на пирсе, рядом с сараем во время навигации швартуются танкеры с бензином, а также с маслом и спиртом. По краю косы проложены трубопроводы, по которым выкачивается жидкий груз, но сейчас март, и залив, насколько хватает глаз, покрыт льдом, занесен снегом. На этой белой глади часто маячат темные фигурки рыбаков, ведущих подледный лов корюшки, небольшой, сладковатой на вкус мелкой рыбы.

После возвращения взводного с фронта бойцы стали относиться к нему с особой почтительностью, как к старшему брату или любимому учителю. Ведь они совсем недавно читали в «Боевой вахте» корреспонденции «своего лейтенанта» с фронта, а теперь долгими вечерами, под неустанное завывание ветра, он много поведал им о наиболее ярких боевых эпизодах. Бойцы слушали его затаив дыхание и явно завидовали ему.

Даже когда казалось, что он исчерпал весь запас своих фронтовых впечатлений, они просили рассказать еще что-нибудь.

Проходили дни, по-весеннему пригревало солнце, на душе становилось веселее.

В помещении склада бойцы отгородили уголок для Лесняка, поставили там койку и столик.

— Вам надо и вечером поработать, может, что-то и написать захотите, а в кубрике шумно, — сказал Лесняку сержант Курдюков.

Михайла тронула такая забота о нем, он теперь мог более сосредоточенно поразмышлять на досуге.

Недавно пришло письмо от Василя, в котором брат сообщал, что едет на фронт, что рабочие и крестьяне Свердловской, Челябинской и Пермской областей на свои средства изготовили танки и орудия и сформировали свой танковый корпус, которому нарком обороны присвоил название «30-й Уральский добровольческий корпус». В его состав вошли три бригады, в одну из них — в 244-ю — зачислен Василь. Поскольку он после переаттестации имел звание техника-лейтенанта, его назначили командиром танка. Михайло гордился братом и даже завидовал ему.