Наконец мать сказала:

— Подаю последний навильник, Зинько. Притопчи немного верхушку и слазь.

Зиновию показалось, что мать снова обращается к нему сквозь плач. Когда он спустился на землю, мать как раз взнуздывала лошадь. Сын подошел к ней и увидел на ее щеках поблескивавшие слезы. Не спросил, почему она плачет, а, помолчав, твердо сказал:

— Идите, мама, в хату, Виктора кормите, а лошадей я сам отведу.

Бедствовала вдова с маленькими детьми не один год и не знала, что ее песни заронили в сыновнюю душу любовь к напевности слова…

Зинь мечтал о поэзии. Однако директор школы, старый опытный педагог, настойчиво советовал ему поступать в авиаучилище. Дескать, стихи стихами, но в руках надо иметь надежную специальность.

— Ты же знаешь, — говорил директор, — что и Лермонтов, и Толстой, и, например, венгерский поэт Петефи были офицерами. И кто знает: может быть, живя в наше время, они стали бы летчиками? Вспомни слова Пушкина, что поэт должен быть с веком наравне. Станешь пилотом, не только в стихах — по-настоящему в небе летать будешь.

Зинь мечтал о литфаке, но послушался старого педагога, приехал в Днепровск поступать в авиаучилище. Однако медкомиссия нашла у него нервное переутомление, обнаружились какие-то неполадки с сердцем, и ему вернули документы. Ранее он думал о Киевском университете, но, когда узнал, что в Днепровском университете открывается литературный факультет, остался здесь.

Лесняк и Радич хорошо понимали друг друга, потому что оба росли в селе, оба писали стихи, оба любили литературу. А главное — они переживали беспокойную пору первой любви…

Много открытий сделало человечество на протяжении тысячелетий. Но каждый человек в отдельности открывает для себя заново мир и в нем — себя. Каждый раз эти открытия добываются в муках. Для детей все взрослые — безусловные авторитеты. В юношеском возрасте авторитеты среди ближних уже редко признаются. Недаром кто-то сказал: «Когда мне было десять лет, мой отец был для меня Сократом, в мои восемнадцать он показался мне недалеким человеком, а в свои двадцать пять лет я открыл в нем верного друга с чуткой душой и большим умом».

Перед юными студентами открывались необозримые богатства духовного мира, созданного человечеством. Мудрая книга — бог, которому они молились. Маловато собственного опыта, еще нечего обобщать, но уже есть свои симпатии, уже вызревают наклонности, и, как пчелы нектар, молодые люди впитывают в себя мудрость, которую находят в книгах и в жизни. Потому и афоризмы Дидро и Гельвеция перекочевали в тетради Лесняка и Бессараба, потому-то студенты открыто или тайком делали себе выписки из книг или заучивали на память высказывания великих. Из Роже дю Гара Михайло выписал себе строки, созвучные его душевному состоянию: «Каждый человек неминуемо одинок в своей внутренней борьбе, как одинок он сбудет и в тот час, когда ему придется встречать свою смерть». (После того как Лесняк увидел Лану с мужем в фойе кинотеатра, он решил раз и навсегда выбросить ее из своего сердца. Правда, это было не так просто…)

В блокноте Радича недавно появилась такая запись: «Надо бороться с искушением впасть в пессимизм, надо воспитывать в себе веру в человека!.. В человеке есть, вероятно, тайное и неистребимое стремление к величию. Необходимо раздувать эти угольки, тлеющие под пеплом, чтобы они разгорелись, вспыхнули в один прекрасный день ярким пламенем!» Свою ли мысль он записал или взял ее из какой-либо книжки — это не столь важно. Главное — она выражала его внутреннюю суть, поиски, переживания.

Тайком (хотя иногда это нетрудно и заметить) юность примеряет себя к великим, к мудрым. И нет в этом большого греха. Ибо из тех, кто равняется на середнячка, почти неминуемо вырастает маленький человек — в делах и помыслах.

…Михайло подошел к окну, за которым посвистывал и гудел ветер, подышал на стекло, пытаясь продуть в инее окошечко и заглянуть на улицу. Но слой инея был такой, что не оттаивал, и, отойдя от окна, он сказал товарищу:

— Когда я думаю о том, сколько сотен миллионов, а вернее, миллиардов людей прошло по земле безымянной тенью, — страшно становится. Природа так редко дарит человечеству большие таланты. И все же говорят: когда народу потребуется гений — он его создаст. Чаще всего великие люди появляются на грани двух эпох… А мы с тобой пришли в этот мир после революции, на все готовое…

Зиновий, закончив свое шитье, бросил Лесняку брюки:

— Иди хоть умойся, несчастный! По твоей убогой философии выходит, что нам и мечтать грешно о высоком призвании. А без смелой мечты и на собственный забор не взлетишь, чтобы пропеть свое «кукареку».

— Я лишь утверждаю, что не надо слишком высоко задирать нос, чтобы потом горько не разочаровываться, — влезая в штаны и улыбаясь, с виноватым видом проговорил Михайло. — Я где-то читал: в юные годы многие тянутся к великому и высокому, а со временем свыкаются с будничностью, становятся обыкновенными обывателями.

— Поди ты к черту, бескрылое существо! Мне восемнадцать, а не пятьдесят.

Михайло, схватив полотенце, выбежал из комнаты.

Зинь и Михайло до сих пор не научились разумно распределять стипендию. Наставления родителей — тратить деньги только на еду — сразу же забывались. Издавна так ведется: самые мудрые родительские советы и наставления не действуют, и молодые люди ко всему приходят через собственный опыт.

Раскаяние наступало в конце каждого месяца, когда приходилось в ожидании стипендии сидеть на хлебе и воде. Поэтому юные студенты ходили на заработки в речной порт, на железнодорожную станцию, на перевалочные базы, в вечерние рабочие школы и на разные курсы. Осенью и весной подработать еще можно было, а зимой надеялись только на стипендию и в редких случаях — на чью-то продовольственную посылку или денежный перевод.

Вот и сейчас хлопцы с нетерпением ждали Евгения Корнюшенко.

Утром, собираясь на ипподром, Бессараб наставлял друзей:

— К моему возвращению раздобудьте хоть какой-нибудь рубль на обед.

— Где ты его сейчас возьмешь, у кого? — с безнадежностью в голосе отвечал Евгений.

— А ты не вылеживайся! — советовал ему Микола. — Под лежачий камень и вода не течет. Заглянул бы в девичьи комнаты, не поскупился бы на комплименты, пустил бы в ход свою улыбку — глядишь, и вернулся бы не с пустыми руками. Девушки экономны, к тому же им денежные переводы из дому чаще поступают. Тебе, донжуану, не откажут.

— Так уж и не откажут. Вчера я, набравшись нахальства, между прочим, заглянул к Тамаре, начал комплименты рассыпать, а она сделала вид, будто не поняла, зачем я приходил.

Михайло, лежавший на койке, участия в разговоре не принимал, но вдруг расхохотался. Хлопцы удивленно посмотрели на него.

— Тебе что — колбаса приснилась? — не очень вежливо поинтересовался Корнюшенко.

Лесняк, прерывая смех, пояснил:

— Да так, просто вы все очень уж смешными мне показались. Мало ли кому денежные переводы или там посылки присылают. Нам-то что за дело?

— Стоп! — молниеносно воскликнул Радич, хлопнув себя ладонью по лбу.

— Что, рифму потерял? — спросил в сердцах Корнюшенко.

Зиновий сосредоточенно сунул руку в потайной карман своего пиджака, извлек оттуда желтый листок и торжественно передал Евгению. Взглянув на эту бумажку, Корнюшенко удивленно посмотрел на Радича. Тот с виноватым видом сказал:

— Извини, Корнюша! Виноват и каюсь. Еще в каникулы пришел на твое имя почтовый перевод. Я спрятал его в карман и, понимаешь, замотался и запамятовал. Прости и не ругай…

Евгений прочитал бумагу и весело произнес:

— Хлопцы! Это же чудный сон! Да разбудите же меня! У меня в руках почтовое извещение о посылке. И самое главное — на мое имя…

Все бросились к нему. Листочек переходил из рук в руки. Его рассматривали, как волшебный талисман. Радостные выкрики и смех заполнили комнату.

— И кто же так для тебя расщедрился, Женя? — допытывался Бессараб. — Неужели девушка, которой ты голову заморочил?