— Убей меня, — отвечал Евгений, — не знаю. Кто бы ни был, ясно одно: добрая душа. Говоришь, Зинь, чтобы я не ругался? Да я готов расцеловать тебя… Жаль, что ты не девушка.
— Что ж ты стоишь, Корнюша? — спросил Микола. — Аллюр три креста, на почту!
— Почта еще закрыта, — грустно заметил Радич.
— Кроме почты, ребята, у меня с утра аудиенция. Принимает профессор Геллер, так что придется нам потерпеть, — сказал Корнюшенко.
У Евгения от первой сессии оставался «хвост» по древнерусской литературе, и Геллер уже дважды назначал ему переэкзаменовку и каждый раз отсылал ни с чем.
Корнюшенко, спрятав в карман извещение, направился к двери. Радич крикнул ему вдогонку:
— Ни пуха ни пера!
— Ко всем чертям! — как и должно, ответил Евгений…
Долго ждали хлопцы возвращения Корнюшенко. Вечерело.
Михайло и Радич уже начали дремать, когда в комнату шумно ввалился возбужденный Евгений. Осторожно поставив на стол обшитый парусиной ящик, бодро воскликнул:
— Эй вы, сони! Проспите царство небесное! Поздравляйте меня: с третьей попытки я положил Геллера на обе лопатки! Сдался клятый дед — поставил зачет. Ф-фу!
У Радича и Лесняка сон мгновенно исчез: они вскочили с коек и с любопытством уставились на посылку.
— С тебя, Корнюша, законный магарыч, — сказал Михайло. — Не томи душу — раскрывай свой волшебный сундучок.
Бросив пальто и шапку на койку, Евгений согревал руки у батареи:
— Дай в себя прийти. Замерз как собака. Доставай, Зинько, нож и распарывай парусину…
Радич принялся хлопотать у посылки. Не успел он снять парусину с фанерного ящика, как на пороге появились Бессараб и Добреля. Михайло обрадовался:
— О, то ни одних штанов не имел, а теперь сразу — двое.
Увидев посылку, Микола кивнул в сторону Матвея:
— Лучше было бы, чтобы эти штабрюки на полчаса опоздали.
— Хлопцы! Да я вас тысячу лет не видал! — закричал Добреля, отдавая Михайлу костюм, завернутый в газету. — Дайте хоть посмотреть…
— На нас или на то, что в ящике? — спросил Бессараб.
Вспоров ножом парусину, Радич отступил от посылки:
— Право открытия этого чуда принадлежит хозяину.
Евгений поднял фанерную крышку — содержимое было плотно прикрыто газетой, а сверху на газете лежал лист бумаги из школьной тетрадки, сложенный вчетверо. Развернув его, Корнюшенко сказал:
— Письмо! — После паузы добавил: — От крестной матери. Живет в Долгинцеве. Не забыла о моем дне рождения, поздравила. Пишет: «Дорогой Женя!..»
— Стой, Корнюша! — остановил его Бессараб. — Тайна переписки охраняется законом. Дочитаешь в уединении. Чего мы стоим над посылкой, как над гробом?.. Снимай газету!
— Вот если бы сейчас мы сняли газету, а под нею — сало, — сказал Добреля. — Куски этак пальца в три толщиной. Хлеб как-нибудь мы бы раздобыли. С хлебом и салом не пропадешь… А если еще сало подморозить… Режешь ножом, кладешь на хлеб, а сверху еще и горчичкой.
— Дурной ты, Матюша, как сало без хлеба, — заметил Бессараб. — Горчицей кто пользуется? У кого аппетита нет. Если ты говоришь о горчице, значит, ты вовсе и не голоден. Может, ты, пока мы будем серьезным делом заниматься, пошел бы поискал своего Жежерю?
Добреля потер руки и ответил:
— Андрей с самого утра отправился в город. Относительно же горчицы — твоя правда, Коля. Говорят, будто семь лет был неурожай на горчицу, и народ не голодал.
— Умные люди так говорят о маке, а не о горчице, — важно заметил Евгений, дочитывая письмо.
— Да ну тебя! — с нетерпением воскликнул Михайло, бросив осуждающий взгляд на Корнюшенко, и выхватил из его рук листок. — В книги бы так вчитывался! Или тебя профессор обедом угощал?
Евгений загадочно улыбнулся:
— У моей крестной дочка — ну копия Наташи Ростовой. Не скаль зубы, Бессараб! Чтоб я с этого места не сошел: юная богиня. И тоже поздравляет… После вступительных экзаменов гостил я у них. Отвели мне отдельную комнату. Утром я еще в постели лежу, а Наталочка мне кофе подает. Пальчики — чудо, с розовыми ноготками… — И вдруг ударил кулаком по столу: — Вам, пижоны чертовы, никому и в голову не пришло поздравить меня с днем рождения! А к посылке вон как принюхиваетесь.
Он снял газету, и все на миг затаили дыхание: под газетой белели яйца. Первым нарушил молчание Радич.
— Их, наверное, сверху положили, — обратился он к Матвею. — Что значит — женщина! Это тебе, Матюша, не мужчина. Вот поручи такое дело, к примеру, тебе — ты что сделаешь? Положишь яйца вниз, на донышко, а сверху домашнюю колбасу. И что получится? Каша! А женщина, она с умом — положила яйца сверху. Взгляни: каждое будто только что снесено. Снимай, Женя, верхний ряд.
Под первым рядом, пересыпанным жареными семечками, лежал второй слой яиц, далее третий, и так до самого дна.
— Тоже мне — нюхало! — недовольно сказал Зиню Микола. — Домашняя колбаса… Подумать только: он сала не хочет, подавай ему колбасу.
— Хе-хе! — потер ладони Матюша. — Лучше бы уж сало. Но я и от яиц не отказываюсь…
— Думаю, что они вареные. Берите каждый по два, — распорядился Корнюшенко. — Больше без хлеба есть не рекомендуется. Заморим червячка, потом пустимся на поиски хлеба.
— Конечно, вареные, — авторитетно высказался Радич. — Кто же сырые пошлет…
Первым очистил яйцо от скорлупы Бессараб и разочарованно проговорил:
— У меня — черное. Видно, болтушка попалась. Замени мне, Женя.
— И у меня тухлое, — послышался чей-то голос.
— И у меня…
Разбили еще несколько — то же самое. Далее брали на выбор, еще с десяток раскололи — все оказались протухшими.
— Ну, Евгений, наелись, — грустно вздохнул Лесняк.
— Поздравила крестная! — с сарказмом бросил Бессараб.
— Да-а, — сдержанно проговорил Матюша. — Чтоб не приставал к ее дочери! Прозрачный намек.
— При чем здесь крестная?! — рассердился Евгений. — Это Радич. Посмотрите на него! Стоит как исусик… Больше двух недель таскал в кармане почтовый перевод.
— Ты же обещал расцеловать его, — съязвил Микола.
— Он думал, что яйца как стихи: должны отлежаться, — издевался Добреля.
— Я же не нарочно, — растерянно разводил руками Радич. — Тебя, Евгений, в тот момент не было, а потом я забыл…
— Чтоб ты, черт полосатый, все свои рифмы до единой позабывал! — Евгений швырнул на стол скорлупу, которую до сих пор держал в руке.
Как раз в этот момент открылась дверь, и на пороге появился Жежеря. Из-за его плеча выглядывал студент Юрий Печерский. Бессараб, стягивая с ноги сапог, равнодушно заключил:
— Явление третье: те же и Жежеря с графом. — Сняв сапоги, он выпрямился и обратился к Андрею: — Чего дверь растопырил, комнату выстуживаешь? Пришел за своим Матюшей? Бери его и топай отсюда.
Жежеря отошел в сторону, изысканным жестом пригласил Печерского в комнату и вслед за ним переступил порог. Закрыв за собою дверь, ласково сказал:
— Забываешь, Микола, что ты шевалье. А вдруг девушки услышат твою грубость?
Бессараб, научившийся танцевать не хуже Евгения, старался держаться весьма галантно. Как-то на лекции преподавательница французского языка, обращаясь к нему, сказала:
— Слышала я, что вы посещаете ипподром, собираетесь стать «Ворошиловским всадником». Так вот что, шевалье Бессараб, идите к доске. — И пояснила: — В переводе с французского «шевалье» — это всадник, и еще оно употребляется в значении «кавалер», «рыцарь».
Девушки тогда дружно рассмеялись. Преподавательница поинтересовалась, почему они смеются, и одна из них ответила:
— Потому что все это очень подходит к Миколе. Он и всадник, и кавалер, и рыцарь.
Сейчас Андрей решил отомстить Бессарабу за его невежливость.
— Да будет тебе известно, Микола, что шевалье, то есть рыцарь, кавалер, — это дворянский титул в феодальной Франции. Ты, разумеется, знаешь, что ближайшим другом и помощником Дидро по «Энциклопедии» был барон Поль Анри Гольбах. Знаешь и то, что этот барон для материализма и философии, которые подготовили французскую революцию, сделал больше, нежели кто-либо другой из его современников. И еще, да будет тебе известно, что в последние годы ближайшим помощником Дидро по «Энциклопедии» был шевалье де Жокур. А то, что я говорю чистую правду, вот и граф Печерский может подтвердить.
