— Для чего же тебе деньги?
— Да… я, тетка Мотря, потерял хлебную карточку… Мне на харчи бы немного… — И поторопился добавить: — На днях стипендию получу и… сразу же отдам долг…
— А сколько же вам стипендии платят?
— Сорок три рубля.
— И то деньги, если кто с умом. А ты, наверное, куришь? От отцовских глаз далеко — сам себе пан… Так ведь?
— Я не курю…
— А из дому тебе помогают?
— Да чем они помогут? Денег у них у самих нету, а продукты хотя и есть, но как их сюда доставишь?
Мотря слегка ударила ладонями по своим полным бедрам:
— Заговорилась с тобой, а стирка стоит! Пойдем, Мишко, как бы дочку не разбудить — тогда не до работы будет.
На ходу она подоткнула повыше подол юбки, засучила рукава. Ее недобрые, круглые, как у совы, глаза, веснушки на лице, красные ягоды на синем поле кофты, да и сама хозяйка, круглая как колобок, создавали впечатление, будто Лепешиха не пошла, а покатилась к двери. Михайло шел вслед за нею и мучительно думал: «Неужели не даст поесть, не даст денег?»
Мотря не оправдала его надежд — не свернула на кухню, вышла прямо в коридорчик, взялась за стирку, словно и забыла о госте. Он вышел из коридорчика, остановился у порога, угнетенный, бессильный. Уходить или еще раз напомнить о деньгах? Если не здесь, то где еще искать? Бросить бы все и махнуть домой? Так и на билет нету.
— Прощайте, — наконец проговорил Михайло.
— Иди с богом, — отозвалась Мотря.
Шел Михайло по улице, а в ушах звенело обидное: «Иди с богом». Как нищему сказала. И черт меня дернул пойти к этой проклятой кулачке! Говорит, волка ноги кормят! Знает, что говорит, ведь и сама волчьей породы.
Добрел Михайло до общежития, бросился не раздеваясь на свою койку и вскоре заснул.
Проснулся от какого-то громкого шума: вернулись с лекций хлопцы. Подошли к нему, спрашивают, как он себя чувствует. Оказалось, что они ему и обед принесли.
— Поешь, Мишко, скорее очухаешься. Где твой хлеб? — Гриць Петренко заглянул в Михайлову тумбочку и воскликнул: — О, ты еще и за хлебом не ходил!
Тогда Михайло сознался, что потерял хлебную карточку и уже второй день ничего не ел. Рассказал и о своем походе к Лепешихе.
Хлопцы не на шутку обозлились, начали стыдить его, укорять, что раньше ничего не сказал, и так разошлись, что готовы были всыпать ему за это.
— За кого же ты нас принимаешь? — кричали они. — Думаешь, все такие, как Степура и Репной? А если бы кто-то из нас оказался на твоем месте — ты бы не помог? Отвернулся?!
И глупым его обзывали, и другими обидными словами, но он не обижался — он видел перед собою настоящих друзей, добрых и искренних, и ему хотелось сказать им об этом, но он не решался, лишь с благодарностью смотрел на них, смущенно улыбался, а на глазах поблескивали слезы.
V
Вечером следующего дня Михайло зашел в комнату Петренко и устало опустился на его койку. Гриць сидел за столом, что-то конспектировал. Не поднимая головы, бросил на друга исподлобья короткий взгляд:
— Опять раскис?
— Двойку схватил по технологии металлов. Думаю, надо мне бросать техникум. Нет у меня склонности к этому делу.
— Лучше скажи: нет на тебя батька с ремнем… Что же тебя влечет?
На столе лежала книга «Как закалялась сталь». Она тогда только-только вышла в свет.
— Из библиотеки? — спросил Михайло.
— Да. Честно скажу, ничего подобного до сих пор не читал. Возьми — до утра не оторвешься.
Михайло взял книгу и читал до полуночи. На следующий день едва дождался конца лекций — так хотелось узнать о дальнейшей судьбе Павки Корчагина. Вон какие трудности довелось ему преодолевать! А он, Михайло, и вправду раскис. Не любит технические науки? А может, просто не хватает у него силы воли, уменья заставить себя?..
В одном из писем отец писал:
«Нам жилось нелегко, но теперь радует надежда. В МТС машин навезли — нашим рукам облегчение. А вы с Васей выучитесь, вам будет и того лучше. Об учебе не спрашиваю — не из такой вы семьи, чтобы в гульню ударились, плохо вели себя и не старались. Учитесь, дети, может, и нам когда-нибудь подскажете, как лучше остаток жизни прожить…»
Читая эти слова, Михайло сгорал от стыда. Выходит, что отец и не сомневается, что не только Василь, но и он, Мишко, учится хорошо.
В детстве Михайло любил мечтать о том, как он много сделает для своих родителей, измученных тяжелым трудом и нехватками. В мечтах изобретал сказочные машины, которые быстро строили дома, не только пахали и сеяли, но сами и хлеб пекли, вкусный, белый…
Так мечталось, а в жизни наука ему не дается. Чем же это кончится? Добров говорил: «Меняй курс»… Но куда идти? Где его дорога? Ну, любит он читать художественную литературу. Что ж из этого? И Василь, и Гриць, и еще кое-кто из студентов много читают, но они и учатся охотно, как-то легко и весело. Гриць вышел в ударники, даже Лугачев ставит его в пример другим.
А Павка Корчагин? Как бы он учился, если бы довелось? О, тот не захныкал бы, как Михайло, а вгрызался бы в науку, днем и ночью сидел бы над учебниками. Павка над такими трудностями только посмеялся бы.
Так и созрело у Михайла решение: долой сомнения и колебания! Учиться! Осталось два месяца до конца учебного года! Мало! Но не только дня — он часа напрасно не потеряет.
Учиться!
Никогда не просиживал он так долго над учебниками и конспектами, никогда так внимательно, так жадно не слушал лекции, как на протяжении этих двух месяцев.
Экзамены сдал хорошо. Конечно, не без троек, но ни одной двойки не получил. Эта победа над собой окрыляла: он понял, как много может сделать человек, если ставит перед собою определенную цель, отдавая ей всего себя до конца.
Теперь Михайло был почти убежден, что станет неплохим химиком. Но жизнь готовила ему новые каверзы.
VI
Стояло щедрое лето. Было вдосталь дождей и солнца, все уродило — овощи, фрукты, хлеб. Правда, весной пришлось и попотеть как следует: в садах — борьба против плодожорки, а в степи — с карантинными бурьянами, которые неизвестно откуда появились. Люди говорят — в жизни всегда так: рядом с радостью ходит горе.
Михайло приехал домой одетым, что называется, по последней моде: на нем были широкие суконные брюки, подаренные Добровым, полосатая (красная с черным) рубашка и ослепительно белые парусиновые полуботинки, густо побеленные разведенным зубным порошком.
— Второкурсник — это, считай, по всем статьям законный студент, — почтительно высказывался отец, впервые здороваясь с Михайлом за руку. И Василь стал уважительнее относиться к брату, почти не выказывая своего превосходства над ним. Лишь изредка, без умысла, задевал его самолюбие. Дивясь тому, что Михайло за последние годы так вырос, Василь вдруг скажет:
— Даже не верится, что это ты, тот самый Михайлик, что комками земли в маму швырял. Маленьким ты ох и вредным был!
Михайло сам этого не помнил, ему рассказывали, что всегда увязывался за матерью, когда по воду шла. Хорошую питьевую воду носили издалека, чуть ли не от линии железной дороги, идти надо было через чужие огороды, и мальчик всегда чем-нибудь мешал: то вишен чужих нарвет, то наступит на только что высаженную рассаду. Мать оглядывается, кричит на него. А один дядько в сердцах сказал ей:
— Если ты, Мария, со своим висельником и на час не можешь расстаться, то ходи по воду улицами, а не огородами. Из-за него я здесь сторожем должен торчать, что ли?
Мать ничего не ответила, только покраснела от обиды. По улицам идти — большой крюк делать, и решила она больше не брать с собою сына. Но говорят, что маленький Михайлик был не из тех, что слушаются с первого слова. Мать, бывало, всячески изощряется, пока незамеченной выскользнет с ведрами из хаты. И в один, и в другой раз увидел Михайлик возвращающуюся с полными ведрами мать и стал ревностно следить за нею. Звякнут ведра или железные крюки на коромысле — мальчик тут же срывается с места. Мать сперва пробует ласково уговорить его:
