Следующей была лекция по древней истории. Читала ее красивая преподавательница лет тридцати. Говорили, что она тоже хорошо читала, но Михайло не воспринимал ее. Он весь пребывал еще в атмосфере лекции Геллера, наслаждался радостью, что ожидания его были не напрасными. Какое же это счастье — слушать настоящих ученых! Здесь, в университете, их так много. Вот где он приобретет знания, вот когда перед ним раскроется неохватно широкий, безмерный горизонт…

Вторая неделя занятий в университете была на исходе. Первые волнующие впечатления постепенно входили в обычные берега, но Лесняка временами мучила тоска, порою даже отчаяние. Вчера в полдень военные части возвращались из летних лагерей, и, кажется, все горожане вышли на улицы встречать их. Воинские части проходили под музыку духовых оркестров, с песнями, девушки и женщины одаривали воинов улыбками и цветами.

Колонны проходили мимо биокорпуса. Михайло стоял на высоком крыльце среди группы студентов, смотрел на молодых, веселых, загорелых красноармейцев и думал о том, что вот так, где-то там, на Дальнем Востоке, проходил в строю и его брат Василь, и ему улыбались девушки, празднично светило солнце, и он улыбался, не зная, что вскоре ему придется распрощаться с белым светом.

Перед вечером, когда после занятий парни разбредались по читальням, паркам и кинотеатрам, Михайло сидел в спортивном зале над учебниками. Но сколько ни принуждал себя, прочитанное не укладывалось в голове, не осознавалось. Тогда он встал из-за стола и сел на свою койку.

Заходившее солнце бросило в окно сноп тускло-красного света и напомнило ему еще одно предвечерье — в родной Сухаревке. Это было в конце июля, еще до отъезда Михайла на вступительные экзамены. Мать не пошла на работу, она с самого утра принялась белить хату. Михайло, просидевший весь день над книгами, к вечеру вышел во двор, сел на камне у колодца, неподалеку от матери, белившей как раз боковую стенку.

— Мама, помочь вам? — спросил ее.

Стоя на коленях, опершись одной рукой о завалинку, другой макая щетку в щербатый глиняный горшок с разведенной известью, она посмотрела на сына и весело откликнулась:

— А чем ты поможешь? Белить хату — не мужская работа.

— Хата и так была белой, — заметил Михайло. — Зачем вам лишние хлопоты?

— В другой раз и я, может быть, не спешила бы, — ответила мать, певуче растягивая слова, с какой-то особой мягкой теплотой в голосе. — А теперь… Ты вот-вот поедешь в институт поступать, а там… и не заметим, как Василька придется встречать. Кончается его служба, хвала господу. Будет идти домой, еще издали увидит: хата не побелена. Подумает, родненький, что не очень-то его и ждали. А ведь мы его ждем!.. Долюшка моя! Иногда кажется — не дождусь, сердце не выдержит… — Помолчала в раздумье, убрала прядку волос, выбившуюся из-под белого платка, и добавила: — Придет Вася, сойдутся люди… Нет, сын, к этому надо заранее подготовиться. Вчера намекнула Федору Яцуну, бригадиру нашему, он, спасибо ему, не отказал: что нужно, говорит, то — нужно. Знаю, говорит, солдата своего этой осенью домой ждете. Пришли, говорит, вместо себя Олесю. И словно в шутку добавил: «Вы, говорит, с Захаром не забудьте и меня пригласить на чарку». — «А как же, говорю, Федор Сидорович, вас уж никак не обойдем…»

Так и запомнилась эта картина — мама и хата, щедро освещенная красными лучами солнца, игравшими в стеклах окон.

И вот Василя нет… Неужели это так просто… Был человек и — нет его? Плотно сжимает губы и еще ниже опускает голову Михайло. Промелькнула мысль: «Как там наши в Сухаревке, где они силы берут, как на ногах держатся, особенно мать?!»

Еще из дому написал письмо на Дальний Восток товарищу Василя по службе, Валентину Плахте, от которого здесь, в городе, после вступительных экзаменов получил первое известие о гибели брата. Просил, чтобы Валентин подробнее написал, как все случилось и где похоронен Василь. А через несколько дней по приезде на занятия получил письмо от отца. Он сообщал, что его, Михайла, письмо вернулось домой с надписью на конверте: «Адресат выбыл». Что бы это могло означать? Может, Плахта уже демобилизовался?

Газеты все еще пишут о событиях на озере Хасан. На днях в одной газете увидел большую статью: «Жизнь и смерть военкома Пожарского». В ней описывалось, как батальон, где военкомом был Иван Пожарский, штурмовал сопку Пулеметную возле реки Тюмень-Ула, как в атаке был убит комиссар, но о брате не упоминалось…

Однако время идет, надо приниматься за дело, надо учиться.

И Михайло пошел в читальный зал городской библиотеки, взял нужные книги, отыскал нужные страницы.

Но в голову ничего не шло. Он думал о брате, о родных, о своем степном крае, смотрел в книгу, а видел родные поля, которых так не хватало ему сейчас. В читальне появился Бессараб, подошел на цыпочках к Михайлу и, наклонившись, прошептал ему на ухо:

— Беги поскорей в наше логово, книги твои я сдам.

— Что случилось? — испуганно спросил Михайло.

Бессараб замялся, но пояснил:

— Да… ничего особенного. Письмо пришло с этого… с Дальнего Востока, на твое имя.

— Где оно?! — даже вздрогнул Михайло. — Ты захватил его с собой?

— Сюда? — Микола на мгновенье стушевался, но быстро опомнился. — Да понимаешь… Я же не знал, что ты здесь. Случайно зашел, а письмо положил на койку… Да что болтать, пулей лети в спортзал…

Вбежав в спортзал, Лесняк еще издали бросил взгляд на свою койку — никакого письма на ней не было. Подбежал, приподнял подушку, отбросил край одеяла — письма нет… Не может быть, чтобы Микола решился шутить такими вещами. Он осмотрелся и увидел группу студентов, стоявших около стола. Они делали вид, что не замечают Михайла. Значит, коллективный розыгрыш…

«Им бы позабавиться, а мое сердце разрывается на части», — раздраженно подумал Михайло. Резко крикнул стоявшим у стола:

— Эй вы, крокодилы! Кто из вас письмо взял?

Несколько студентов повернули к нему головы.

— Вот и Мишко наш, — послышался голос Зиновия.

Парни расступились, и Лесняк увидел военного, сидевшего за столом.

У Михайла подкосились ноги, в голове помутилось: «Вася!» И тут же бросился к брату:

— Вася! Живой!

Военный встал и улыбнулся. Отводя левое плечо назад, сказал:

— Плечо, Мишко… Побереги мое плечо…

Михайло успел уже заметить, что рука брата на перевязи.

Обвив его шею руками, он вдруг заплакал:

— Василь! Живой! Я верил! Я знал, Василечек…

Старший брат, обнимая его, успокаивающе приговаривал:

— Не плачь, Мишко. Ну, ну, хватит, родной мой. Все хорошо, Мишко!

Студенты немного отступили от братьев, некоторые отвернулись, другие опустили глаза или смотрели на эту сцену исподлобья. Некоторые незаметно утирали слезы.

Михайло овладел собой, успокоился и, выпустив брата из своих объятий, виновато сказал:

— Извините, хлопцы.

— Ладно, ладно, все обошлось хорошо! — послышались голоса. — Здесь хоть бы кто…

После первых приветствий братья пошли в гостиницу, где остановился Василь. По дороге встретили запыхавшегося Бессараба.

— Что, Михайло, нашел письмо? — сверкая плутоватыми глазами, спросил Микола.

— Иди к черту! — добродушно ответил Михайло и, обратившись к брату, спросил: — Может, возьмем с собой этого лоботряса?

Василь удивленно посмотрел на брата:

— Ты что, Мишко?. С каких пор грубияном стал?

— С ним по-другому нельзя, — шутливо проговорил Михайло. — Иначе нос задерет и на шею сядет.

— Вы, Василь, не обращайте внимания на его грубости, — весело проговорил Микола. — Я ему, архаровцу, тем же плачу.

Василь подумал: «Это у них возрастное — боятся нежность и доброту свою выказывать. Совсем еще мальчишки. Что ж, пусть… Не так уж много времени осталось им для беззаботной жизни, для шуток. Они еще не понимают, что происходит в мире, не видят, какие тучи надвигаются отовсюду».

Весь день солнце припекало по-летнему, и на улице было душно. А в номере гостиницы веяло прохладой и все сверкало чистотой.