Зиновий под прикрытием темноты вышел к опушке леса и прилег за кустом. Дети разожгли костер, и при его свете Радич подсчитал, что ребят было шестеро. Старшему — лет пятнадцать, а самому маленькому — не более десяти. Из их разговора он понял, что вышел к Южному Бугу, что дети — из села Марфино, в котором расквартированы немцы. Когда Радич поудобнее ставил затекшую руку, под его локтем хрустнула веточка, и один из ребят, самый маленький, быстро оглянулся и прислушался, потом тихо проговорил:

— Недалеко от Ждановки ребята вывели лошадей в ночное, а в это время налетели партизаны — взяли двух стригунков и кобылу.

— А тебе что, жалко стало? — грубовато спросил самый старший. — Для партизан — жалко, а того, что фашисты заграбастали, не видишь?

— Я разве сказал, что жалко? Я только сказал, что забрали, — пискливым голоском оправдывался мальчонка.

— Ты лучше держи язык за зубами, — поучал старший. — С таким языком и в беду влипнешь.

Мальчик замолчал, только слышно было, как обиженно он сопел.

«Ребятишки, кажется, надежные, — подумал Радич, — не должны бы выдать…»

Выбрав подходящий момент, Зиновий встал, тихо кашлянул, сломал веточку на кусте, чтобы этим предупредить детей и не напугать их своим неожиданным появлением. Ребятишки все повскакивали со своих мест, но от костра не побежали.

Радич, как можно ласковее обращаясь к ним, подошел к костру. Сказал, что из-под Каменец-Подольска идет к больной тетке, заблудился, к тому же харчи кончились. Ребята сперва не поверили ему, смотрели на него с явной подозрительностью. Потом старший пригласил Зиновия погреться у костра, вынул из мешка кусок черного хлеба и луковицу, отдал путнику. У детей Зиновий выведал все, что ему требовалось, главное же — узнал, что недалеко отсюда, на восток по Бугу, находится Меджибож, а оттуда — прямая дорога на Заслучаны. Самый старший из ребят вдруг вскинул голову, прислушался и тихо сказал Радичу:

— Вам отсюда уходить надо. Слышите топот? Это Омелько, наш полицай. Выслуживается перед фашистами — целыми ночами гоняет по степи и по лесу. И часто к нам заглядывает…

Он сказал, где в камыше стоит лодка, на которой можно переправиться на ту сторону Буга. Зиновий взял свою тяжелую палицу и пошел тропкой вдоль берега. Пройдя с полкилометра, он чуть ли не вплотную очутился перед лошадью, преградившей ему дорогу. Всадник хриплым голосом крикнул:

— Кто такой? Руки вверх!

Послышалось характерное щелканье затвора.

Подавшись чуть назад, Зиновий размахнулся и хотел садануть палицей всадника, но тот отклонился, и удар обрушился на спину лошади. Она испуганно заржала, рванулась с места и понеслась в степь.

Пробежав немного по берегу, Радич спустился к реке и, осторожно ступая, вошел по пояс в воду. Сообразив, что в стеганке ему реку не одолеть, сбросил ее и тихо поплыл. Всадник гарцевал на берегу, выкрикивал угрозы, трижды выстрелил наугад и, ругаясь, видимо, поскакал в село за подмогой. Южный Буг — не Днепр, но в этом месте широкий. Одежда на Радиче намокла, отяжелела, сил не хватало, он ослабел и уже дважды хлебнул воды. «Кажется, конец, — подумал как-то очень спокойно Зиновий, как будто речь шла вовсе не о собственной жизни. — Прощайте, мама. Не дошел до вас…»

Из последних сил сделал несколько взмахов руками и начал опускаться на дно. И вдруг его ноги уперлись в мягкий илистый грунт. Выпрямился — вода была ему по грудь. Кое-как выбрался на берег. Не успел отдышаться, как с противоположного берега услышал злорадный крик:

— Ага, вот ты где, партизан!

Один за другим прогремели во тьме два выстрела. Что-то обожгло Зиновию правую ногу повыше колена. Он припал к каменистому берегу и быстро пополз к темневшим неподалеку кустам. Над его головой просвистели еще три пули, и стрельба прекратилась.

«Это еще не спасение, — подумал Радич. — Надо ждать погони». Он сел, дрожащими руками ощупал рану. Пуля вошла в мякоть и, кажется, застряла в ней. Кость цела. Ступать больно, но двигаться можно.

…И вот он — в Заслучанском лесу. В родном лесу, где не раз бывал со своими одногодками, собирал грибы, выбирал из птичьих гнезд яйца и пас здесь корову.

К вечеру разгулялся пронизывающий северный ветер. Тоскливо зашумели деревья, небо покрылось свинцовыми тучами. В темноте, осторожно пробираясь лесными тропинками, Радич подошел к Случи и, вглядываясь в противоположный берег, увидел, что на месте трех хат, стоявших ближе других к воде, чернели только печные трубы. Он пошел правее, в сторону церкви, — и сразу же увидел свою хату. Дверь, выходившая в сторону реки, была закрыта. Нигде — ни души. За хатой едва различалась верхушка березы. У хаты, как и прежде, рос куст бузины. Под ним когда-то прятались от палящего зноя куры.

«Ждете ли вы своего обездоленного сына, мама?» — мысленно обратился Зиновий к матери и, крепко стиснув зубы, повернул назад. Лишь в полночь решился войти в реку и поплыть на другой берег, задавая себе тревожный вопрос: «Куда я плыву? К своим или навстречу смерти?» Он уже решил, к кому из соседей пойдет, если в хате никого нет.

Выбравшись на поросший бурьяном берег, отжал руками воду с одежды, вздохнул полной грудью и, прислушиваясь к малейшему шороху, направился к своему огороду, где росла старая яблоня, ствол которой почти у самой земли разветвлялся на три толстых изогнутых стволины. Зиновий постоял под яблоней, прислушиваясь к тишине сонного села, и неслышно подошел к хате. Трижды легонько постучал в окно и сразу — словно его ждали — услышал несказанно родной, трепетный голос:

— Сейчас, сын! Сейчас открою!

Чуть скрипнула дверь, и мать, обняв его холодную шею горячими руками, глухо простонала:

— О, дитя мое! Сердце изболелось по тебе.

— Вы намокнете от меня, — прошептал он. — Я, мама, только что Случь переплыл.

— В такую-то пору? — ужаснулась мать.

— И ранен я, мама…

— Ой, горюшко мое! Заходи скорее в хату да снимай с себя все…

На небольшой полосе земли, в Сталинграде, на чаше исторических весов лежала судьба не только советского народа, но и всего мира. Битва на Волге решала вопрос: свобода или рабство.

В маленьком же, но в таком сложном и неустойчивом внутреннем мире Лесняка были еще и свои особые терзания. Ему шел двадцать второй год, а он, как ему казалось, еще не стал полностью самостоятельным человеком, который имеет свои собственные, четкие и твердые взгляды и убеждения. Сейчас он много читал, часто посещал занятия литгруппы при редакции «Боевой вахты», вел дневник, пробовал писать рассказы. Сомнения и раздумья порою доводили его до полного изнеможения.

Просматривая очередной номер газеты, Лесняк заинтересовался одной заметкой о моряке-тихоокеанце, служившем здесь, на Тихом, корабельным коком. Он просился на фронт, и его просьбу удовлетворили. Однако и под Сталинградом его также назначили поваром. Горячую пищу защитникам города, ставшего полем жесточайших боев, готовили на левом берегу Волги и в бидонах доставляли на правый. Однажды этот кок-тихоокеанец переправлял на плоту через Волгу в Сталинград обед, а два фашистских самолета, как коршуны, кружились над ним, стреляя из пулеметов. Раненный тремя пулями, кок все же упорно работал веслом, перебегая с одного края плота на другой. Он уже переплыл середину реки, когда в него попала четвертая пуля. Моряк, выпустив из рук весло, упал. Двое бойцов бросились в воду и дотянули плот к берегу. На плот взбежали еще несколько воинов. Они принялись оказывать коку помощь. На какой-то миг тот пришел в себя, приподнялся на локте и, увидев бойцов, проговорил: «Все в порядке». С этими словами на устах и умер.

Потрясенный этим эпизодом, Михайло написал рассказ, и флотская газета опубликовала его в одном из своих воскресных номеров под заглавием «Все в порядке».

Утром, когда принесли почту, Лесняк увидел в газете свое произведение, которое в печатном виде казалось ему лучше, чем в рукописи. На радостях хотелось побежать к Лашкову, поделиться приятной новостью, но, опасаясь, что такая нескромность могла вызвать у Лашкова ироническую улыбку или какое-нибудь колкое замечание, Лесняк решил пойти в землянку к своим зенитчикам, представив себе, как сейчас они читают его рассказ, может, даже громкую читку устроили. Ему уже чуть ли не слышались восклицания Ганеева, а может, и Савченко: «А наш лейтенант — молодец! Посмотрите, как живо, как здорово написал!»