В вестибюле общежития к Лесняковой спутнице с радостными выкриками подбежала подруга.

— Оксана! Как хорошо, что ты приехала вовремя! Я уже видела нашу комнату. С нами будут еще две девушки, наши, донецкие. Они уже на втором курсе.

— А я думала, что ты, Верунька, еще не приехала, — говорила Леснякова спутница. — Боялась, что не суждено нам вместе…

Михайло с интересом поглядывал на оживленных подруг. Они были и похожими друг на дружку, и вместе с тем совершенно разными: одного роста, обе смуглые, чернобровые, правда, у Веры фигурка стройнее, лицо чуть-чуть продолговатое, глаза темно-синие. Ее русые волосы свободно ниспадали на плечи. У Оксаны же глаза карие.

— Познакомься, — сказала Оксана подруге, указывая взглядом на Лесняка. — Этот молодой человек помог мне добраться сюда. Кто бы мог подумать, что общежитие за городом?

Из-под бровей девушка строго-пытливо посмотрела на Михайла и, подавая ему руку, холодно проговорила:

— Вера.

Лесняк назвал себя и поинтересовался:

— Не поэтесса ли вы?

— Почему обязательно — поэтесса? — чуть ли не с обидой в голосе спросила Вера. — Не хотите ли сказать, что вы — поэт?

Михайло пожал плечами:

— Ну, еще не совсем…

— Вера тоже приехала учиться на писательницу, — наивно воскликнула Оксана. — А я — просто на учительницу.

Вера с укором посмотрела на подругу и тут же перевела разговор на другое:

— Но понимаешь, Оксана, какое неудобство — наша комната — на третьем этаже и совсем пустая, надо самим втаскивать туда мебель.

— Я помогу вам, — поспешил предложить свои услуги Михайло. — Вот только заброшу чемодан в свою комнату.

Девушки никак не отреагировали на его предложение.

Вбежав в свою комнату, поставив у двери чемодан, собираясь на третий этаж, неожиданно попал в крепкие объятия друзей. Уже приехали и Зинь, и Корнюшенко, и Бессараб — все загорелые, возмужавшие, радостно-возбужденные. Лесняк с трудом высвободился из их окрепших за лето рук.

— Извините, хлопцы, я отлучусь на минутку, — и выбежал в коридор.

— Куда ты? — только и успел крикнуть Корнюшенко…

В тот день пришлось ему попотеть, особенно когда вносили в комнату к девушкам шифоньер. К тому же довелось всю мебель и этот проклятый шифоньер по нескольку раз переставлять с места на место, пока девушки не пришли к общему согласию, что каждая вещь нашла свое лучшее место.

Михайло, стоя у порога, вытирал платочком вспотевшее лицо. Благодарно глядя на него, Оксана ласково сказала:

— Бедненький! Измучили вас…

А Вера бесцеремонно сказала ему:

— Спасибо вам, но что же вы стоите? Разве трудно понять, что нам с дороги надо привести себя в порядок?

— Вера! — осуждающе взглянула на нее Оксана и улыбнулась Михайлу: — Приходите вечером на стакан чая…

Вечером он пришел к ним вместе с Радичем, однако чаепитие прошло скучновато. Не будучи мастером вести беседы, Михайло надеялся на Зиня, а тот почти весь вечер молчал. Хлопцы сидели за столом, на стульях, а девушки — по две — на койках. Пытаясь найти тему для разговора, Михайло время от времени обращался с какими-то вопросами то к Оксане, то к Вере, игнорируя второкурсниц.

А второкурсницы — одна из них была очень высокого роста, а другая слишком уж полная, к тому же рыжая и конопатая, — тоже быстро охладели к гостям и, пересев на свои койки, уткнулись в книги.

Оксана всеми силами пыталась помочь Лесняку завязать общую беседу, но Вера, так же как второкурсницы, упорно молчала, с настороженностью поглядывая то на Зиновия, то на Михайла. Заметив, что Радич не отводит от нее своего взгляда, Вера стала поглядывать с недоумением, затем нахмурилась. Радич же, подпирая ладонью лицо, смотрел на нее исподлобья, вздыхал, будто переносился мысленно в какие-то далекие края.

Чтобы как-то рассеять неловкость, Лесняк, попросив у девушек листик бумаги, написал на нем:

Пододвинув листок к Радичу, сказал:

— Продолжай, Зинько, экспромтом.

Радич написал:

Далее Михайло:

И снова Зиновий:

Но едва успел он дописать последнее слово, как высокая бледнолицая второкурсница вскочила с койки и, подбежав к столу, вырвала листок из рук Радича, сказав при этом:

— Это что еще за секреты в коллективе? — И, пробежав глазами написанное, прямо-таки зашипела: — Подумаешь, дегустаторы нашлись! Ну-ка, марш из комнаты! Хватит с нас вашей болтовни. — И обратилась к Вере и Оксане: — Если вам нравятся эти поэты, идите с ними на улицу. Нам отдохнуть надо — завтра первые лекции.

Оксана и Вера сидели на койках, опустив головы. Лесняк и Радич, смущенно улыбаясь, попятились к двери.

И только в коридоре на своем этаже Радич недовольным тоном сказал:

— Доигрались. А ты, Мишко, если не знаешь, как вести себя с девушками, то молчи.

— Молчать, как ты? — огрызнулся Лесняк. — Я один должен был тянуть воз, а ты — в кусты.

— Да пойми же ты: с девушками, особенно при первом знакомстве, мудрее молчания ничего не придумаешь, — пояснял свое поведение Радич. — Молчание всегда загадочно. Их надо было заинтриговать, а ты все испортил!

— Сомнительная тактика, — возразил Михайло.

Повздорив, друзья два дня не разговаривали. На третий, во время лекции, Зинь передал Лесняку листок бумаги, на котором крючковатым почерком было нацарапано:

Лесняк прочитал, улыбнулся и к последней строке приписал еще одну:

Когда листок снова попал в руки Зиновию, он написал несколько строк, уточнявших ситуацию:

Михайло резюмировал новой припиской:

Прочитав эти слова, Зинь с улыбкой кивнул Михайлу, и на этом их ссора кончилась.

Лекций по древнеславянскому языку Михайло не любил. Преподаватель — высокий, серьезно-сосредоточенный, с седой бородкой старик — читал монотонно и неинтересно. К тому же в этот раз и день был пасмурным, каким-то гнетущим: над землей низко висели серые тучи, в аудитории было полутемно. Лил дождь. В окна шумно били крупные тяжелые капли, широкими потоками стекая по стеклам.

Лесняк бездумно смотрел в окно, и постепенно в его воображении начало вырисовываться родное село, за околицей — убегавшая в широкую степь дорога, по обеим сторонам которой волнами перекатывались еще зеленые массивы пшениц. Огромным огненным шаром поднялось над железнодорожной посадкой солнце, позолотило кресты на Сухаревской церкви, залило красным отблеском одиночные черепичные крыши домов и в ярко-зеленый цвет окрасило верхушки тополей над школой… По дороге идет отец. Босой, в темных заплатанных портках, в полотняной, крашенной когда-то бузиной рубахе, голова прикрыта старой соломенной шляпой. На плече у него — коса. За отцом, тоже босой, семенит простоволосый маленький Михайлик. В руке — укутанный в материнский платок кувшинчик с водой. Они идут косить свою полоску сена. Косить будет, конечно, отец, а он, Михайлик, станет ловить мотыльков, собирать полевые цветы и по глоточку потягивать из кувшинчика теплую, с привкусом молока воду (в степи вода всегда пьется со вкусом). Лягут первые скошенные травы, полные зеленым соком, привянут на солнце и станут душистыми-душистыми. Этот запах так и вольется в Михайликову душу…