— Вот это девушка!

— Ух и хороша смугляночка!

Те, кто уже успел отхлебнуть из кувшина, причмокивали, расхваливая: и холодна, и на вкус хороша.

Командир отряда спросил женщину, как ее зовут. Она, смущаясь, тихо проговорила, что зовут ее Чо Окхи, что она замужем, у нее маленький сын, а муж вот уже два года находится в партизанском отряде — воюет против японских захватчиков.

И вдруг грузчик Ким разволновался, на глазах у него появились слезы. Несколько раз он повторил:

— Чо! Чо!

И начал быстро рассказывать, что у него была дочка и звали ее тоже Чо. Японские оккупанты обещали корейцам «райскую жизнь под опекунством богини Аматерасу», в газетах писали, что они сделают Корею «счастливым полуостровом», а сами обирали ее как хотели, наживались на всем. Здесь, в Расине, как и в других местах, у них действовало специальное акционерное общество «Гейша». Оно обеспечивало гейшами не только рестораны, но и офицерские клубы, пароходы, яхты и даже частных лиц на дому. Публичные дома сперва создавали для японских офицеров, а позднее их могли посещать все японцы, платившие за вход. В публичные дома насильно отбирали красивых кореянок. Попала туда и шестнадцатилетняя дочь Кима. Одному из офицеров она чем-то не угодила, и он застрелил ее.

— Ай, ай!.. — с болью восклицал Ким, и слезы текли по его лицу. — Сколько горя мы натерпелись! Сколько горя!.. В каждом доме — тяжкое горе и черная нужда… Спасибо вам, спасители наши! Мы давно знали, что на севере живет великий наш друг. Мы с нетерпением ждали вас…

Слушая рассказ Кима, десантники хмурились и сжимали кулаки, приговаривая: «И немецкий фашист, и японский самурай — одна собака!»

Только десантники попрощались с корейцами, поблагодарив за воду Чо, как трое матросов Кириллова привели четырех японских офицеров и двух солдат, которых под расписку передали Леонтьеву для отправки в штаб разведотдела флота: там их показания будут нужны.

После этого отряд Леонтьева погрузился на катера, взявшие курс на Владивосток.

Проходя мимо порта Юки, видели, как в нескольких местах над домами чуть колыхались на тихом ветру красные флаги.

«Интересно было бы пожить там недельку, поговорить с людьми, посмотреть, как входит жизнь в нормальную колею», — подумал Михайло. Десантники еще не знали, что в порту Юки уже высадился батальон морской пехоты, что туда уже прибыли корабли для постоянного базирования, а большие транспортные суда доставили артиллерийские, стрелковые и инженерные подразделения. Не знал Михайло, что там уже были и два зенитных дивизиона, одним из которых командовал подполковник Мякишев.

Не успели катера пришвартоваться к причалам Русского острова, как разведчики начали спрыгивать на землю. Некоторые из последних сил брели к своей казарме, иные, отойдя немного от берега, падали на землю и мгновенно засыпали.

Еще на переходе, спустившись в матросский кубрик, Михайло достал лист бумаги из полевой сумки и принялся писать корреспонденцию для флотской газеты. С горем пополам (катер основательно покачивало) он дописал заметку и, думая, каким путем ее отослать в редакцию, подошел к группе офицеров, встречавших десантников. Среди них увидел инструктора политуправления по печати. Инструктор поздравил его с благополучным возвращением и сказал, что политуправление создало резерв политработников для обеспечения политработой десантных операций. Этим и объясняется его появление здесь, на острове. Лесняк поинтересовался, где сейчас Григорий Коновалов. Взгляд инструктора потеплел, и он с особой почтительностью сказал:

— О, Григорий Иванович выкуривает самураев из Южного Сахалина. — И тут же, будто между прочим, добавил: — Кстати, если хотите снова отправиться с десантом — на рассвете будьте здесь.

К ним торопливым шагом подошел вездесущий Голубенко, поздоровался и скороговоркой произнес:

— Идем скорее искать оказию, нас ждут в редакции с материалами. Уже небось и косточки наши перемыли. А мне еще надо проявить и закрепить. Там, правда, помощники есть…

— Ты знаешь, я не поеду, — решительно сказал Лесняк. — Меня могут оставить в редакции, а здесь к утру назревает новое дело. Прошу тебя, Андрей, отвези корреспонденцию и передай письмо жене. В редакции скажи, что я замотался, словом, придумай что-нибудь.

— Все ясно, — подмигнул ему Андрей. — Ты мне все больше нравишься. Если так пойдет и дальше, из тебя выйдет настоящий моряк. Давай твой гениальный опус о нашей блестящей одиссее и письмо давай, но не думай, что я завтра отстану от тебя. — И сострил: — В случае чего попрошу подлодку у адмирала Юмашева и вас все равно догоню.

Добравшись до казармы, Михайло не смог дойти до своего кубрика — лег на ближайшую свободную койку и тут же заснул. Проснулся от пронзительного гудка боцманской дудки. Этот резкий звук словно подбросил Лесняка на койке, и он, еще полусонный, крикнул:

— Что за дурень забавляется?

— Это я, старый дурень, хочу поздравить вас со светлым понедельником, — басовито прогремело рядом, и Михайло узнал по голосу бывалого черноморца, участника Керченского десанта боцмана Кучмия. — Вы с нами идете или я задарма вас разбудил? Если с нами, то сигнал боевой тревоги касается и вас.

— Прошу прощения, но который час? — удивленно спросил Михайло.

— Начало шестого, товарищ старший лейтенант, — сочувственно ответил боцман. — Наши уже все на ногах. Приказано получить новое оружие, очистить от масла, взять запас патронов, продуктов на трое суток и так далее. Прогулка, видать, будет веселой. Рыбаки по понедельникам не выходят в море, а нам — тяжелый день или легкий — сполняй команду и будь здоров. Тьфу-тьфу, пусть и понедельник будет для нас легким — на святое дело идем.

«Значит, вчера было воскресенье, — подумал Михайло. — В этой круговерти и счет дням потеряешь».

Через полчаса он уже был у пирсов. На этот раз здесь стояли не два, а шесть катеров: два — на старом месте, четыре — чуть поодаль, и около них толпилось подразделение морской пехоты. На катера грузили боеприпасы и какое-то другое военное имущество.

Кто-то дернул Михайла за рукав. Он оглянулся и встретился лицом к лицу с капитаном Карповым, вахтинцем, с которым зимой сорок третьего вместе ездили на фронт.

— Ты что здесь вынюхиваешь? — протягивая для приветствия руку, спросил он. — Тебя давно ждут в редакции.

— Я не получал приказа о возвращении, — пожал плечами Лесняк.

— Где же тебя мог найти приказ, если ты скачешь по всей Корее? — рассмеялся Карпов и тут же приложил палец к губам: — Молчок. Ты меня не видел, я — тебя. Двоих на одну операцию редактор никогда не пустил бы.

— Гей, хлопцы! — кричал, подбегая к ним, обвешанный фотоаппаратурой капитан Голубенко. — Они здесь балагурят, а я, высунув язык, ищу их. Без меня хотели деру дать? А я вас, голубчиков, и прищучил. Ты, Михайло, с кем идешь? С разведчиками? А я с морской пехотой махну.

— Я тоже с Навроцким договорился, — сказал Карпов. — Когда-то служил с ним, еще до перехода в редакцию. Можно сказать, старые кореши.

Началась посадка, и вахтинцы попрощались с Лесняком.

Михайло и на этот раз не расстался со взводом Бабичева, который снова шел на головном катере. Лесняка тянуло в этот взвод не только потому, что здесь были Савченко, Сагайдак и Климов, — он уже сдружился со многими моряками взвода.

В семь часов катера снялись со швартовых, вышли из бухты и взяли курс на юг. Солнце поднимается медленно, начинает пригревать и ярко освещает живописное корейское побережье. Михайло теперь уже спокойнее любуется его пейзажами, пытаясь представить себе, как за этими зелеными лесами, за горами широким фронтом, от Владивостока до Читы, движутся на юг советские войска. В горах идут, наверное, упорные бои, а на пустынной Маньчжурской равнине, выйдя на оперативный простор, развивают сплошное наступление танковые и моторизованные войска. Где-то там, далеко на юге, по побережью, продвигается танковый батальон, в котором находится и Василь. Может, снова им посчастливится встретиться?