После ужина воины отдыхали на траве неподалеку от казармы, курили, вели обычные матросские разговоры. Шутки так и сыпались, раздавался веселый смех.

— А где наш кавалерист? Что-то его нигде не видно? — послышался чей-то голос. — Пусть он расскажет, как его с двумя салажатами шлюпка накрыла.

— Клянусь, кавалерист будет доказывать, что они сухими из воды вышли.

— Он такой, что докажет…

Михайло спросил Гордея:

— Что за кавалерист?

— Сергей Овчаренко. Ему такое прозвище прилепили в Полярном. Он шел с ватагой своих хлопцев, был под хмельком и вдруг увидел: лошадь пощипывает травку. А Сергей лошадей любит — подошел, потрепал ее по шее, а потом со словами: «А поглядите-ка, хлопцы, как наши запорожцы казаковали» — вскочил на нее. Лошадь, конечно, не оседлана, без узды, испугалась и понесла матроса по набережной, только ленточки от бескозырки развеваются. Тут, как на грех, по набережной шла группа высших штабных офицеров. Один из них не растерялся — бросился наперерез, обхватил шею лошади руками и остановил ее. Этот же офицер и не поскупился — тут же отвалил Сергею пятнадцать суток гауптвахты. С тех пор его и окрестили кавалеристом. А вообще-то он парень боевой и весельчак. Да все они, североморцы, как на подбор.

Среди общего шума послышался чей-то голос:

— А ты, Савченко, почему без гармони приволочился?

— Вот так всегда: Клим есть — гармони нет, гармонь есть — Клима нет, — добавил кто-то.

— Гармонь здесь, да не хочу задаром мозоли набивать, — отвечал Савченко. — Никто «яблочко» танцевать не хочет.

— Мы за день натанцевались — не до «яблочка», — кричат ему. — Ты песню начинай. Давай «Варяга».

И долго звучали то раздольные, то лирически-трогательные, то грозные матросские песни.

…Потянулись напряженные дни учений. Невдалеке от казарм, в распадке, гулкой трескотней раздавались автоматные выстрелы и басовито строчили пулеметы: десантники учились точно стрелять из оружия, с которым им неминуемо придется вступать в бой. Каждый стремился выверить надежность своего автомата или пулемета.

Часто, надув резиновые шлюпки, по двое и по шестеро учились ходить на них в штиль и при высокой накатистой волне, нередко опрокидывавшей шлюпку у берега. Михайло и сам не раз садился в шлюпку, и дважды ему приходилось выбираться из воды, идти по скользким камням, цепляясь за водоросли.

Не простое, оказывается, дело — научиться вместе со всеми прыгать из шлюпки на берег. А надо — враг не так любезен, чтобы подавать нам трап, он поливать свинцом будет.

Выберется Михайло вместе со всеми на берег, мокрый, в сапогах чавкает, а надо бежать вверх по склону горы или ползти на животе по разбухшей от дождей глинистой почве, которая так и всасывает локти и колени. Доберешься до вершины сопки, а тут команда: спускаться вниз. Солнце печет нестерпимо, воздух густой и удушливый, от земли поднимаются горячие испарения Спустишься с сопки и снова взбираешься на вершину, взмокший от липкого пота, дышишь, как кузнечный мех. Не успеешь дух перевести, как снова звучит команда спускаться вниз и цепочкой — в кустарник, в высокую траву. А за спиной — рюкзак, на шее — автомат, они цепляются за тугие стебли, за ветки, тормозят. Командир же подгоняет: «Шире шаг! Пошевеливайся!»

После обеда и короткого отдыха матросы расходятся по кубрикам и во главе с командиром отделения, вооружившись лупами, рассматривают аэрофотоснимки чужого побережья, учатся их дешифровать. Изучают топографические карты береговой полосы, пытаются обозначить доступные и труднопроходимые места, прикидывают наиболее возможные маршруты движения.

У Лесняка как-то сразу установились теплые взаимоотношения с командиром взвода мичманом Николаем Бабичевым. Может, потому, что были они ровесники и оба любили литературу.

Бабичев до службы был сельским учителем, умел печатать на машинке, и его на флоте сперва назначили писарем. Когда началась война, он хотя и не сразу, однако добился, чтобы его перевели в разведотряд. Николай, низкорослый и сухощавый, не отличался крепким здоровьем, все же командир разведчиков взял его; нужен был писарь. Но Бабичев просился в разведку. Наконец командир приказал старшине Леонтьеву готовить его к походу: мол, один раз пойдет и успокоится. И начал Николай под руководством Виктора тренироваться: и боксом занимался, и джиу-джитсу. Намнет ему кто-нибудь из разведчиков бока — целую неделю отлеживается. Виктор поглядывал на Николая косо: не хотелось ему возиться со слабосильным писарем. Однако характер Бабичева победил — постепенно из него вышел первоклассный разведчик. Со временем Леонтьев стал политруком отряда, а потом и командиром, а Николай — взводным. Леонтьев и мичман Никаноров старше Николая года на три: перед войной отслужили действительную. Но после демобилизации побыли дома недолго. Леонтьев, правда, успел жениться, а Никаноров так и остался холостяком.

В Заполярье их дружба переросла в настоящее братство. Они, все трое, с полуслова понимали друг друга.

Как-то Михайло сказал Бабичеву:

— Вам, североморцам, легко на учениях — у вас огромный опыт, вы закалили себя в боевых делах.

— Не так-то нам легко, — возразил мичман. — Здешние условия для нас необычные. В отличие от заполярных скал, у вас в горах и долинах густые леса. Там приходилось мокнуть, мерзнуть, зарываться в снег, а тут солнце прожигает до самых печенок.

— Тихоокеанцы, пополнившие ваш отряд, хотя и привычны к местным условиям и к климату, не имеют опыта, — заметил Лесняк. — Большинство из них — молодые матросы.

— Однако парни они хваткие, — довольно сказал Бабичев. — Я уверен — дело у них пойдет. Только дали бы нам еще месяц на тренировки… А пейзажи здесь — я никак не налюбуюсь. Просторы гигантские. В Корее тоже, оказывается, много гор и лесов, особенно на севере. Это нам надо учитывать…

И десантники учились пробираться сквозь кустарники и высокую, в рост человека, траву. Там, в Корее, местами густые заросли и лианы образуют сплошную непроходимую стену. Есть еще заросли осоки и камыша…

Заместитель командира отряда по политчасти, также заполярец, капитан Задонцев, которого, по старой привычке, здесь называли комиссаром, парторг Вишняков и комсорг Гордей Сагайдак ежедневно вели политработу среди матросов, намекая на то, с каким врагом отряду неминуемо придется столкнуться.

Леонтьев, чтобы проверить, чему успел научиться отряд, решил провести большой учебный поход на материк. Разведотдел штаба флота согласился с этим, но потребовал, чтобы была обеспечена четкая, бесперебойная работа средств связи. Шестого августа отряд отбыл на учения. Планировалось неделю ходить по таежным тропам, сопкам и падям.

К месту выгрузки пришли на торпедных катерах, выбрались на пологий песчаный берег и ускоренным маршем двинулись в лесные чащи. В пути десантники-тихоокеанцы учились пользоваться компасом, картой, ходили по азимуту.

Разведчики приспосабливались к ориентировке в густых зарослях леса и кустарниках, в высокой траве и камышах.

Учения должны были завершиться «захватом» опорного пункта, который поручено было «оборонять» взводу Никанорова, а взводу Бабичева — «штурмовать». Однако этот план не удалось осуществить. В ночь на девятое августа экстренной радиограммой отряду было приказано срочно вернуться к месту назначения, где его ожидали торпедные катера.

В полночь отряд был уже на своей базе. Еще на берегу десантники узнали о том, что восьмого августа Советское правительство заявило правительству Японии, что с девятого августа СССР будет считать себя в состоянии войны с Японией.

Михайло не на шутку встревожился: как ему быть? Редактор сказал, что они найдут возможность передать ему новые задания. Но возникла чрезвычайная ситуация: начинается война. Имел ли ее в виду редактор? Подумал о Василе: где он сейчас?

«А как Ирина? Наверное, не может заснуть — думает, что я уже воюю». С этими мыслями он лег спать. Однако, как ни старался Михайло заснуть, сон не приходил. И погода словно недоброе вещует: небо затянуло тучами, хлынул такой дождь, что от его потоков все загрохотало, слилось в единый гул. Разбушевалась гроза.