Лесняк с завистью подумал: «И этот воевал. Я, видать, один здесь среди командиров необстрелянный. И самый молодой среди них. Нелегко будет командирский авторитет завоевать».

Работали еще с полчаса, пока Лашков не крикнул:

— Товарищи лейтенанты! Ко мне! — А когда командиры подошли, сказал: — Привести себя в порядок. Время кончать работу, и, кстати, наш кормилец старшина Курдюков доложил, что ужин готов. Лейтенант Васильев! Покажи дублерам, где у нас бочка с водой, — умыться им надо.

Ужинали на КП роты, который помещался в голубом павильоне, в тесной комнате с одним окошечком, из которого хорошо была видна сопка. Вдоль трех стен протянулись только что сбитые из грубых досок нары, служившие и скамейками. Посредине — небольшой квадратный стол, застланный газетами. На стене висела карта Советского Союза, и на ней маленькими, вырезанными из красной бумаги квадратиками была обозначена линия фронта.

Старшина роты старший сержант Курдюков, плотный и толстогубый мужчина лет двадцати пяти, грубоватый, какой-то неуклюжий с виду, принес четыре котелка перлового супа и один на всех котелок пшенной каши. И каждому по кусочку хлеба.

— У меня из головы не выходит этот случай с сержантом-дезертиром, о котором говорил старший политрук, — сказал Пулькин. — Неужели нет никакой возможности вырваться отсюда на фронт?

— Вот те раз! — удивился ротный. — Не успел к службе приступить, а уже думает, как отсюда вырваться. Вы меня, товарищ Пулькин, все время пугаете.

— Не бойтесь, товарищ лейтенант! — рассмеялся Геннадий. — Я дезертировать, а тем более склонять к этому подчиненных не собираюсь. Однако думаю, что и вы мечтаете о фронте.

— Вот наш главный мечтатель, — сказал Лашков, кивнув головой в сторону Васильева. — У него на боку постоянно болтается полевая сумка. Он и спит, и к девчатам с нею бегает. А какие сокровища в этой сумке? Шесть рапортов с просьбой послать на фронт. На них резолюции: «Разъяснить товарищу порядок и обстановку».

— И что, товарищ лейтенант, разъяснили вам? — спросил Пулькин Васильева.

— Разъяснили, — ответил Васильев. — Да так, что мне было и холодно, и жарко. После первых рапортов разъяснил майор Мякишев, далее — комиссар полка, а последний раз давал чертей сам командир полка. Посоветовал, чтобы я с новым рапортом готовился к гауптвахте.

— А вы спросите у него, зачем он хранит эти рапорты, — сказал Лашков.

— А вот наберется десяток — пошлю их командующему флотом, вместе с новым, одиннадцатым, на его имя.

— Вот тут-то он тебя и шарахнет, — заметил Лашков. — Всей своей властью шарахнет.

— За патриотические чувства? — не сдавался Васильев.

— Ну а как же иначе? — раздраженно спросил Лашков. — По-твоему, всех отпустить на фронт, оголить восточные границы и открыть их японцам? Нет, друзья. У нас сейчас какая готовность? Номер один! Этого вам мало? Здесь тоже фронт, правда, пока скрытый. Так что давайте уясним это и оставим лишние разговоры.

— Беда вся в том, Лашков, что ты говоришь правду. Если бы я этого не понимал — меня бы тут и цепями не удержали.

Ужин закончили молча. Ротный встал и тут же обратился ко всем:

— Итак, друзья мои, будем честно служить на вверенных нам объектах. — Когда он вышел из-за стола, обратился к Геннадию: — Вы, товарищ Пулькин, отправляйтесь в свой взвод. Я сейчас протелефонирую Гаценко — пусть встретит вас и устроит на ночлег. Лейтенант Васильев и Лесняк, пока не закончат их блиндаж, будут ночевать здесь, со мной.

Он вышел в сенцы, где в углу на столике стояли два полевых телефонных аппарата. У столика, сидя на табуретке, опираясь спиной о стену, дремал дежурный связист.

Три недели побыли Лесняк и Пулькин дублерами, затем Михайла назначили командиром первого взвода, Пулькина — второго, Васильева — третьего, а лейтенанта Гаценко перевели в третью роту. Так наконец выпускники училища стали командирами, каждый самостоятельно отвечал за свой взвод, за его боевую и политическую подготовку, за готовность открыть огонь по противнику, который может внезапно появиться в воздушном пространстве. От подъема до отбоя дни были заполнены службой, а ночи казались уж очень длинными. Каждый с нетерпением ждал рассвета, чтобы послушать по радио Москву. Какие вести придут с фронтов? Если бы радостные, обнадеживающие…

Но вести с каждым днем были тревожнее.

Непокоренный Севастополь оставался гордостью и надеждой. Стойкостью его защитников восхищался весь мир. Недавно Лесняк читал во флотской газете «Боевая вахта», как пять моряков-севастопольцев вступили в смертельный бой с колонной фашистских танков из пятнадцати машин. Матросы, вооруженные только автоматами, гранатами и бутылками с горючей смесью, проявили небывалое мужество. Когда кончились патроны, один из пятерки, обвязавшись гранатами, бросился под гусеницы танка. Вслед за ним двое других сделали то же. Ценою своей жизни пятеро героев сорвали танковую атаку противника.

Как просто и сильно пишет о моряках-воинах Леонид Соболев в своей книге «Морская душа»! Бойцы роты Лашкова уже зачитали ее до дыр.

Лесняк, конечно, не знал, что весною, когда весь народ ожидал нашего наступления, на фронте велась напряженная борьба за овладение стратегической инициативой. Каждая из сторон пыталась повернуть ход войны в свою пользу. И вдруг неожиданно быстрое наступление фашистских войск ошеломило, вероятно, всех. И только теперь из газет, из лекций, которые читались в полковом клубе, Михайло мог составить определенное представление о событиях, происшедших там, на западе. Оказывается, гитлеровцы провели мобилизацию резервов и увеличили число своих дивизий на советско-германском фронте до 226. Но, даже имея такие значительные силы, враг уже не мог, как в прошлом году, планировать наступление по всему фронту. Немецкое командование решило на этот раз перенести центр боевых действий на юг, чтобы лишить нашу страну важнейших военно-экономических районов.

Свое наступление фашисты начали ударом восточнее Курска. И хотя наши войска оказывали отчаянное сопротивление, на ряде участков враг прорвал оборону и продвинулся в глубину нашей территории на 150—400 километров. Были потеряны, важнейшие промышленные и сельскохозяйственные районы. Оказавшись под угрозой окружения, войска Южного фронта оставили Ростов, переправившись на левый берег Дона…

В эти дни Михайлу не раз вспоминались его университетские друзья — Зиновий Радич, Микола Бессараб, Андрей Жежеря и Лана, друг детства Олекса Ковальский и дядька Ляшок, воевавшие весной где-то в Донбассе, а теперь, видимо, и они отошли на Дон. Уже каждому стало ясно, почему так бешено гитлеровцы рвутся на Кавказ. Ведь Кавказ богат стратегическими материалами, и прежде всего нефтью. Овладев этим районом, враг парализует действия Черноморского флота, кроме того, перережет наши коммуникации с Ираном, через который поступает часть вооружения, поставляемого союзниками. Наконец, окажет давление на Турцию, которая все еще колеблется — вступать в войну против нас или выжидать. Кавказ открыл бы фашистам путь к Индии, к странам Ближнего и Среднего Востока. Фашисты этим наступлением, бесспорно, побуждают Японию к активным действиям против нашей страны. Очень возможно, что по тайному договору с фашистами Япония нападет на нас, как только они выйдут к берегам Волги или приблизятся к перевалам Главного Кавказского хребта.

Смертельная опасность для нашей страны нарастала с каждым днем. Еще в начале июня фашисты начали третий штурм нашей гордой крепости на Черном море. Всюду, в том числе и на Тихом океане, люди следили за героической обороной Севастополя. Тридцатого июня, после 250 дней и ночей обороны, по приказу Ставки Верховного Главнокомандования, воины со слезами и проклятиями, под сильным натиском врага, оставили разрушенный город.

А здесь изо дня в день, с утра до вечера — боевая и политическая подготовка. Каждую ночь во взводе Лесняка боевые расчеты бдительно следят за небом.