Юрий Печерский, по национальности поляк, стройный, с белесым чубом и голубыми глазами, по-девичьи бледным лицом, с изысканными манерами, действительно мог бы сойти за молодого графа в каком-либо кинофильме.

— Не так ли, ваше сиятельство? — обратился к нему Жежеря.

— Совершенно верно, — подтвердил тот, подойдя к столу и разглядывая белую скорлупу и черные яйца.

— Но когда ты, Микола, дерзишь, — продолжал Жежеря, — мне кажется, что передо мной не шевалье, а шеваль, что в переводе означает просто лошадь.

— Да что ты понимаешь в лошадях? — презрительно прищурился Бессараб. — Лошадь — красивейшее животное в мире. А что такое лошадь для воина-кавалериста во время боя? Вернейший друг. Да я самого плохого коня на тебя не променяю.

— А для меня лошадь — самая обыкновенная тягловая сила, — сказал Андрей. — Относительно же войны, если заварится, то она будет войной моторов, а не кавалерии…

Вдруг Жежеря увидел, что на столе разбросана скорлупа от яиц. Он молитвенно сложил ладони, поднял их на уровень подбородка и проговорил:

— Нет, хлопцы, все же что ни говорите, а на небе, видимо, что-то есть. Недаром же я, идя к вам, сотворил молитву. — Закатив глаза под лоб, он молитвенно произнес:

Опустив руки, продолжал:

— Где, откуда, хлопцы, этот дар божий у вас?

С этими словами Андрей снял шапку, посмотрел, куда бы ее положить, и, не найдя места, засунул ее за борт своего порыжевшего пальто, затем, подойдя к столу, осенил его крестным знамением.

— Сейчас, друзья, когда я заговорил вам зубы, кажется, могу и свои собственные пустить в дело, ибо, как сказал бы Тиль Уленшпигель, «кто голоден, тот пусть ест!». — Облупленное яйцо он взял двумя пальцами и поднял на уровень своего лица, затем, как это делают фокусники, зажал его в ладонях, дважды взмахнул руками и втиснул яйцо в рот. Он жевал медленно, перемещая его то за одну, то за другую щеку.

Все оторопело смотрели на него. Корнюшенко испуганно крикнул:

— Что ты делаешь, сумасшедший?!

— Не тронь его, — сказал Бессараб. — Может, все же его разорвет.

— Тебе смешно, а если этот обжора сыграет в ящик, кто будет отвечать? — возразил Евгений.

Смакуя, Жежеря то закатывал глаза под лоб, то сладостно зажмуривал их, слегка покачивая головой. Проглотив яйцо, взял второе, повторив прежнюю манипуляцию, и протянул руку к третьему, приговаривая:

— Спасибо, хлопцы, что облупили для меня яйца. Эта добропорядочность вам зачтется, когда в минуту Страшного суда предстанете перед всевышним.

После третьего яйца картинно повернулся к Юрию Печерскому, который особенно внимательно приглядывался к нему:

— Прошу угощаться, граф. Редчайший деликатес.

Отрицательно покачав головой, Печерский отступил от стола.

Когда Жежеря снова протянул руку к яйцу, Лесняк запротестовал:

— Стоп! Прекратить расхищение чужого добра!..

— Верно, — поддержал его Евгений. — Оттяните едока от стола.

— Друзья! — предостерег Андрей. — Не давайте своим рукам воли — я отступаю добровольно. И говорю вам: не морите себя голодом, смелее ешьте эти черные яйца. Помните: страх идет от незнания. Если бы вы читали не только то, что включено в университетскую программу, то знали бы, что, например, некоторые народы в Азии с древних времен едят черные яйца, и не только не отравляются ими, а, наоборот, интенсивнее других размножаются.

— Ты что, серьезно? — с недоверием спросил Бессараб.

— Он еще спрашивает! — ответил Жежеря.

— Хлопцы, — окинув товарищей испытующим взглядом, проговорил Радич, — может, и мы навалимся? Что будет Андрею, то и нам.

— Еще один сумасшедший объявился! — бросил на него жесткий взгляд Евгений и обратился к Жежере: — У тебя, Андрей, что желудок, что голова — весьма вместительны. И когда ты успел столько прочитать и запомнить?

— Если человек нуждается в чем-либо — его не приходится заставлять, — спокойно ответил Жежеря. — У тебя, Женя, тяготение к танцам, тебе все равно, есть книги на свете или нет.

— Еще моя бабушка говорила: не забивай свою голову чужими словами, учись мыслить самостоятельно, — ответил Корнюшенко. — К книгам меня никогда не тянуло. Сперва я этим мучился, а позднее и сам заметил: если размышляешь, сделать что-нибудь или не сделать, то, как правило, выходит — лучше не делать.

— Посмотрите на него — извергает афоризмы! — выкрикнул Микола. — Откуда это, Женя?

Корнюшенко постучал пальцем по лбу:

— Вот откуда! Сам придумал, не то что ты, Дидро и Гельвеция обкрадываешь.

— Ну, это уже плагиат! — рассердился Жежеря. — Это высказывание принадлежит знаменитому японскому автору «Записок от скуки» Кенко-хоси.

— Окстись, Андрей, — запротестовал Корнюшенко. — Я не только не читал, но отродясь не слыхал об этом японце.

— Это еще ничего не значит, — настаивал на своем Жежеря. — Ты не читал, а кто-то другой читал, и от этого другого ты утащил мысль, которая принадлежала японцу, записавшему ее от скуки… И когда записал? В четырнадцатом столетии нашей эры. До тебя же она дошла в середине двадцатого века.

— Погоди, Андрей, — обратился к нему Радич. — Ты лучше ответь, почему в Азии едят тухлые яйца, с чем едят и когда именно: в черные дни, чтоб только богу душу не отдать, или на праздники по религиозному обряду?

— Ответ начинаю с того, чем ты закончил, — с готовностью ответил Жежеря. — Во-первых, они едят это чудо не так уж и часто, во всяком случае не в будние дни. Во-вторых, их тухлые яйца нельзя называть тухлыми, потому что их на протяжении нескольких месяцев выдерживают в специальном растворе, состоящем из соли, извести, древесного пепла.

Радич, Лесняк и Добреля застыли на своих местах, а Бессараб и Печерский скептически слушали Жежерю. Тем временем Корнюшенко подбежал к столу и начал бросать облупленные и необлупленные яйца в фанерный ящик, раздраженно говоря Жежере:

— Не валяй дурака, Андрей, беги в медпункт немедленно. Нашел с чем шутки шутить.

Андрей спокойно обратился к Добреле:

— Пойдем, Матюша, домой, что-то меня на дремоту потянуло.

Добреля настороженно спросил:

— А может быть, Андрейко, пока не поздно, и в самом деле махнуть в медпункт? Если ко сну клонит — это плохо. Явная примета…

Жежеря молча двинулся к двери. За ним поплелся и Добреля, но Андрей вдруг обернулся и с невинным видом спросил Матвея:

— А яйца?

— Что — яйца? — удивился Добреля.

— Яйца забыл вернуть Корнюше.

Добреля прошептал:

— Ты уже бредишь, Андрейко.

Жежеря подошел к столу, протянул над ним руку и легко встряхнул ею — из рукава одно за другим, как тугие резиновые мячики, выпали три яйца.

Все изумленно поглядывали то на яйца, но на Андрея.

— Погоди! А что же ты жевал? — спросил Печерский.

— Язык, — рассмеялся Жежеря. — Свой собственный язык, ваше наивное сиятельство.

— Вот циркач, всех надул! — рассмеялся Радич.

Жежеря гордо вышел из комнаты. За ним последовал восхищенный выходкой друга Матвей. Но Андрей тут же вернулся:

— Эх вы, недомыслы! От голодухи набросились на тухлые яйца, напрочь забыв о семечках. А это же царский харч.

Все, словно по команде, снова кинулись к посылке.

Алексей Сваволя, полный, сутуловатый студент с круглым смуглым лицом, круглыми карими глазами и вьющимся чубом, в первые дни держался обособленно и на «спортзаловцев» посматривал свысока. Он был годами двумя старше тех, что пришли сюда сразу после десятого класса. Сваволя до поступления в университет работал в районной газете; он хорошо одевался, на лекции приходил с новым кожаным портфелем. Но в таком пестром скопище молодых людей трудно продолжительное время оставаться независимым.