А в это время передовые батальоны и разведывательные отряды всех трех фронтов двинулись на территорию врага.

Наступление наших войск началось на фронте длиною почти в пять тысяч километров и должно было углубиться на 600—800 километров. На полный разгром всех сил Квантунской армии давался очень короткий срок. Ставка Верховного Главнокомандующего приняла решение нанести два основных удара: со стороны Монгольской Народной Республики войсками Забайкальского фронта и со стороны Приморья, из района Ханко — Гродеково, войсками 1-го Дальневосточного фронта. В результате встречи этих двух фронтов в районе Харбин — Гирин японские войска были бы отрезаны от основных морских баз в Корее. 1-му Дальневосточному фронту предстояло нанести особо ответственный удар во взаимодействии с Тихоокеанским флотом вдоль берега Японского моря с целью освобождения Кореи. Перед этим фронтом японцы построили только у границы семнадцать укрепрайонов. А всего на пути этого фронта было сооружено более четырех с половиной тысяч разного рода долговременных опорных пунктов, оснащенных новейшим оружием.

В полосе наступления 1-го Дальневосточного — сплошные горы, покрытые тайгой, и обширные заболоченные районы. Дороги в этих местах очень плохие, населенные пункты разбросаны далеко друг от друга. Комаров не меньше, чем в болотах Прибалтики, и еще беда — энцефалитные клещи. Поэтому солдатам приказано воротники гимнастерок не расстегивать даже в сильную жару, а обшлага плотно завязывать.

1-й Дальневосточный кроме основного должен был нанести два вспомогательных удара: один из района Барабаша, другой — из района Краскино — озеро Хасан вдоль морского побережья. Здесь, на левом фланге фронта, действовала 25-я армия генерала Чистякова.

Ливень осложнил дело, но кое в чем и помог. Японские часовые, прикрываясь плащ-палатками, спрятались от ливневых потоков, за шумом которых не услышали, как советские саперы сделали проходы в заграждениях из колючей проволоки, на которую японцы понавешивали множество пустых консервных банок. Разведчики и передовые отряды застали врасплох гарнизоны огневых точек и взяли их в плен…

Наступление с каждым часом нарастало.

Михайло же сумел заснуть лишь перед рассветом, а проснувшись, узнал, что Леонтьева и замполита Задонцева утром вызвали в разведотдел штаба флота. Лесняк попросил командира отряда позвонить редактору флотской газеты и получить новые указания для него, Михайла.

Леонтьев и комиссар вернулись из Владивостока к вечеру. А вместе с ними прибыл и фотокор «Боевой вахты» Андрей Голубенко. Лесняк бросился к нему.

— Благодари меня и бога, — сказал Андрей. — Мы с тобой первыми из вахтинцев совершаем рейд в один из корейских портов. — И тут же добавил: — Не пугайся, пойдем с парнями Леонтьева.

Боцманская дудка подняла отряд по боевой тревоге задолго до рассвета. У каждого с вечера все было наготове: оружие и рюкзаки. Одежда — бушлат или легкая куртка, из-под которых на груди виднеется треугольник полосатой тельняшки — свидетельства «морской души». Касок в отряде не признавали. На одних были бескозырки, а большинство — кто в кепках, кто в спортивных шапочках. Одежда должна быть легкой и удобной.

Перед казармой состоялся короткий митинг. Его открыл, стоя на крыльце рядом с Леонтьевым, комиссар отряда Юрий Задонцев. Он говорил о том, что отряд идет в свой первый поход на новом театре действий, что он хорошо подготовлен к боям и успешно выполнит боевой приказ командования флота.

— Через несколько минут за кормой наших кораблей останется наша Родина, — сказал Задонцев, заканчивая выступление. — А там, за морем и за сопками, многострадальный корейский народ ждет своего освобождения. Мы идем на подвиги во имя чести и славы Отечества.

В числе выступавших был и комсорг отряда — старшина второй статьи Сагайдак. Лесняк слушал Гордея с особым интересом. Свое выступление Сагайдак закончил пламенным призывом:

— Дорогие мои побратимы! Отомстим самураям за смерть Сергея Лазо, за нашу Волочаевку, за всех, кто погиб на озере Хасан и на Халхин-Голе, за потопленные наши корабли!

Отряд быстро и бесшумно погрузился на два торпедных катера и отчалил от берега. На головном корабле — взвод мичмана Бабичева, к которому прикомандировался и Лесняк. Здесь же вся группа обеспечения. На ходовом мостике плечом к плечу с командиром катера стояли старший лейтенант Леонтьев и заместитель начальника разведотдела флота, которому командование поручило обеспечить успешную высадку в намеченном пункте.

За первым в кильватере идет второй катер со взводом мичмана Никанорова. С ним, как всегда на переходах и при высадке, замполит капитан Задонцев. На этом же катере и Андрей Голубенко.

В синеватой дымке рассвета постепенно растаяли контуры острова Русского. Стоя на юте и всматриваясь в даль, Лесняк радовался тому, что среди прибывших на остров морских пехотинцев он встретил прикомандированного к ним Костю Мещерякова. Идя в батальон к Мещерякову, неожиданно встретился с Еленой Кононовой, с которой познакомился, когда писал историю полка. Поздоровавшись, спросил:

— Ваши все здесь?

— Нет, меня оттуда, спасибо им, все же вытурили, — сообщила она — Сейчас санитаркой у морячков. Чувствую себя как птица, вырвавшаяся из клетки.

С Мещеряковым он провел вместе около часа. Костя был оживлен, много говорил, а прощаясь, сказал:

— Поздравь меня, Михаил! Я уже отец. Неделю назад родилась дочка. Как две капли воды на Соню похожа. — И, подняв палец, добавил: — Но есть в ней что-то и мое!

Лесняк сердечно поздравил его. А Костя продолжал говорить:

— Вот появилась на свет крошка, и знаешь, какое удивительное чувство проснулось во мне? Будто только теперь жизнь моя наполнилась настоящим смыслом. Софийка счастлива — ей только руками взмахнуть — и полетит как на крыльях. Правда, последние события опечалили ее…

Теперь, стоя на юте и вспоминая этот разговор с Костей, Лесняк мысленно обращался к своей жене: «А как там ты, моя Иринка? Какие сны тебе сейчас снятся? Получилось, что ты и вправду провожала меня на войну…»

Владивосток остался далеко позади. Слева по борту — безграничный морской простор. Из его притемненной голубизны медленно выплывает огненный край солнца. Небо уже очистилось от туч, и первый луч золотит причудливую линию гор чужого побережья.

Разведчики разместились вдоль бортов, и здесь, на юте, и возле рубки. Кое-кто прислонился спиной к холодным трубам торпедных аппаратов. Не слышно ни шуток, ни громких разговоров. Каждый напряженно следит за морем и небом. Не появятся ли над головой вражеские самолеты, не затемнеют ли в далекой дымке силуэты японских кораблей?

Вот уже два часа они идут в чужих просторах. Вздыбленная винтами вода бурунится и пенится за кормой, в густых брызгах разноцветно играют солнечные лучи…

…Накануне этих событий на главной базе флота собралась огромная армада военных кораблей. Вскоре их рассредоточили по бухтам — Ольги, Посьета, Находки, Петропавловска. Никто из десантников еще не знал, что наши корабли уже поставили минные заграждения, десятки подводных лодок атаковали суда противника, что авиация флота нанесла бомбовые удары по портам и базам Японии в Северной Корее и на Южном Сахалине, что дивизионы торпедных катеров уже вернулись после своих ударов по портам Юки, Расин, Сейсин и Гензан, что флот уже действовал на обширном участке фронта.

Побережье Кореи — Страны утренней свежести или, как ее еще называют, Страны утреннего покоя — действительно кажется таинственно-задумчивым и спокойным. Но этот покой может оказаться обманчивым и коварным. Где они там засели, самураи, и до каких пор будут выжидать?

Вчера поздним вечером Андрей Голубенко где-то услышал первую боевую сводку. В ней говорилось, что в Приморье наши войска, сломив сильное сопротивление противника, прорвали железобетонную укрепленную полосу японцев и на протяжении дня девятого августа продвинулись на пятнадцать километров.