Молодежь завидовала им, многие мечтой рвались в неизведанные просторы, разжигали свое воображение, свое стремление к героическому. Каждому хотелось скорее поехать на стройку.

Не усидел бы дома и Михайло, если бы не удерживал его Гелех, настаивавший на необходимости сперва получить образование. Летом юный учитель сдал экзамен за девятый класс, и его осенила мысль: «Зачем учиться в десятом, терять целый год? Попытаюсь поступить в Запорожский педагогический институт». А слух шел, что в институт принимают с неполным средним образованием. В райцентре он сагитировал двух своих знакомых, и они поехали в Запорожье. Но запоздали. «В прошлом году, — сказали в институте, — принимали и таких, а теперь пришло распоряжение — только после десятилетки».

Огорчились парни. Перед ними Михайло чувствовал себя виноватым, ведь он подбил их на эту неудавшуюся поездку. Но Михайло подбадривал друзей:

— Не печальтесь, хлопцы. Не вышло с институтом сейчас, выйдет в будущем. Но помимо всего — разве не стоило сюда приехать?! Подумайте, по какой земле мы сейчас ходим. По священной! Здесь же бурлило когда-то преславное запорожское казачество! Сечь!

Вспоминали далекие события из истории Запорожской Сечи. Побывали на острове Хортице, долго стояли возле могучего старого дуба. Вот если бы он мог говорить — какие бы захватывающие дух бывальщины поведал! Может быть, под этим дубом Хмельницкий перед походом на польскую шляхту проводил старшинную раду; может быть, после битвы отдыхал здесь Кривонос, прислонясь спиною к стволу и раскуривая свою казацкую трубку, а напротив лежал на траве и беседовал с ним любимец Запорожской Сечи Иван Богун. О чем они говорили? Как жаль, что не было тогда кинокамер и звукозаписи.

Друзья долго стояли на берегу Ленинского озера, любовались Днепрогэсом, заглядывали в шлюзы и ощупывали своими руками бетонные стены. Перешли на северо-западную сторону плотины. Солнце уже садилось, и в водяных брызгах водопада преломлялись его золотистые лучи, играя радужными цветами.

Восхищенные силой человеческого ума и рук, взнуздавших могучую реку, хлопцы неторопливо спустились по крутому каменистому склону до самой воды. Один из товарищей крикнул:

— Смотрите, сколько рыбы!

Действительно, у береговых бетонных плит плавали целые косяки рыбы. Парни бросились к ней, а рыба — в сторону плотины. Правда, далеко от берега не отходила.

Так по берегу хлопцы дошли до стен самой плотины. Отсюда особенно величественно выглядели гигантские размеры сооружения. Они стояли, подняв вверх головы, рассматривали невиданное диво, и вдруг сверху кто-то им крикнул:

— Стой! Руки вверх!

К ним по каменным глыбам спускался красноармеец, держа наперевес винтовку, потом остановился и приказал:

— Ко мне! Бегом!

Их арестовали. Повели в комендатуру проверять документы.

Ночь они провели на жестких койках. Михайлу не спалось — он думал о том, что непременно надо закончить десятый класс: «Получу аттестат за среднюю школу, тогда мне ничто не помешает поступить в институт». Утром все хлопцы возвращались домой…

Вскоре Михайло тепло попрощался с учителями и учениками Сухаревской школы и уехал в районный центр, где стал учиться в десятом классе.

…По всей стране кипела жизнь, полная романтики, героизма, подвигов. Валерий Чкалов осуществил перелет в Америку. Продолжалась папанинская эпопея покорения Северного полюса.

И в то же время на Западе поднимал голову фашизм. Испания пылала в огне. Весь мир облетели мужественные слова легендарной Пассионарии: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях».

Душа Михайла рвалась к борьбе, в ней теснились молодые чувства, находившие выход в стихах, которые он писал уже не тайком, а открыто. Пишущих стихи в школе оказалось четверо. Сперва их полушутя, а затем и всерьез стали называть поэтами. Чтобы и внешне походить на поэтов, они отпустили волосы и зачесывали их, как молодой Максим Горький.

На улице они почти всегда появлялись вчетвером, удивляя прохожих своими необычными прическами. Порой вслед им раздавались восхищенные голоса девушек:

— Смотри, поэты пошли!

Эти слова звучали для юной четверки как прекрасная музыка.

Районная газета иногда печатала их стихотворения. Михайло внимательно приглядывался к районным газетчикам, к их работе. Однажды намекнул редактору, что и ему, мол, хочется попробовать свои силы на газетной работе, а тот, не долго думая, и оформил Лесняка литсотрудником, подключив начинающего литератора к активной журналистской деятельности.

В школе старшие классы учились во вторую смену, поэтому Михайло приходил в редакцию с утра и полтора-два часа редактировал селькоровские письма или писал ответы на них. Редакция платила ему пятьдесят рублей в месяц.

Иногда он ходил в ближние колхозы, собирал материал для своих коротеньких заметок и корреспонденции. Все ему нравилось в газете: ежедневная суета, горячие споры во время обсуждения очередных номеров, посетители, которые приходят со всех концов района, запах типографской краски и шум печатного станка.

Там, в редакции, он познакомился и подружился с Аркадием Жаданом, художественным руководителем районного Дворца культуры, который по совместительству выполнял обязанности художника редакции. Он показался Михайлу натурой поэтичной, в чем-то даже загадочной. Аркадий закончил театральный техникум, несколько лет был актером городского театра. Всегда элегантно одетый, чубатый и быстроглазый, с волевым, мужественным лицом и удивительно чуткой, легкоранимой душой. Он был влюблен в театр. На концертах блестяще исполнял монологи Чацкого и Гамлета, отрывки из пушкинских «Цыган» и шевченковских «Неофитов». Читая хорошую книгу, часто не мог сдержать слез; он стремился всем оказавшимся в затруднительном положении помочь, обласкать словом и часто не жалел для них своих денег. Таков был Жадан.

Он часами горячо и увлекательно рассказывал Михайлу о выдающихся деятелях сцены — братьях Тобилевичах, Саксаганском, о Заньковецкой и Ермоловой, Сумбатове-Южине и Станиславском, раскрывая перед юношей новый для него мир прекрасного. Однажды Лесняк спросил его, почему он оставил профессиональную сцену. Оказалось, что в эту степную глушь он приехал по путевке Наркомпроса поднимать культуру, служить важному делу смычки города и деревни… Сын хлебороба, выученный на жалкие крестьянские гроши, он хочет таким же труженикам села, как и его родители, отплатить добром за их доброту и щедрость.

— Сюда пока не скоро приедет Московский Художественный или даже областной театр, — говорил Жадан. — Величайшие сокровища мировой культуры пока что остаются недоступными для крестьянской массы. И я в меру своих сил стремлюсь донести до хлебороба хотя бы небольшую частицу неисчерпаемого духовного богатства.

Аркадий нередко приглашал своего юного друга к себе на квартиру. Там и услышал Михайло историю жадановской женитьбы.

Однажды, прогуливаясь за городом, Аркадий шел мимо цыганского табора, неожиданно из шатра выбежала молоденькая цыганочка и, весело поблескивая черными глазами, улыбаясь, начала скороговоркой:

— А ты симпатичный! Хочешь, погадаю, красунчик? Всю правду скажу — не пожалеешь!

Аркадий засмотрелся на цыганку.

— Хорошо, погадаешь, если согласишься петь для меня.

Цыганка погадала ему, потом под гитару пела и танцевала.

Больше месяца стоял цыганский табор за городом, и Аркадий каждый день ходил к ним. Цыганочка приворожила его своей красотой, танцами и песнями, а вскоре стала его женой.

Звали ее Мариуллой. Когда Аркадий познакомил с нею Михайла, то во время разговора неожиданно выяснилось, что Мариулла и Михайло — земляки.

Жил когда-то в Сухаревке цыган Панас Лютенко. У него была земля, но он отдал ее в аренду, оставив себе лишь гектар на овес для лошади и на бахчу, а сам занимался кузнечным ремеслом. От табора он отстал потому, что его жена Ольга, рыжая, неказистая, была робкой, не умела ворожить, а это в семье цыгана — настоящая трагедия. На краю села, у железнодорожной посадки, Лютенко сделал себе сначала землянку, потом поставил низенькую хату и прожил там около десяти лет. Были у него три дочери. Средняя, Мариулла, — самая красивая. Были еще и два сына в семье Лютенко — Иван и Павел. С Павлом Михайло учился в школе с первого по четвертый класс, ходил иногда к нему в хату, в которой было еще теснее, чем у них, у Лесняков.