По привычке журналиста Алексей ежедневно покупал областную газету и перед сном, сидя у тумбочки или лежа на койке, прочитывал ее от корки до корки. Как-то вечером, когда он сидел на своей койке с газетой в руках, к нему подошел Жежеря. Скрестив руки на груди, проговорил:

— Позвольте спросить, товарищ политик, о чем сегодня пишут газеты?

Сваволя неторопливо поднял голову, окинул Андрея спокойным взглядом, ответил сдержанно:

— О многом.

— Вот это ответ! Коротко и неясно, — оживился Жежеря. — Ставлю вопрос номер два: долго ли вы, не уважаемая мною Сваволя, будете строить из себя сфинкса?

— Я вас не понимаю, — недовольно ответил Алексей.

— Вот видите: вас я с первого слова понял, а вы меня — нет, — снисходительно улыбнулся Андрей.

«Спортзаловцы» уже заметили, что Жежеря в вызывающей позе стоит перед Сваволей, — значит, предстоит интересное представление. И поодиночке начали приближаться к ним.

Жежеря, по-стариковски покряхтывая, сел на койку напротив Алексея, деловито сказал:

— Трудно вам. У меня же такая натура: не могу не помочь, если вижу человека в затруднительном положении.

— Какое затруднение? Почему мне трудно? — все выше на лоб ползли кустистые брови Сваволи. — Вы что-то путаете, молодой человек.

— Да, да, вам трудно, — отрицательно покачивая головой, повторил Жежеря. — Только вы не можете или не решаетесь в этом признаться. Видите ли, человек издавна с уважением относится к самому себе, а свое поведение считает результатом таких глубоких и мудрых размышлений, что часто не желает анализировать свое «я» и, в частности, свое поведение. Почему? Самолюбие, гордость мешают. Недаром говорят, что со стороны виднее.

— Вы можете покороче? — прервал его Сваволя.

— Могу, — продолжал Андрей. — Философы различают два вида характеров: настоящий и искусственный, или, еще можно сказать, позерский. Постоянно выдавать себя за того, кем ты не являешься, — трудно. Иногда это тяжкое мучение, тем более когда живешь в таком сумасшедшем сборище, где каждый, впервые вырвавшись на свободу, чуть ли не на голове ходит. Сознайтесь, Алексей: неужели у вас не возникает иногда желания сбросить с себя маску позерства и стать самим собой? Вы же обрекаете себя на одиночество в коллективе. Ваша напускная солидность и этакая наивная значимость вызывает у всех только неприязнь.

— Напускная солидность? — удивился Сваволя. — Говорите, говорите, я слушаю вас.

— Когда-то великий писатель, — гнул свою линию Жежеря, — сказал о менее талантливом: «Он меня пугает, а мне не страшно». Вот сейчас я смотрю на ваши поднятые брови и искривленные в пренебрежительной улыбке губы, и мне припоминается один давний случай. Я лично там не был, но, если верить историкам, ну хотя бы тому же Светонию или, возможно, Тациту, как-то в такой же солнечный день, в Риме, Цицерон допрашивал одного знатного римлянина. Этот римлянин, чувствуя себя обиженным, с гневом смотрел на Цицерона и при этом одну бровь вздернул к волосам, а другую опустил на бороду. Цицерон же на это спокойно заметил: «А ярость вам не к лицу».

«Спортзаловцы» рассмеялись. У Сваволи вмиг брови стали на свое место, а круглое лицо его расплылось в улыбке. Отложив газету в сторону, он сказал:

— Ну, ты и даешь, Жежеря! Прирожденный комик, талант. С тобой не заскучаешь.

— Разве только со мной? — переспросил Андрей. — У нас на литфаке собрались одни лишь таланты. Быть раскованным, открытым и искренним с людьми — это высшее блаженство для души. Раскуйте свою душу, Алексей!

— Разве ты не заметил, маэстро, что я уже расковался, — рассмеялся Сваволя и весело посмотрел на собравшихся вокруг них «спортзаловцев». — Может, вам, хлопцы, так показалось… Но я вовсе не считаю себя замкнутым, а тем более — талантом. Я работал в районной газете и понял, что в наше время журналисту без высшего образования не обойтись. Пошел учиться. Но чтобы корчить из себя гения — упаси бог!..

Жежеря обвел взглядом товарищей и проговорил:

— А вы чего торчите здесь? Видите — потерпевший получил первую помощь. Расступитесь! Дайте ему больше воздуха и времени на собственные размышления.

Высказавшись, Андрей вразвалочку пошел к своей койке.

После этого эпизода Сваволя прочнее вошел в коллектив. По вечерам, возвращаясь в спортзал, он громко сзывал студентов:

— Эй вы, монахи-книжники! Может, высунете свои носы из архейской эры и хоть на миг задумаетесь над тем, что творится на белом свете сегодня?

Вскоре Сваволю за сообщение свежих новостей прозвали «ходячим радио».

А в мире действительно становилось все тревожнее. Не утихали бои на фронтах в Испании. Все выше поднимал голову фашизм. Силой оружия Гитлер присоединил к Германии Австрию, готовился к захвату Чехословакии.

В начале осени положение в Чехословакии резко осложнилось. Закрывая в Нюрнберге съезд немецких фашистов, Гитлер произнес речь, полную резких угроз в адрес Чехословацкой республики, а вслед за этим в Судетской области фашисты организовали путч.

Радиорепродуктора в спортзале не было, и, когда Сваволя где-то задерживался, студенты роптали:

— Где же «ходячее радио» запропастилось? Весь день живем как во тьме, оторванные от событий в мире.

Однажды Сваволя вбежал в зал и взволнованно объявил:

— Внимание, братцы! Наматывайте себе на ус! — и начал читать сообщение ТАСС из Парижа о заседании французского правительства. По сообщению агентства Гавас, состоялось заседание французского совета министров. На заседании председатель правительства Даладье и министр иностранных дел Жорж Боннэ выступили с докладами в связи с речью Гитлера и сделали сообщение о последних инцидентах, происшедших, в Чехословакии…

Студенты живо обсуждали только что услышанные новости. Им хотелось знать, как развернутся события дальше, и они все чаще обращались к Алексею, будто он мог знать больше того, что пишется в газетах. Сваволя решительно комментировал события, жестикулируя заверял:

— Демократические силы мира не допустят того, что произошло с Австрией. Вот запомните мои слова — на защиту Чехословакии поднимутся вооруженные силы многих стран. Они поставят Гитлера на свое место.

Но уже на другой день мир облетела весть, что во время переговоров с Чемберленом Гитлер заявил, будто последние события доказали невозможность сосуществования немецкого и чешского народов в рамках единого чехословацкого государства и поэтому, мол, дальнейшие переговоры с чехословацким правительством немыслимы. Гитлер потребовал отделения Судетской области от Чехословакии.

В конце сентября произошла известная Мюнхенская конференция. Реакционные силы Чехословакии, пришедшие тогда к власти, после мюнхенского сговора предали свой народ, капитулировали перед Гитлером. Только коммунисты остались верны народу. Клемент Готвальд выступил со статьями в газетах «Руде право» и «Роте фане», в которых раскрыл измену, совершенную чехословацкой реакцией. Он заявил тогда президенту Бенешу, что даже голодные и босые абиссинцы и те оказали сопротивление агрессору…

В газетах замелькали заголовки: «Немецкие войска оккупируют все районы, где предполагалось провести плебисцит», «Немцы оккупируют пятую зону Чехословацкой республики», «Захватчики безнаказанно кромсают Чехословакию»…

«Спортзаловцы» теперь особенно внимательно следили за происходившими в мире событиями, которые сыпались как из мешка. Переплеталось значительное с мелким — события международного плана и студенческие будни.

Зимой литфак неожиданно прославился — добился на первой сессии наилучших показателей. Левко Палагута напечатал в областной газете статью о своих однокурсниках. В общежитии ее читали и обсуждали во всех комнатах. Палагута писал: