Лесняку даже посчастливилось нести вахту у перископа, а еще раньше он отстоял одну ночь с вахтенным офицером на холодном мостике. Но ему хотелось «боевого» самостоятельного дела. И случай такой представился, когда лодка достигла заданного квадрата и шла под перископом. «Противник» мог появиться в любую минуту. Подняли второй перископ. У командирского поочередно сменялись вахтенные офицеры, но у второго перископа командир еще не решил, кого поставить, и за советом обратился к своему помощнику. Тот, не долго думая, предложил: «Может, корреспондента?» Михайло, слышавший этот разговор, просунул голову в переборный люк и попросил: «Разрешите мне, товарищ командир!» Офицеры переглянулись, и командир ответил: «Хорошо!»

Лесняка, как «стажера», разумеется, обстоятельно проинструктировали, и он стал на вахту. На протяжении четырех часов, слегка пригнувшись, приникнув глазом к окуляру и крепко сжимая ручки, Михайло поворачивался вместе с перископом. К сожалению, «противника» обнаружить ему не удалось.

Вскоре Лесняка отозвали в распоряжение политотдела ПВО флота. И началась его служба в редакции многотиражки «На рубеже», в тожедолжности ответственного секретаря. Всю редакцию составляли три человека — редактор, лейтенант, Лесняк и инструктор — старшина второй статьи. В большом доме штаба соединения и политотдела, помещавшихся на Ленинской улице, редакция занимала две комнаты на первом этаже. Неподалеку, в другом здании, была типография, в которой верстались все многотиражки базы флота. «Рубежовцы» свои командировки планировали с таким расчетом, чтобы в редакции всегда оставалось двое.

Михайло приступил к работе в газете в знаменательный день — когда, разгромив фашистов на Курской дуге, наши войска могучей лавиной двинулись к берегам Днепра. С тех пор миновала осень, прошла зима и уже заканчивалась весна сорок четвертого года. Самый тяжкий период войны оставался позади.

В один из солнечных июньских дней Лесняк прибыл в бухту Экспедиция. На ее берегу расположилось село Краскино — райцентр Хасанского района. Отсюда отправился в подразделение истребительной авиации, где провел несколько часов среди летчиков. В полдень по хорошо наезженной дороге, проходившей через поля и перелески, пошел в селение Посьет. Солнце ласково пригревало, по обеим сторонам дороги ярко и сочно зеленели травы, местами, совсем как на Украине в эту пору, пламенели степные цветы. Справа, за придорожной полосой бурьяна, зеленел густой массив пшеницы, а слева, метрах в ста, начинался подлесок, по краю которого голубели цветы сирени. За подлеском, по склону сопки, поднимался лес. В поднебесье щебетали птицы, точно так, как когда-то в степи за Сухаревкой. Сняв фуражку и расстегнув темно-синий суконный китель, Михайло шел широким шагом по дороге, с наслаждением вдыхая свежий, ароматный воздух. Чарующая красота только что пробудившейся природы, лесостепное раздолье и птичий щебет наполняли радостью все его существо, и он на ходу начал тихо напевать какой-то лирический мотив.

Еще прошлой осенью Михайло получил добрую весть из дома: родители его и сестра — живы, и, как писала Олеся, они «чуть с ума не сошли от радости, когда получили письмо от Михайла. А днем раньше сизым голубком прилетел фронтовой треугольник от Василя. О таком счастье мы уже и не думали».

И с фронта приходили хорошие вести. Не успели фашисты оправиться от тяжелых поражений на берегу Днепра, как на них посыпались новые мощные удары на Правобережной Украине, а затем и в Крыму. Были освобождены Севастополь и Одесса. В марте наши войска вышли к государственной границе на реке Прут, началось освобождение Белоруссии и Молдавии. Бьют гитлеровцев и под Ленинградом.

Лесняку подумалось: «Большая радость пришла, но все же как далеко еще до Берлина!»

Мысленно он посмотрел на себя со стороны. Вот идет он, недавний сухаревский парень, нынешний офицер флота, журналист, идет по прогретой солнцем дороге на самом краешке родной земли — из Краскина в Посьет. Когда же вернется во Владивосток, напишет брату: «Наконец я побывал в тех местах, где ты в тридцать восьмом бил японских самураев». Эта мысль как-то резко кольнула в сердце: «Какая же ирония судьбы! Когда здесь воевал брат, я сдавал вступительные экзамены в университет, слушал первые лекции. Теперь брат воюет на западе, там идут тяжелые бои, а я любуюсь мирными пейзажами, побывал в селении, названном именем героя хасанских боев лейтенанта Краскина, стоял у памятника ему и комиссару Пожарскому».

Покой этого края охраняют моряки-тихоокеанцы и воины разных родов войск, разместившиеся вдоль всей восточной границы, которая протянулась на пять тысяч километров. Ведь по ту сторону — японская армия, которая еще и сейчас, когда немцы терпят поражение, не отказывается от своих захватнических намерений.

Михайло был у авиаторов, собрал для газеты материал и теперь направился к зенитчикам. У них тоже нелегкая служба: и днем и ночью неотрывно надо прислушиваться и присматриваться к небу, чтобы не пропустить вражеский самолет.

Сколько дивизионов и батарей на ближних и дальних подступах к главной базе круглосуточно несут свою вахту! Люди здесь такие, что каждый заслуживает песни. Но как трудно писать о них в газете! Ни места расположения, ни новых видов оружия показывать нельзя. А род занятий один и тот же: боевая и политическая подготовка. И как радуешься, когда удачно напишешь о письмах с фронта, которые бойцы получают от родных и друзей, потому что и здесь, как везде, воины любого подразделения прежде всего живут событиями на фронте.

Лесняк, уставший от долгой ходьбы, от солнца, которое стало пригревать сильнее, решил немного отдохнуть. Свернув с дороги в густую траву, снял с плеча полевую сумку, бросил ее на землю, расстелил китель и лег на спину. Приятно запахло травами и влажной землей. Перед глазами — высокое бледно-синее небо. Сдвинул на бок кобуру с пистолетом, чтобы не давило в спину, раскинул руки и с наслаждением подумал:

«Хотя и далеко залетел я от Сухаревки, но вот — лежу, как в родной степи. Раньше и в голову не приходило, что в этих местах так много украинцев…»

В прошлом году, в середине сентября, когда Михайло впервые прибыл в эти края, ему показалось, что он попал на Украину: белые хаты под соломенной или камышовой крышей, плетни, колодцы с журавлями, вишневые садки. Он приехал вместе с Мещеряковым: их пригласила в гости к своим родителям Софья Бобошко, адвокат при областном суде, — у них с Костей тогда, кажется, начинался «роман». Помнится, довольно долго пришлось им от станции идти до села Лубенского, что на полпути между Манзовкой и Варфоломеевкой. Особенно удивило и обрадовало Лесняка, что местные жители разговаривали на украинском языке.

Узнав, что Михайло родом с Украины, лубенчане наперебой расспрашивали о разных новостях, приглашали в свои дома, угощали чем могли.

Они и здесь, как когда-то на Украине, выращивали яровую пшеницу, овес, кукурузу. В этих краях много солнца и влаги, и жители собирают большие урожаи овощей — лука, редиса, огурцов, картофеля. В ту осеннюю пору во дворах стояли копны соломы и сена, у которых желтели и краснели большие горки тыквы и свеклы, как это бывало и в Сухаревке.

— Мы привыкли к этому краю и довольны всем, — певуче говорила сухощавая и черная, как сушеная вишня, Софьина бабушка Улита. Всем своим видом и щедрой ласковостью она напоминала Михайлу его бабушку по матери, жившую в селе Водяном. Когда он, бывало, в детстве гостил у нее, бабуся точно так же суетилась, бегала из хаты в сени, из сеней в каморку, подыскивая, чем бы вкусным угостить внука.

Дед Софьи — Мина Филиппович показывал Косте и Михайлу свой сад, где кроме вишен росли пересаженные из тайги и уже окультуренные груши и абрикосы. Вокруг усадьбы стояли, упираясь вершинами в небо, высоченные тополя и вязы, вдоль забора, с улицы, — ряд густых лип. Посередине садика, на заросшей травой полянке, — пять ульев. Михайло удивленно спросил:

— У вас и пчелы есть?

Дед Мина остановился, повернулся лицом к гостю, сдвинул со лба на темя соломенную шляпу-брыль, и в глазах его загорелись ласковые искорки. Лесняк и сейчас еще будто наяву видит перед собою невысокого, крепкого деда: на нем темно-синий приношенный жилет, надетый поверх белой рубахи, широкие черные портки, а на ногах старые, растоптанные, в заплатах сандалии. Он довольно разглаживает широкие седые усы и рассудительно говорит: