Хотя от берегов Шексны фронт был далеко, все же на верхней палубе установили четырехствольный зенитный пулемет, возле которого попеременно дежурили две обслуги. Одну возглавлял Василий Мещеряков, другую — Геннадий Пулькин.

Днем Михайло часами стоял на нижней палубе, жадно приглядываясь к новым местам. Вот она какая, Россия! Широкие просторы равнин, леса и перелески, кое-где похожие на украинские, а села не такие — здесь стены изб не саманные, темнеют округлыми бревнами, в прибрежных селениях и городах встречаются кирпичные белостенные дома. Освещенные солнцем, они приветливо глядят из-за зеленых деревьев.

На одной из пристаней Рыбинского моря все сошли на берег и построились в колонну. Оказывается, в пору ранней осени здесь вода спадает, и, чтобы не посадить корабль на мель, пришлось разгрузить его, то есть всем сойти на берег. К следующей пристани команда добиралась форсированным маршем. Шли по степным дорогам несколько часов. Под жарким солнцем на полях серебрилась стерня, кое-где стояли массивы нескошенных хлебов. Когда колонна вошла в большое село, на улицу выбегали дети, выходили женщины, неся в фартуках огурцы, помидоры, яблоки, угощали краснофлотцев, приговаривая:

— Берите, сыночки!

— Угощайтесь, родные, да бейте супостата-фашиста!

— Пусть счастливится вам!

— Храни вас господь!

Некоторые выносили в кувшинчиках молоко и сметану. Иная, ничего не имея под рукой, несла ведра свежей колодезной воды… Одна женщина, с раскрасневшимися щеками, с широкими бровями над красивыми печальными глазами, подбежала к колонне, держа в одной руке бутылку с водкой, а в другой — рюмку, ласково просила:

— Не отказывайтесь, родненькие! Хоть по полрюмочки, хоть капельку глотните. Мужа на фронт проводила, а вино от прощального вечера осталось — выпейте за его здоровье, пусть ему хорошо воюется! Да пусть пули его щадят, сердечного…

— Нельзя, тетушка, не положено, — отвечали ей молодые краснофлотцы. — Спасибо вам за ласку, за доброту! Но — нельзя!

Приветливо глядя на этих женщин-россиянок, Михайло вспоминал своих украинок. Как они удивительно похожи! Как родные сестры. Да по сути сестры и есть, ведь одна у нас семья от Львова и Ленинграда — до Владивостока. Нет, такую семью никто не победит!

К вечеру команда снова погрузилась на судно. Как только оно отошло от берега, радио начало передавать сводку Совинформбюро. В ней сообщалось, что наши войска оставили Днепровск.

Лесняк находился в это время в трюме. Услышав эту тягостную для себя весть, забился в уголок и опустился на свой ранец.

Вести с фронта поступали с каждым днем все более тревожные. Пользуясь превосходящими силами, гитлеровские войска прорвались в районе Стрельни к Финскому заливу, у Шлиссельбурга — к Ладожскому озеру, а южнее Ленинграда вышли к Пулковским высотам. У Ефимова была географическая карта Советского Союза, на которой он красным карандашом отмечал линию фронта. По этой карте «подплавовцы» видели теперь, что враг перерезал все коммуникации, связывавшие Ленинград со страной.

— Зачем же нас вывезли оттуда?! — с возмущением воскликнул Лесняк. — Ведь две тысячи штыков что-то весят. Что-то здесь, хлопцы, не так…

— Ну-ка, покажите мне, кто там такой умник! — раздался за спинами краснофлотцев, склонившихся над картой, строгий голос лейтенанта Лавриненко, командира роты. Краснофлотцы расступились, и Михайло выпрямился перед лейтенантом.

Лавриненко смерил Лесняка пренебрежительным взглядом, в сердцах сказал:

— Посмотрите на него, какой стратег нашелся! Панику сеешь? А знаешь, что по законам военного времени за это полагается?..

— Товарищ лейтенант! — еще больше подтянулся Лесняк. — Я высказал свою мысль…

— Молчать! — приказал лейтенант. — Неужели не понимаете, краснофлотец Лесняк, кому на руку такая болтовня? — и обратился к стоявшим вокруг: — А вы почему не прерываете болтуна? Чего уши развесили?

— Но вы нас поймите, товарищ лейтенант, — отозвался Ефимов. — Фронт требует бойцов, а мы — на Волге…

— От кого слышу такое? — удивился Лавриненко. — Вам что, как детям надо разъяснять? Бросить вас сейчас в бой рядовыми — значит завтра остаться без командиров кораблей и подразделений. Битва идет не на жизнь — на смерть. Воевать придется не один месяц, а может, и… Одним словом, сегодня надо думать о завтрашнем дне. Разве там, наверху, хуже нас разбираются в обстановке?! Или им меньше видно, чем вам? Разойдись! И прежде чем язык распускать — надо умом раскинуть.

Михайла до глубины души поразил намек лейтенанта Лавриненко на затяжную войну… По прибытии в город Энгельс они разместились в казарме, где комнаты называли, как повелось на флоте, кубриками. Так недавние «подплавовцы» стали курсантами зенитно-артиллерийского училища, хотя у них на лентах бескозырок красовались все те же слова: «Отряд подплава имени Кирова». И сразу же начались учения по тактике, теории стрельбы, по строевой службе, затем последовали выходы на полигон, на стрельбище. Поздней осенью выезжали на несколько дней в глубинный совхоз для оказания помощи в сборе табака, в уборке урожая картофеля и арбузов. С уборкой надо было торопиться — уже начинали дуть холодные ветры, дождило, по утрам поблескивали инеем первые заморозки…

В непроходящей тревоге, в грустных думах прошла осень, наступила зима. И в один из морозных январских дней курсантов бросили на разгрузку эшелона, доставившего оборудование эвакуированной с Украины фабрики.

Почти вся Украина была оккупирована врагом. Что сталось с родней Михайла? С Оксаной? Всякая связь прервалась. О чем только не думалось ему в эти черные дни… Тоска окутывала его душу, изо дня в день грызла сердце. Немного легче стало после разгрома немецких войск под Москвой. Курсантов водили в городской кинотеатр на просмотр документального фильма об этой битве. С новой силой разгорелась в душе вера в нашу скорую победу.

…Госпиталь размещался в трехэтажном здании на окраине города, неподалеку от берега Волги. На втором этаже, в большом зале, находилась палата для выздоравливающих. В ней-то и собрались те раненые, которые могли ходить.

Геннадий Пулькин, известный на курсах весельчак и острослов, выступал в роли конферансье. Курносый, с круглыми серыми глазами, в которых словно навсегда застыли одновременно и удивление, и обида, и недовольство, он мастерски пользовался этой своей, вызывающей улыбку, внешностью, создавая комические и гротескные образы. Геннадий начал концерт, прочитав несколько сатирических стихотворений и пародий на фашистских вояк, а закончил свое выступление стихотворением о том, как обнаглевших завоевателей проучили советские воины под Москвой.

Пулькина зал принял хорошо: слушатели сперва улыбались, а под конец выступления громко смеялись и даже хохотали. Необходимое настроение было создано, и выступавшие певцы и певицы (в самодеятельном коллективе, участвовали девушки из вольнонаемных) принимались собравшимися восторженно.

Лесняк, как все прочие участники концерта, сидел в первом ряду перед сценой и очень волновался. Он должен был выступить с чтением своей новеллы. Написал он ее со слов капитан-лейтенанта Рожкова, преподавателя тактики. Рожков воевал в Испании в составе Интернациональной бригады. На курсы попал из госпиталя, где был на излечении после ранения в боях за станцию Дно под Ленинградом. Капитан-лейтенант рассказывал курсантам о разных боевых эпизодах, один из которых и послужил темой для новеллы. В ней говорилось о группе связистов, возглавлявшейся заместителем политрука — эстонцем Арнольдом Мери, группе, принявшей неравный бой с отрядом гитлеровцев, окруживших штаб нашего корпуса. Собственно, это был рассказ о героическом поступке комсомольца Мери, который даже после третьего ранения не покинул поле боя. Курсанты принимали эту новеллу хорошо, но как примут ее фронтовики, Михайло не знал и опасался, что они могут подметить какие-либо детали, неточности — тогда засмеют.

Пулькин объявил:

— Выступает курсант Лесняк. Он прочитает собственное произведение.