Андрей словно не слышал ее слов. Не было сил даже подняться на ноги.
— Оглох, что ли? — раздраженно спросила Алла. — Или прикажешь мне раздеваться при тебе?
Взяв из шифоньера чистое полотенце, закрылась в ванной. Через полчаса вышла совершенно голой, с влажными распущенными волосами и, встав перед зеркалом, начала их расчесывать. Андрей сидел в той же позе, в которой Алла, оставила его. Парень смущенно кашлянул. Алла через плечо окинула его равнодушным взглядом:
— Не кашляй! Я знала, что ты не уйдешь. Теперь смотри сколько тебе хочется, мне безразлично. — И насмешливо добавила: — Знаешь, в Древнем Риме женщины не стеснялись купаться в присутствии своих рабов. А ты — мой раб. Не так ли?
— Нет, Алла, даже твоим рабом я быть не хочу, — мрачно ответил Андрей.
— Вот ты какой? — она резко качнула головой, отбрасывая волосы. — Ты прав. Быть рабом — хуже всего.
— Мерзко! — уточнил Жежеря.
— Каждый человек должен иметь свою собственную гордость. Но скажи, разве я не хороша?
— Хороша, — отозвался Андрей. — Природа не поскупилась для тебя…
До сих пор он не верил тому, что злые языки говорили о ней на руднике. Многие называли ее женщиной легкого поведения, но он считал, что эти слухи вызывались завистью…
Алла стояла перед зеркалом, а он упивался ее красотой: грудью, мраморно-белым овалом плечей, округлостью бедер… Вдруг он заметил, что она, глядя в зеркало, пристально, вызывающе и гордо наблюдала за ним. Смущенный ее взглядом, опустил глаза и сказал:
— Да, Алла, тело у тебя божественной красоты. Но сидит в нем, как мне кажется, сам дьявол…
Она довольно улыбнулась:
— Значит, ты уверен, что у меня есть чем побороться за свое счастье? — И сама же самодовольно и уверенно ответила: — Есть! И сейчас я свою силу испытаю на тебе. Хочешь, разрешу тебе остаться на ночь?
Она заметила, как он вздрогнул. На его лбу и под глазами мелкими росинками заблестели капельки пота.
Андрей, вскочив на ноги, загремев стульями, почти крикнул ей в лицо:
— Нет, Алла, некрасивые тоже не лишены гордости… — Он решительно направился к выходу и, прерывисто дыша, раскрыл дверь. Стоя на пороге, добавил: — За науку — спасибо. Так мне, дураку, и надо!
Оказавшись на улице, разбитый, обессиленный, прошел полквартала и остановился под деревом, опершись плечом о ствол. Ночь была темная, моросил дождь, но Андрей не замечал его. Было мгновение, когда он чуть было не побежал назад, чтобы упасть перед нею на колени, просить, умолять, чтобы согласилась стать его женой. Но его останавливало откровенное признание Аллы. Тяжело вздохнув, почти простонав, Жежеря пошел домой.
Несколько недель он страдал, много бессонных ночей провел в размышлениях над случившимся и, когда все немного улеглось, решился снова пойти в библиотеку. Там он узнал, что Алла передала квартиру своему мужу, а сама куда-то выехала…
Та далекая неразделенная любовь, возможно, и посеяла в душе Андрея какой-то страх перед женщинами. Что ни говори, а поведение женщин намного загадочнее поведения другой половины рода человеческого. И часто женщины действуют смелее. Хотя, разумеется, по поступкам одной Аллы нельзя судить обо всех. Нет, нельзя, в этом он убедился позднее.
Сейчас, стоя в окопе и глядя в степь, покрытую серебристой стерней, Андрей думал об огромном счастье жизни. В самой жизни столько привлекательности, так много еще не изведанных наслаждений и радостей, столько неоткрытого, умопомрачительно интересного… Ради всего этого, ради самой человеческой жизни стоит сегодня идти на риск, на безрассудную храбрость. Да, собственно, и выхода другого нет, кроме одного — драться, пока руки держат оружие, драться до полной победы. Хотелось бы только знать, как будут держаться в бою хлопцы. И тот же Матюша, и Бессараб, и Печерский, да и он сам, Андрей. До сих пор каждый из них отвечал только за себя, жил, по сути, только своим личным будущим. А сейчас на их плечи легла ответственность за судьбу страны, народа. Именно здесь, сегодня или завтра, проявится подлинная суть каждого из них. Кто они? Каковы они?..
…Прямо на юг, может в километре от противотанкового рва, было цветущее поле подсолнухов. Из этих подсолнухов как раз и показалась машина. Жежеря первый заметил ее и спокойно обратился к своему другу:
— Наша или чужая? И что это за черт — танк или какой-то призрак?
Добреля, поправляя ремень на гимнастерке, поднял голову и тоже всмотрелся в даль.
— Да там не одна: четыре, пять… семь… Сколько же их?
— Внимание! — отозвался где-то слева командир взвода, лейтенант Стаецкий. — Впереди вражеские бронетранспортеры.
Машины уже двигались по степной дороге к их окопам, шли одна за другой на большой скорости, поднимая пыль. Но вот передняя машина сбавила скорость, а задние начали объезжать ее справа и слева, выстраиваясь цепью. Всего было двадцать машин.
— Затормозили, — заметил Бессараб. — С хода противотанковый ров не могут взять.
Действительно, бронетранспортеры развернулись, и из них, как из мешков, посыпались пехотинцы. Откуда-то из-за машин вылетели пять или шесть ракет в сторону траншей, которые занимали курсанты. Вражеская пехота, выстроившись в шеренги, во весь рост, без единого выстрела пошла в психическую атаку. Поблескивая на солнце автоматами, гитлеровцы шли мерным широким шагом, убежденные в том, что их наглая атака увенчается полным успехом.
Не отрывая от глаз бинокль, лейтенант приказал:
— Приготовиться, но не стрелять. Подпустим ближе.
Курсанты напряженно наблюдали за этим необычным представлением, а затем, подпустив фашистов на близкую дистанцию, открыли огонь. Многие немцы падали, но основная масса упорно шла вперед. Не дойдя до траншеи каких-нибудь ста метров, они дружно, как по команде, повернулись и побежали назад. В этот миг курсанты-артиллеристы ударили по бронетранспортерам, из-за которых снова взлетели сигнальные ракеты. Но немецких пехотинцев уже ничем нельзя было остановить — они бежали, охваченные паникой. Их преследовали огнем, пока они не скрылись в подсолнухах.
Санитары перевязывали и переносили в тыл тяжелораненых. В пылу боя не заметили, как из окопа исчез Ващук. Среди раненых его не было. Лейтенант Стаецкий, доложив по телефону майору Бойко об успешном отражении атаки, о потерях, в конце доклада виновато сказал, что неизвестно куда девался курсант Ващук. На это майор в сердцах заметил:
— Твой Ващук бежал с поля боя сюда! Приполз на животе к основной оборонной позиции. Здесь его уже исключили из комсомола. Посылаю снова к тебе. Пусть кровью смоет свой позор. Следи за ним…
Вскоре в траншею вернулся запыхавшийся, вспотевший, с блуждающими глазами Ващук. Подойдя к лейтенанту, выпрямился и сказал, приложив ладонь к каске:
— Разрешите доложить: курсант…
— Знаю! — резко оборвал его Стаецкий. — Какой ты к черту… курсант? Гнида!
— Нервы, товарищ лейтенант, — обмяк всем телом и сгорбился Ващук. В надежде на сочувствие, бормотал: — Нервы не выдержали… У меня они с детства шалят… Я готовил себя не к войне…
— К предательству? — перебил его Стаецкий. — Так ты хотел сказать? Нервы виноваты? Иди, занимай свое место и знай: побежишь от врага — на месте уложу. Учили тебя, учили… — Не договорив, отвернулся и отошел в сторону.
— Кто бы мог подумать?! — удивлялся и возмущался Бессараб. — Ходил таким спесивым. Как же — романист.
— Романист?! — обозлился Жежеря. — Просто ничтожество! Я его с первых дней раскусил. На весь литфак тень бросил, трусишка!
В это время связист, оторвавшись от телефона, крикнул:
— Товарищ лейтенант! С НП передали: справа, со стороны Красной Степи, движется немецкая пехота. Не меньше батальона.
Стаецкий поднес к глазам бинокль и долго смотрел вдаль. Немцы шли несколькими шеренгами по открытому полю. Неужели и эти будут пугать психической атакой?
Прострочили первые автоматные очереди. Но передняя шеренга не стреляла — огонь вели из-за спин первого ряда. Что за чудеса?
