Из землянки первого отделения доносились звуки гармони.

— Савченко развлекает бойцов? — спросил Лесняк Осипова, который встретил взводного у своей огневой и сопровождал его.

— Другого гармониста у нас нет, — усмехнулся сержант и добавил: — На всю Первую Речку — единственный.

Михайло повернул к землянке. Осипов, опередив его, приоткрыл дверь и крикнул: «Встать! Смирно!» — и, выпрямившись сам, доложил взводному:

— Краснофлотцы первого отделения заняты личными делами!

— Вольно! — скомандовал Лесняк и вошел в землянку. Он не поздоровался, так как утром всех видел, но обратился к Савченко: — Услышал вашу гармонь, и захотелось зайти. Сыграйте еще что-нибудь.

— Вы любите гармошку? — с некоторым удивлением спросил Савченко.

— Кто ее не любит? — ответил Лесняк, садясь на низенькую, поставленную на попа сосновую колоду.

— Я не большой мастер, так, самоучка, — скромничая, проговорил Савченко.

— У нас, в степном селе, тоже не ахти какие мастера играли, но гармошку и балалайку любили все.

— И работать вам в степи приходилось? — с явным недоверием спросил гармонист.

— Приходилось, — ответил Лесняк.

— Значит, знаете, как хлеб делают? — весело подмигнул Савченко соседу и продолжал: — Можете и осот от березки или сурепку от буркуна отличить?

— Могу, Савченко, — принимая шутливый тон, мягко улыбнулся лейтенант. — Даже суданку с африканским просом не спутаю.

Недовольный несколько фамильярным тоном гармониста, Осипов с виноватым видом пояснил взводному:

— Савченко недавно у нас, раньше служил на торпедном катере. Списали по принципу: на тебе, боже, что нам негоже. Говорят, недисциплинирован был — жуть. Ну и наказали! Щуку бросили в воду. Очень уж он насчет женского пола шустрый. То в глухой аллее девушке голову задуряет, то с забора на прохожих молодиц пикирует. И надо же так случиться, что он еще и гармонист: к вечеру в субботу и воскресенье от женских делегаций отбоя нет: «Одолжите хоть на часок вашего рыжего гармониста». И лейтенант Лашков его отпускает.

— Ты, сержант, цепью меня к сопке приковал бы, как того Прометея, — добродушно смеется гармонист.

В разговор вмешался молоденький Ганеев:

— И почему к нему, рыжему и конопатому, девушки льнут? Хоть убей, не пойму. Из-за него сопку колючей проволокой огородили и караульных ставят.

— Девушки и молодицы за версту чуют настоящего моряка, — отшучивался Савченко, пробуя лады гармони. Затем растянул мехи и запел:

— Ну на кой черт нам твой Махно? — недовольно проговорил Осипов.

— Это для настроя, сержант. А сейчас мы — нашенскую, заветную.

Из-под его пальцев поплыла другая мелодия — медленная, сдержанная, даже суровая, и торжественно зазвенел голос гармониста:

Песню сразу же подхватили, сильные молодые голоса заполнили всю землянку. Они словно вливали в грудь Лесняка твердость и отвагу:

Краснофлотцы оживились, в только что пригасших взорах вспыхнули огоньки решительности, готовности к бою, загорелась вера в неизбежность победы. Спели еще несколько песен. Когда настала пауза, Лесняк спросил гармониста:

— Фамилия у вас украинская и акцент… Выходит, мы земляки — оба с Украины? Семья ваша эвакуировалась?

— Можно сказать, что эвакуировалась, только очень давно, — ответил гармонист. — Мои предки еще со времен Столыпина переселились с Полтавщины, из Миргородского уезда, в Приамурье. Может, слышали, есть такая местность — Зеленым Клином называется? Там много украинских сел. А мне так и не удалось побывать на Украине. Мой дружок по торпедному, Гордей Сагайдак, бывало…

— Гордей Сагайдак? — живо прервал его лейтенант. — Не из Сухаревки ли он случайно?

— Так точно, сухаревский, — весело подтвердил Савченко. — А разве что?

— Так он же мой друг, — сказал Лесняк. — Буду рад повидаться.

— Это я вам устрою, — добросердечно пообещал Клим.

Осипов улыбнулся, а боец Ольгин сказал:

— У нас, на Кубани, тоже много украинцев живет. Жена моя не так давно писала, что и этим летом виды на урожай были хорошие. А сейчас и туда фронт приблизился. Не успеют собрать хлеб. Если бы мне до войны кто-нибудь сказал, что немец в наши края придет, — я дал бы ему прикурить, чтоб не брехал, а теперь — нате вам! — правда… А ты сиди тут и волосы на себе рви.

Зенитчики поддержали разговор о положении на фронте, шутки и смех умолкли, все мысленно перенеслись туда, где шла жестокая битва с фашистскими ордами, куда всей душой стремился каждый из них.

Сержант Осипов сменил пулеметную обслугу, и бойцы, вернувшиеся с огневой, поставив на трапецию свои винтовки, сняв противогазы и патронные сумки, расселись среди товарищей и стали прислушиваться к разговору. Среди них был и ефрейтор Орленков, высокий, крутоплечий наводчик с быстрым и цепким взглядом умных серых глаз, с острыми скулами и широким чистым лбом. Его открытое мужественное лицо, твердые, уверенные движения и постоянная готовность к действию нравились всем бойцам. Выбрав удобный момент, Орленков вклинился в разговор, решительно заявив:

— У меня в груди столько накипело, что иногда кажется: если бы вырвался на фронт — в первом же бою целой роте фашистов повыпускал бы потроха. А после этого пусть и мне амба. Сидишь здесь, как на приколе, и не знаешь — за какие грехи.

— Кому-то же и здесь надо, — поучительно заметил сержант Осипов. — Японцы вон — под боком.

— Тебе легко говорить! — огрызнулся Орленков. — Твоя семья где? За Волгой. А моя с первых дней войны под немцем оказалась. Ну, отец, может, в Смоленские леса подался — партизанит. А мать и сестры гибнут в оккупации. Они ждут, что я приду, освобожу их, а я здесь, на сопке, изо дня в день смотрю в небо. Хоть головой об стенку бейся.

— Моя семья — за Волгой, — с обидой в голосе повторил Осипов. — А ты не видишь, что фашист на Сталинград нацелился?

Лесняк, молчавший до сих пор, решил, что от него ждут слова.

— Вижу, что все вы рветесь на фронт, — сказал он спокойно. — И я об этом мечтаю. Но поймите, друзья, уйдем отсюда — самурай обязательно сунется сюда. А кто ему по носу даст, если мы уйдем? Терпите, товарищи, и несите свою службу.

— И правда, хлопцы, — воскликнул Савченко, — нечего нам нюни распускать. — И он резко прошелся пальцами по белым клавишам:

Зенитчики подхватили песню во всю силу своих молодых голосов, и в только что печальных глазах засветилась отвага. От этой дружной песни Михайлу показалось, что у него мурашки пробежали по телу: ему вспомнилось, как они пели боевые песни на вечерних прогулках и на Неве, и на Волге, надеясь, что вскоре поедут на передовую.

«А Наташа воюет», — подумал он с завистью. И вспомнилось, как, войдя в вагон в Челябинске, он впервые увидел ее. Среди ехавших армейских командиров она сразу бросилась ему в глаза — невысокого роста девушка, лейтенант танковых войск. Подтянутая и энергичная. Она ехала в соседнем купе.

Когда Лесняк вошел в вагон, она как раз повесила шинель и пилотку на крючок вешалки и поправила волосы, которые, как круглая копна, лежали на ее голове. Стрижка под мальчика подчеркивала ее полное лицо. Под темными бровями — выразительные черные глаза, в которых то и дело вспыхивали искорки затаенного юмора.