Родственники в последний раз простились с погибшими, после чего траурная процессия пронесла на себе гробы от церкви до ближайшего кладбища. Благо, находилось оно совсем рядом. На месте, как и полагается, гроб заколотили и опустили в могилу. Кто-то бросил горсть земли, а кто-то, как все еще плачущая Камилла и хмурый охотник с ожогом на пол лица, не смогли смириться с мыслью о смерти Роберта Кхана.

Сестра Роберта не могла смотреть, как ее брата закапывают в землю. А охотник… ему не нравилась мысль о том, что долг за спасение дочери остался невыплаченным.

Я убью Хриплого!

Я убью Спицына!

Я убью Ворошилова и всю их братию следователей!

Никогда не думал, что очнусь не в силах пошевелиться и даже глаза открыть. Полный паралич! Причем пришел я в себя в церкви, прямо во время отпевания и тут же ощутил запах благовоний и толстый слой грима на лице. И холод… будто меня опустили в ледяную воду, а я даже и пошевелиться не могу.

Когда Камилла начала рыдать над гробом, у меня кошки на сердце заскребли. И тут воспоминания потихоньку начали возвращаться. Снова сработала ассоциативная память.

Сестра — человек, ставший мне более родным, чем мать. Я вспомнил эмоции, что нас связывали, но не слова. Это сложно объяснить… словами. Будто чувствуешь что-то очень-очень теплое, нежное, заботливое и даришь то же самое этому человеку. Вот какие у нас с сестренкой отношения. Я подарил ей кастет, когда она начала работать барменом в клубе. Так, на всякий случай. А потом сам первое время сидел у бара, не давая подвыпившему быдлу до нее докопаться. Вот таким я был братом! Внешне спокойным, терпеливым, но когда дело касалось близких мне людей, котел гнева взрывался и зло выбиралось наружу. И тогда только Камилла и могла меня остановить.

А вот про мать и сказать толком нечего. Она не любит себя, не любит меня и не любит даже Камиллу, хотя сестренка любит ее всем сердцем. Всё дело в нашем отце. Первые пять лет брака у папы с мамой всё было хорошо. Потом отец исчез куда-то на два года и вернулся домой уже с маленькой Камиллой на руках. Сказал, что ее родная мать погибла и теперь она будет жить с нами. А маме — то есть моей матери Маргарите — ничего не оставалось, кроме как принять отца обратно в семью. Мне тогда было семь, но я уже понимал, что брак трещит по швам.

Следующие семь лет отец то появлялся с деньгами, то исчезал на полгода и даже больше. У маман завелись любовники, и в нашем доме стали появляться посторонние мужчины. А когда мне стукнуло четырнадцать, отец заявился в дом аккурат в тот момент, когда я сломал табуретку о голову нового хахаля маман. Этот урод докапывался до Камиллы, не обращая внимания на то, что она плачет и уже на грани истерики. У меня тогда впервые котел взорвался. От того, чтобы этого гада забить до смерти, удержал как раз-таки отец.

Когда приехали менты и скорая, он взял вину на себя. Годы спустя я понял, почему он так поступил. Четырнадцать лет — это возраст, с которого человек начинает нести уголовную ответственность. Если бы меня забрали в колонию для несовершеннолетних, а отец снова исчез, за Камиллой стало бы некому присматривать. И очередной хахаль маман мог сотворить с ней нечто ужасное, а мы с отцом не смогли бы простить своё бездействие. Так что в тот вечер, взяв вину на себя, он поступил по-отцовски верно…

… Потому что уже по дороге в участок он сбежал прямо из полицейской машины. Вот такой у нас с Камиллой отец — Гарт Кхан. На русский манер, да и по паспорту его звали Игорь Кхан. Но маман его только Гартом и называла.

С тех пор прошло десять лет. Отец так и не вернулся домой. Может решил, что в доме теперь есть другой мужик в лице меня. А может ему опостылела жизнь с супругой, которую он давно уже не любит.

Плач Камиллы и поднятые им воспоминая лишь ненадолго отвлекли от лютого холода. А слух и другие органы чувств работали у меня как обычно! Так что стук молотка о крышку гроба я слышал очень хорошо. И вот тогда стало страшно!

Помню, как в клетке скреб ногтями о металлический пол, готовясь напасть на бугая. Как держал дверь, а в меня сквозь в нее стреляли. Так вот этот тот страх никогда не сравнится с тем, когда в твой гроб забивают гвозди, раскачивая опускают в могилу, а потом засыпают землей. Я орал… пусть и в душе, но я орал, как мог! Звал на помощь, кричал, что жив, и просил вытащить меня из могилы. Но с каждым упавшим сверху куском земли шума с поверхности доносилось всё меньше и меньше. И холод… он стал кусачим, пробирая до мозга костей.

Никогда не думал, что холод может вызывать боль. И жаль, что узнал об этом, оказавшись живьем похороненным в могиле.

От накативших эмоций я ощутил, как само сознание начинает задыхаться! Мысли путаются, и наружу лезет какая-то звериная ярость.

Я тот самый Роберт Кхан, который выжил в бойне на вокзале! А не безродная крыса, которую можно просто так живьем хоронить!

Не знаю, сколько пролежал так, но в какой-то момент от избытка эмоций руки в гробу начали дрожать, выбивая бессвязную морзянку о деревянный корпус. А выбравшееся из котла гнева дикое зло заполонило каждую клеточку тела. Каждую кость, каждый сустав и мышцу, заставляя тело двигаться! Сначала едва ощутимо зашевелились руки, потом я смог вздохнуть и в груди с натугой заработало сердце. Легкие горят огнем! Воздух уже начал заканчиваться.

Дыша, как загнанная лошадь, попытался оттолкнуть крышку гроба, но куда там! Он забит наглухо и привален землей.

«Нет, я так ни за что не сдохну! Скорее руку себе отгрызу, чем сдамся».

Руку? Ощупав окончившими пальцами левый кулак, кое-как понял, что на руке одет кастет. Тот самый, который я подарил сестре.

Первый удар в крышку гроба получился так себе. Сил вообще нет, да и воздуха сильно не хватает. Еще один удар выбил щепку, размером со спичку.

Еще один, еще один, еще один. Стараясь больше ни о чем не думать, я бил по деревяшке перед собой, выламывая из нее куски. Когда сверху посыпалась земля, я уже толком не соображал от нехватки кислорода. А вот злоба во мне зубами цеплялась за жизнь!

С появлением дыры в крышке гроба, стал отпихивать землю к ногам, попутно расширяя проход. Где-то сбоку раздалось шипение и дышать стало легче. Кто додумался положить в гроб такой мелкий баллон с воздухом?! Его хватит дай бог минут на пять.

Когда стало совсем уж тесно, я кое-как ужом протиснулся в проделанный проход, ободрал щепками лицо, руки, грудь и спину, доведя пиджак со состояния мусора. Жить очень хотелось!

Как хватило сил выбраться наружу, сам не понимаю. Адски болят ободранные кисти рук, простреленное плечо и нога! И холод… противный холод осенней ночи.

Ощутив слабость, покачнулся и, едва не упав, оперся на собственное надгробие.

«Роберт Кхан 2003–2027 год. Любящий сын, герой и защитник».

Зло сплюнул на могилу.

— Обойдетесь, — от холода обычный голос стал походить на сиплый шепот. — Свои похороны я уже пережил!

Перебравшись через ограду, выставленную вокруг могилы, я кое-как шаткой походкой побрел в сторону выхода с кладбища. Ноги еле держат и в голове пустота. Если сейчас где-то лягу или сяду, уже точно встать не смогу. Так что надо идти и искать какой-то островок безопасности. Место, где можно отогреться, а в идеале поесть чего-нибудь сытного и горячего.

Сторожа на кладбище не оказалось. Пришлось перелезать через калитку и плестись вдоль ночной дороги. Чертова осень! Кто-то скажет, что это красивое время года, ведь деревья одеваются в свои самые яркие наряды. И прочую романтическую чушь! А вот я сейчас знаю другую осень. Сырую, дождливую, прохладную, со слякотью на обочине и туманом, таким густым, что машину замечаешь не сразу.

Ненавижу осень!

Спустя десять минут блужданий я всё же нашел автобусную остановку. По ней понял, где примерно нахожусь, и пошел дальше вдоль дороги. Адреса дома не помню. Телефона близких тоже не помню. В полицию тоже обращаться нельзя. Ну и как мне теперь быть?