– То есть нам, любимым, – фыркнула Хельга. – Да, такого ловкого оправдания распутства я еще не слышала. Вот ты обходился без этого… Ох, Лон, прости! Что же я такая гадкая, свекровь меня живьем съест.

– И правильно сделает, – раздосадовано проворчал Метельский.

– Да, я и сама была хороша, – вздохнула Хельга. – Жаль, сейчас нельзя подольститься к мужу… Ну, что нам дальше покажут?

Показывали улицы и парки, горожане охотно употребляли дары Мадоса и Самаэля.

– Настоящий шабаш, – наконец сказала Хельга, – куда там этому, как его… Гойе. Не возражаешь, если выключу. Распаляет, а тебе пока нельзя.

– Выключай, – хмуро сказал Метельский.

Наутро правая сторона груди страшно зудела, однако почесаться мешал панцирь. К счастью, отвезли на процедуры, и чесотка отошла на второй план. К вечеру осмотрел доктор. «Почти всё, – сказал он. – Сеанс физиотерапии напоследок, и завтра утром выписываем». Вернулся в палату, где Аоми, увы, надела панцирь снова. Хельга валялась на своей кушетке.

– Скучно, – пожаловалась она. – А горожане дошли до скотского состояния. Скорее всего, их ждет горькое похмелье, войска Гунтера готовятся к штурму.

Над горами догорал кровавый закат.

Утром правый бок все же зудел, но Метельский впервые поднялся без помощи Аоми. Та отвела его к доктору (слегка пошатывало), еще одно сканирование, и Метельского выписали. Пришлось надеть старую форму – Хельга наскоро зашила, где была порвана копытом, – и спустились к глайдеру.

– Жаль, что нет трости, – пожаловался Метельский, – сейчас не помешала бы.

– Вернула я твою палку, – сказала Хельга, – лежит в глайдере. Наведалась на арену, она так и валялась, никто не позарился. Какая-то неразлучная палка, никогда не пропадает. Публика гуляет, насмехается над телами пророков, а статуя козла всё стоит со своими причиндалами напоказ.

– Ты что-то раздражена.

– Мы сильно задержались, Лон.

Сели в глайдер, действительно стандартная модель. Метельский взял сзади свою трость, а Хельга включила холораму: – Арену!

Увеличила изображение: в самом деле, тела пророков так и лежат непогребенные, на лицах и одеждах запеклась черная кровь.

– Ладно, поехали. – сказала Хельга. – Боюсь, сейчас такое начнется… Глайдер, на Террасу эдельвейсов. В воздушном режиме, черт с этими деньгами.

Глайдер взлетел и чинно пошел над городом, воздушные эшелоны в столице предназначались для туристов и стоили дорого.

– Вот! – крикнула Хельга. – Еще крупнее!

Тела на арене зашевелились. Метельский не верил своим глазам: вот встал Даниил, а следом Елисей. Окровавленные власяницы слетели с них, тела оделись во что-то белое и блестящее, лица прояснились и разгладились, у Елисея исчезла плешь.

– Как я, – прошептала Хельга. – Только не понадобилось саркофага даймонов и целого года. Я читала про это в «Откровении»: «И после трех дней с половиной дух жизни то Бога вошел в них, и они стали на ноги свои…»[1]

Гуляющие остановились, а потом с криками ужаса стали разбегаться. «ВЗОЙДИТЕ СЮДА!» – раздался громовой голос, казалось отовсюду. С неба упал ослепительно-белый луч, и в его сиянии стали будто растворяться фигуры пророков. Минута, и все погасло, арена стала пуста. Метельский облизал губы:

– Как с отцом Никодимом. А хорошо бы, наверное, вот так раствориться в белом сиянии.

– Еще помучаемся, – кисло сказала Хельга. – И не забывай, мне обещали сотни лет жизни. Надеюсь, у тебя будет не меньше… – Она огляделась: – Мы уже приземлились. Почему так трясет?

Действительно, глайдер опустился на стоянку возле жилых домов, но корпус содрогался, словно турбины работали на полную мощность. Вдруг завибрировало еще сильнее, и нахлынул дикий ужас. Тело обдало ледяным холодом, будто сдуру нырнул с солнечного пляжа в студеную воду Телецкого озера. От ближнего утеса отломился кусок скалы и с грохотом разбился на другой стороне стоянки.

– Землетрясение! – прокричала Хельга в ухо Метельского. – Помнишь закон парных случаев? Я же читала, дура, в «Откровении».

Метельский стиснул зубы. Возьми себя в руки: вон Хельга сохранила самообладание, а он нет.

– Я пойду за мамой, – с трудом выговорил он.

– Подожди, еще провалишься в трещину.

Действительно, стоянку со страшным треском рассекла трещина, пока узкая. Было видно, что здания покачиваются.

– Подведу глайдер ближе к дому, – хрипло сказал Метельский, поднимая машину в воздух.

– Не слишком близко, нас задавит обломками.

Метельский повел глайдер к знакомому подъезду и приземлился на цветочную клумбу. Из подъездов с криками выбегали люди.

– Глайдер, стоять в готовности к взлету! – крикнул Метельский, вываливаясь из кабины. От удара в подошвы упал на бок, но тут же вскочил. Воздух заволокло пылью, еле нашел входную дверь. В лифте нельзя, по лестнице взлетел на третий этаж. Дверь со знакомым номером – ну да, Мадос объявил, что всё восстановлено, как было. К счастью не заперта, наверное мама уже выглядывала. Метельский ворвался в квартиру: мама стоит на коленях, вид растрепанный и безумный, вокруг разбросаны вещи.

– Мама! – крикнул он. – Скорее!

Она только пошевелила губами, слова заглушил жуткий треск. Метельский схватил ее за руку и потащил из квартиры на лестницу. Скатился, удерживая иссохшее тело почти на весу (одни кости!), а другой хватаясь за перила. Слава Богу, дом не рухнул, успели! Вот и площадка перед домом, а рядом глайдер и Хельга, почему-то с тростью наперевес…

Страшный удар подбросил Метельского в воздух, вырвав мамину руку. Он как-то извернулся на лету: сзади разверзся провал, дом рушился в него, и мама падала тоже, вытянув руки, а навстречу вырывалось пламя. Жар охватил всё тело, Метельского закрутило и швырнуло на землю так, что едва не вышибло дух. Все-таки он вскочил и бросился к стене огня… Его схватили за шиворот и рванули назад так, что ноги снова оторвались от земли. Хельга! Она швырнула его в глайдер, как котенка, и упала за штурвал.

– Лон! – крикнула она. – Твоя мама погибла. А ты мне нужен живой, я хочу от тебя детей.

Глайдер рванулся в небо среди дыма и пламени, а вокруг рушился великий город.

Постепенно Метельский пришел в себя. Впереди белели горы, на панели заднего вида всё скрывала пелена дыма или пыли. Хельга говорила тихим речитативом: «И будут плакать и бить себя в грудь цари земные, впавшие с нею в блуд и роскошь, когда будут смотреть на дым пожара ее, стоя поодаль из-за страха мучения ее, и говоря: "горе, горе, город великий, Вавилон, город крепкий! Ибо в один час пришел суд твой"…»[2]

– Вот и пал новый Вавилон, вселенская блудница, – глухо сказала она. – Гунтеру и его воякам мало что достанется. Хотели упиться кровью и насилием, как подобает храбрым воинам Асгарда, но Бог судил иначе… Извини, Лон. Я так сочувствую тебе из-за твоей матери, а мысли сворачивают на своё.

Метельский тупо смотрел на вырастающие горы, белые от подножия до вершин. «Уже зима», – пришло в голову. Вспомнились вечные снега Алтая, а потом мирные снежные леса под Зелена Гура, где в детстве ходил на лыжах с матерью. Мама… Но сознание снова уплывало, растворяясь в этой белизне. Побаливал бок, голова опять клонилась на грудь…

Когда открыл глаза, гор уже не было и снега тоже, внизу плыла зеленая равнина.

– Отдохнул? – спросила Хельга. – Надеюсь, тебе полегче. Мы над северной Италией, скоро Триест, а там повернем на юго-восток.

Метельский поглядел на карту, высвеченную на дисплее.

– Почему ты не хочешь над Адриатическим морем? Так будет быстрее.

– Ты забыл, что в глайдерах нельзя над открытым морем. Если что случится, кто нас будет вытаскивать? Миру явно не до нас.

– Но когда-то пересекли Балтийское море.

– Я тогда была молодой, милый. И ты тоже, так что могли пошалить.

– Еще и трех лет не прошло.

– А кажется, что десяток. Я была не замужней и, пожалуй, вульгарной девицей. И что ты во мне нашел?

– Ну, ты была непосредственной и раскованной в сексе.