– Я в полном порядке, милый, и твоя послушная жена. Как ты решишь.

– Очень странно, что пророки выбрали именно нас. Возможно, что-то важное. Ладно, давай еще раз уважим доминиканцев.

«Мы согласны», – сказал он отцу Себастьяну.

«Тогда немедленно отправляю за вами стратоплан ордена. Он заберет вас из Эдмонтона и доставит в Негев. О времени прибытия в Эдмонтон сообщу позже».

«Будем ждать», – ответил Метельский. А вслух сказал: – Скоро за нами прилетят в Эдмонтон.

– Тогда надо заехать в торговый центр, – озабоченно сказала Хельга, – купить мета-пояс. Иначе всегда буду мерзнуть.

Метельский рассмеялся: – А еще удобно, что для секса раздеваться не надо.

– Ну-ну… – сказала Хельга, и фыркнула: – Нахваталась словечек от госпожи Кэти. Ладно, идем поужинаем. Заодно попрощаемся с твоими соседями по столу, я только успела познакомиться.

Ужин оказался немного грустным: пусть не так много общались, но Ингрид с Томико скрашивали однообразные будни. Под конец ужина Томико сказала:

– Римвлад, у тебя случаются поэтические прозрения. Какие стихи приходят тебе в голову прямо сейчас?

Тот улыбнулся несколько криво:

«Вчера молодую я видел луну

Со старой луной на руках

Мы на море можем попасть в беду,

Мне душу тревожит страх»[6]

– Да, не очень весело, – вздохнула Томико. – Но надеюсь, мы еще свидимся.

Когда поднялись к себе, опять позвонил отец Себастьян: надо быть в Эдмонтоне через два часа, оттуда после дозаправки стратоплан вылетит на космодром Негев в Израиле.

– Лон, вызови ховер к дому госпожи Кэти, – попросила Хельга. – Собирать мне нечего, а я хочу попрощаться.

Госпожа Кэти с Матвеем вышли из коттеджа и женщины постояли, обнявшись. Метельский пожал руку Матвею, и сели в ховер. Летели минут десять, а в Эдмонтоне Хельга попросила приземлиться у торгового центра. Был поздний вечер, стоянка пустовала, да и ярко освещенный торговый центр выглядел безлюдным. «Сивилла» подсказала, где нужный магазин, голос опять стал скучноватым. Дверь магазина была не заперта, вошли.

– Здравствуйте, – сказал приятный женский голос. – Я хозяйка, меня зовут Ирен, и к сожалению не могу приветствовать вас. Может быть, я уже умерла. Выбирайте нужное и расплатитесь на терминале. Удачных покупок.

Хельга вздохнула: – Я и забыла, что на Земле творятся ужасы. Год провела в отключке.

– Тебе-то досталось больше всех, – сказал Метельский. – Ладно, давай выбирать.

Выбирали недолго: Метельский и так носил мета-пояс, а Хельга взяла стандартный. Сразу скинула куртку и брюки, надела поясок, и Метельский не мог оторвать глаз от ее белого тела, но оно тут же скрылось под иллюзией комбинезона.

– Пока не до изысков, – сказала Хельга, – только обогрев включу. А у тебя, Лон, чуть слюнки не потекли.

– Еще бы, целый год чисто платонических отношений.

Он расплатился на терминале, а Хельга громко сказала: – Спасибо, Ирен. Желаю удачи, и в жизни, и после смерти.

Аэропорт был большой, однако тоже оказался безлюдным, всем было не до полетов. Посидели в зале ожидания, потом раздался свистящий звук, и вскоре со звенящим гулом по полосе покатился стратоплан. Остановился далеко, но в свете прожекторов было видно, что к нему подъехали машины, наверное заправщики. То ли автоматические, то ли в аэропорту кто-то продолжал работать.

«Сивилла, – сказал Метельский, – сколько я должен за обслуживание самолета?»

«Нисколько, Лон, – скучным голосом ответила та. – Все расходы взял на себя орден доминиканцев».

Наконец к аэровокзалу подплыл аэробус. «Посадка на спецрейс до космодрома Негев, Израиль», – известила «Сивилла». Поехали, на трапе самолета встретила стюардесса в монашеском облачении. На стратоплане Метельский однажды летал из любопытства, и не очень понравилось. Но здесь их проводили в небольшую отдельную каюту, где стюардесса усадила в кресла и, тщательно закрепив ремни, пожелала приятного полета.

Сначала тот был мало приятен, долго вдавливало в кресло. Потом отпустило, и ремни ослабели, хотя не убрались полностью, как в обычном самолете. «Двадцать минут невесомости, – информировала "Сивилла". – Можете оставаться в креслах».

– Ну нет, – сказала Хельга. – Мне как будто суждены космические полеты. Надо привыкать.

Она оттолкнулась от кресла, ремни втянулись, и Хельга взмыла в воздух. В иллюминаторе виднелась выпуклость Земли – темная, с голубым ореолом атмосферы, – и на этом фоне Хельга вдруг оказалась нагой. Тело светилось молочно-белым, волосы короной парили вокруг головы, и у Метельского сразу пересохло во рту.

«Сивилла, никого не впускать», – сказал он и тоже деактивировал пояс. Слегка оттолкнулся, но видимо не рассчитал и ударился теменем о потолок. Отлетел, столкнулся с упругим телом Хельги, и уже не выпускал его из объятий. Они закружились по прихотливой траектории, натыкаясь на стены и кресла, но всё мягко пружинило.

– Никогда не занималась сексом в невесомости, – шепнула Хельга в ухо Метельского.

Ее волосы щекотали его лицо, руки обхватывали поясницу, и Метельский тоже подхватил Хельгу за мягкие ягодицы. Его трясло от желания, в паху будто вырос раскаленный стержень и остро хотелось погрузить его в лоно Хельги, но войти оказалось непросто, ее бедра словно дразнили, уклоняясь от толчков вслепую. Наконец он прижал ее одной рукой, нащупал ускользающий вход и, уже обеими руками, с силой надел на себя.

– Ой! – вскрикнула Хельга и умолкла, чуть оскалив зубы.

Метельский приостановился – легкая прохлада и обволакивающая нежность приветствовали его в теле Хельги, – а потом задвигался, хотя больше двигались руки, то немного отпуская, так что живот и груди скользили по его телу, то насаживая на себя так, что до боли упирался в лобковую кость. От этого скольжения и ритмичных надавливаний меж его бедер разгорелось пламя, а в голове помутилось от наслаждения. Он не сдерживал себя, чувствуя, как неистовство нарастает и в теле Хельги, и вскоре его словно прожгло огнем. Сильнейшие спазмы потрясли невесомое тело – оно будто ликовало, сбросив путы земного притяжения, такими же содроганиями откликнулось тело Хельги, и они закричали в уста друг другу, кружась в воздухе.

– Ох, мне бы… добраться до туалета, – наконец, запинаясь, сказала Хельга. – Все бедра в твоем семени. Вроде та дверка, с надписью «hygiene».

Метельский кое-как помог ей и остался висеть в воздухе. Сердце еще сильно билось, а в иллюминаторе на месте голубого ореола разгорался пожар – в неощутимой скорости своего полета стратоплан миновал ночь и врывался в наступающий день. Хельга вплыла обратно, уже сокрытая комбинезоном.

– Как хорошо, – сказала она, – я только теперь по настоящему ожила. Если пойдешь, душа и унитаза нет, только влажные салфетки. Наверное, если кого-то потянет блевать, вряд ли имелись в виду любовные парочки.

– Уже нет времени, – сказал Метельский, лишь теперь вспомнив активировать свой пояс, – и так еле успели.

Почти сразу заговорила «Сивилла»: «Лон, разреши войти стюардессе. Она обязана проверить, готовы ли вы к посадке».

Хельга не глядела на вошедшую монашку, щеки порозовели. Кресла развернулись спинками вперед, стюардесса молча помогла закрепить ремни безопасности и ушла.

– Наверное слышала, как мы тут орали. – огорченно сказала Хельга. – Но я уже ничего не соображала.

В иллюминаторе накренилась желтая равнина и опять стало вдавливать в сиденья, будто на грудь уселся невидимый здоровяк. Потом стратоплан долго катился по полосе и встал возле распластанного по земле здания. В стороне стояли какие-то решетчатые конструкции.

«Космодром Негев, Израиль, – сообщила "Сивилла". – В основном запуски по программе "Венера"».

Наверное, это же услышала Хельга. – Надо же, – сказала она. – Может, когда-нибудь отсюда и улетим.

Ремни втянулись, вошла хмурая стюардесса и сказала, что нужно перейти в ховер, который и доставит их в Иерусалим. Когда вышли из стратоплана, тело обдало жарой, хотя солнце было еще не так высоко. Метельский поспешил включить охлаждение. Хельга, напротив, довольно улыбнулась: