Она спит и продолжает видеть странные, а часто жуткие сны. Но почти все время с ней этот голос, и порою она начинает различать отдельные слова…

Больше месяца Метельский провел, как в бреду, и Томико подкармливала его тонизирующими таблетками. Она сама, как и все остальные, выглядела неважно: наплыв пострадавших был очень велик. Госпожа Кэти приказала безжалостно изгонять тех, кто не отрекался от Мадоса. «Они пойдут трудным путем, – сказала она, – но это их выбор». Остальные понемногу поправлялись, хотя чудесных исцелений не было, а шрамы оставались почти у всех. В самом медицинском центре не заболел никто…

Метельский потерял счет времени, вот и теперь слипались глаза. Он добрел до кушетки и свалился, однако и с закрытыми глазами продолжал видеть саркофаг, залитый голубым светом – он стал заметно ярче в последние дни. То ли спал, то ли нет, но внезапно очнулся: у саркофага опять стояла Кэти.

– Сороковой день, Лон, – сказал она, не оборачиваясь. – Всё решится сегодня. Помни, хотя ты мужчина, один раз можешь обратиться к Предвечному свету. Скажешь: «Свете предвечный…», а дальше как подскажет сердце. Больше этого обращения не повторяй никогда. Сегодня не ешь и не пей.

Она ушла. Метельский наскоро умылся и сел возле саркофага, пульсация была гораздо сильнее.

– Хельга. – сказал он. – А вот это ты не помнишь, потому что этого еще не было. Я видел яркий сон, но одновременно знал, что это не сон, а картина из будущего. Я видел опушку леса, деревья очень высокие, а листва почему-то синеватая. Дальше начинался луг, настоящее море цветов. Ты стояла в тени дерева и махала рукой, а к тебе среди цветов бежала девочка, волосы светлые, как у тебя. Мы назвали ее Кэти, в память о Кэти Варламовой, которая так много для нас сделала. Хельга, я люблю тебя.

Наверное он все же очень мало спал, потому что голова неудержимо склонилась на грудь…

Теперь он видел сумрачный город – здания багрового цвета, а улица залита черной водой. По другую сторону улицы опять стоит Хельга, только здесь по колено в воде. Белое лицо, пустой отрешенный взгляд.

– Хельга! – закричал он и ринулся в воду. И тут же отступил, холод пронизал до самого сердца.

– Куда, голубчик? – Три фигуры появились возле Хельги, похожие на карлиц, но с мускулистыми руками. – Тобой мы займемся позже.

Говорившая положила руку на плечо Хельги и та упала на колени в воду.

– Отпустите ее! – потребовал Метельский. – Это моя жена. Я найду какой-нибудь челнок и заберу ее.

– Ого, ты знаешь о проводниках? Но ты опоздал, голубчик, она наша.

– Нет!.. – крикнул Метельский. Спохватился, чуть выждал и громко сказал: – Свете предвечный, обращаюсь с мольбой! Пусть мне вернут жену, Хельгу. Я люблю ее и видел, что у нас будут дети.

– Мужчина. – насмешливо протянула одна из карлиц, – и осмеливается обращаться к… – Она словно подавилась.

Не стало ни черной реки, ни багряного города. Не стало трех карлиц, которые в последний момент вскинули руки к глазам. Жемчужный – яркий, но мягкий свет наполнил весь мир. А следом обратился в море цветов, по которому к Метельскому бежала Хельга.

Они стояли вокруг саркофага, и он был уже не пустым – в нем вырисовывалось туманное, призрачное, но явно женское тело.

– Надо же. – сказал Матвей, – а я перестал верить. Слишком все оказалось непросто.

Кэти вздохнула: – Фифти-фифти, только не хотела говорить раньше. Но ты справился, Лон… Да, Матвей, затемни саркофаг. Не стоит Лону видеть, как у Хельги формируются внутренние органы, еще разлюбит. А говорить с нею продолжай, хотя теперь можно меньше. Ей предстоит большой труд по вживанию в новое тело…

На третий день в кафетерии случился переполох, вбежала женщина, крича: «Третий ангел! Кровь! Включите вид с крыши!»

Холорама над стойкой переключилась на панорамный обзор. За полосой леса плавной дугой изгибалась река – раньше она казалась серебряной, а сейчас отсвечивала красным глянцем. Мрачное небо (оно теперь всегда было мрачным) и кровавая река вызывали гнетущее ощущение.

Госпожа Кэти снова выступила перед обедом: – Вот и третий ангел «вылил чашу свою в реки и источники вод: и появилась кровь»[3]. Наверное изменился химический состав воды, так что она стала напоминать кровь. К счастью, у нас артезианская скважина и возможно до подземных вод эта зараза не скоро дойдет, а вот у кого обычное водоснабжение, не позавидуешь.

Действительно, на следующий день сотрудники, жившие за пределами комплекса, жаловались на горькую воду, которую не могли очистить никакие фильтры. Люди набирали с собой канистры чистой воды. Метельский снова работал в госпитале, хотя старался проводить там меньше времени: число пораженных язвами убавилось, однако стало много страдающих желудочно-кишечными болезными, и в коридорах стоял тошнотворный запах. В ресторане Томико прекратила выдавать саке («так скоро станем алкоголиками») и отпаивала всех чаями.

– Зато почти перестали ходить на оргии Мадоса, – криво улыбнулась Ингрид. – Не до сексуальных утех, когда то и дело тянет в туалет.

По указанию госпожи Кэти врачи советовали больным причащаться («при наличии веры это дополнительно укрепляет энергетическую систему организма»), и у Метельского появилась новая работа: помогать страждущим добраться до церкви. Кого-то было достаточно поддерживать за руку, а кого-то приходилось везти в кресле-каталке. Тогда нужно было спускать кресло с больным на первый этаж, а там везти через двор к церкви. Причащать в больнице священник отказался.

– Пойду только к умирающим, – сказал он строго. – Остальные пусть превозмогают себя. Вы-то сами будете причащаться?

– Вместе с женой, когда она… выздоровеет.

Священник кивнул, про Хельгу знали все.

Наступила глубокая осень, но не холодало – наоборот, было неестественно тепло. Затем вдруг настал нестерпимый зной.

«И четвертый ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем»[4], – процитировала госпожа Кэти. – Это нам придется претерпеть вместе со всеми. Только не будем хулить бога за это наказание, как увы, станут многие. Никто из нас не безгрешен.

Вместо одежды пришлось носить мета-пояса, но и они не очень помогали, зной все равно опалял кожу.

– Это не простая жара. – скорбно сказала Ингрид. – Наверное нам дают почувствовать, каково это, когда языки пламени лижут тело.

Метельский спасался у саркофага, там было прохладнее. Он рассказывал Хельге о том, что сейчас происходит, и еще о своем детстве в Зелена Гура. Хельга не отзывалась, а саркофаг оставался темным. Темнее стало и на улице, даже днем.

«И пятый ангел вылил чашу свою на престол зверя, – опять процитировала госпожа Кэти, – и сделалось царство его мрачным, и кусали языки свои от боли. И хулили Бога небесного от страданий своих и от ран своих, и не покаялись в делах своих»[5].

Она продолжала: – Мрачен сейчас престол Мадоса в Альфавиле. Мрачен и Третий храм в Иерусалиме. Боль пронизывает тела людей, развращенных сладострастием и забывших Бога. Но над вами незримый покров, и те, кто знает, Чей он, не забывайте благодарить…

Настала зима, однако снега не было, лишь чуть ослабела жара. Вечером Метельский, как обычно, сидел у саркофага.

– Помнишь, Хельга, как мы гуляли по набережной Евфрата? Ты еще подшучивала, не хочу ли я уединиться с одной из туристок, изображавших жриц Астарты. Сегодня госпожа Кэти сказала, что шестой ангел вылил чашу на великую реку Евфрат и ее вода высохла, чтобы был приготовлен путь царям, которые от востока солнца. В самом деле, жара стоит такая, что Евфрат, да и много других рек пересохли. Мы еще думали, кто эти цари? Оказывается, наместники Мадоса тайно готовили войска во многих странах Востока. Не первых ли всадников мы видели на Вади-Кельт?..

Он спохватился – не стоит напоминать Хельге о месте, где она получила смертельную рану, – и заговорил о другом. На следующий день Матвей попросил не уходить от саркофага, а вскоре подошел сам. Саркофаг наконец осветился, и Метельский едва не ахнул: внутри лежала Хельга, совсем как была. Легкий румянец на щеках, милая ямочка на подбородке, светлые волосы – и только глаза закрыты. На бедрах кусок ткани, из-под него в глубину саркофага уходит трубочка. Такая же – от повязки на руке. До этого Метельский несколько раз видел, как у саркофага что-то делают две Аоми, но его близко не подпускали.