– Ну, сейчас немногие в это верят, – пожал плечами Метельский. – Это нас угораздило попасть к сильно верующим.

– Мне пока нравится, – сказала Хельга, вставая с колен. – Хоть какой-то просвет впереди.

Так что вечером постились, да и ночью Хельга не захотела секса.

– Тяжело на душе, – сказала она. – Как представлю, что творится по всей земле…

Но утро было солнечное, вокруг синее море, и она повеселела. Команда и все, кто что-то умел, занимались ремонтом, а Метельский предпочел сидеть в каюте: трудовых навыков за свою жизнь не приобрел. Впрочем, отец Себастьян с «Гедеоном» не беспокоили. К середине дня всё, что требовалось, залатали и починили. «Азамара» спокойно шла в открытом море. После обеда завалились в постель, и пришедшая в себе Хельга опять долго испытывала матрас на упругость. Отдышавшись, хихикнула:

– Лон, пойди вымойся хорошенько.

И вволю похулиганила, угощая его самыми изысканными ласками из репертуара Аэми – то медленнее, то быстрее, пока у Метельского не вырвался неконтролируемый крик наслаждения. После этого сбегала в ванную и со смехом вернулась.

– Никогда не поверю, что Аэми такого не вытворяла. Надо же и мне попробовать, а то моя молодая жизнь может закончиться в любое мгновение.

– Ну и как? – спросил Метельский, лежа в истоме.

– Ты знаешь, не распробовала, – фыркнула Хельга. – Но не противно, так что можем повторить, когда тебе опять захочется сладкого. На беседе перед свадьбой нам говорили, что жена должна ублажать мужа, чтобы ее любил. И как, я тебя ублажила?

– Более чем, – ответил Метельский.

Да, здесь было иное, чем с Аэми: нерешительность и робость вначале, потом нарастающее упоение, и наконец – безоглядное принятие его всего. В этом вся Хельга, живая и яростная… Метельский хотел что-то сказать, но неудержимо наплывал сон.

Очнулся к вечеру. Хельга еще спала, через большой иллюминатор на нее падал пурпурный свет заходящего солнца, губы припухли, и лицо было, пожалуй, счастливым. Приятное чувство – его женщина не просто удовлетворена, а счастлива. Словно почувствовав его взгляд, Хельга открыла глаза. И совсем они не холодные, а нежно-голубые, как первые цветы, распускающиеся после снежной зимы.

–Доброе утро… – сказала она. – Хотя нет, еще вечер. Я словно выпала из времени, побывала в каком-то блаженном краю. А ты как?

– Я тоже. – И вспомнил, что хотел сказать. – Я люблю тебя.

– Это надо же, – сказала Хельга. – Милый, я так хочу ребенка от тебя, но пока нельзя. Может быть, потом.

Она придвинулась и поцеловала его… Когда наконец поднялись на палубу, постояли у поручней. Позади в море тонуло багровое солнце, а с левого борта синели зубцы какой-то суши. Метельский сверился с картой, вызванной в поле зрения «Гедеоном».

– Это остров Крит, – сказал он, – тут была цивилизация еще до греческой. А завтра минуем Кипр, только вряд ли увидим. Это остров, где вышла из моря богиня любви Афродита.

– Побывать бы там, – вздохнула Хельга. – Но любовные каникулы нам вряд ли светят. Будем урывать, что сможем.

Поужинали, ночь прошла спокойно. Утро было сумрачное, солнце опять поднялось красное, будто из моря крови. И после завтрака толком не рассвело: серое море, серое небо, тусклый диск солнца. Глянули новости, по всей Земле такая же картина – предполагали, что Земля вошла в плотное облако космической пыли. Но канал переключился, и по внутренней сети выступил отец Себастьян. После неизбежного «In nomine Domini» сказал:

– Братья и сестры, не обманывайтесь. В «Откровении» предсказано, что когда четвертый ангел вострубит, будет поражена треть солнца и треть луны и треть звезд, и день потеряет на треть свой свет. Это предвозвестие бед, которые обрушатся на людей после гласа пятой трубы. На землю упадет звезда, которая отворит колодец бездны, и из дыма выйдет саранча в броне, чтобы мучить тех, кто не имеет печати Божией на челе. Однако мы не позволим нашим сердцам омрачиться и встретим эту саранчу молитвой и огнем. У нас есть только краткое описание, данное Иоанном, и мы не знаем, какое физическое оружие эффективнее против нее. Возможно, излучатели, но они тяжелы и нуждаются в частой замене источников питания. Я и наш новый сотрудник встречались с чем-то подобным в подземельях Иерусалима, и эффективной оказалась обыкновенная картечь. Поэтому вы получите боевые дробовики для ближнего боя, разработанные на основе немецкого «Hecler&Koch». С правительством Израиля использование такого оружие согласовано. Пункты выдачи укажет Гедеон, а потренироваться можно на открытых палубах. Мишени не нужны, поскольку точность стрельбы невысока из-за большого рассеяния, но на близкой дистанции автоматы создадут стену из картечи. Наша миссия оборонительная, открывать огонь только при нападении или помогая попавшим в беду людям. Главная защита от зла – не оружие, а печать Божия на челе.

– И где ее ставят? – кисло сказала Хельга. – А вообще мне нравятся доминиканцы: отец Себастьян упомянул про молитву, но упор сделал на оружие. Вот не думала, что против сил ада выступим с легким стрелковым оружием.

– Должно быть, отец Себастьян имел в виду осу-переростка, что ужалила его в Иерусалиме. Судя по обломкам, это что-то механическое. Вряд ли такие водятся в аду.

Оружие получили быстро, никаких формальностей. Дробовик походил на автомат с утолщенным стволом и был не тяжелым, к нему шла сумка с обоймами. Послушали краткий инструктаж «Гедеона»: в магазине 10 патронов, огонь лучше вести короткими очередями по три выстрела, и отправилась на ту же смотровую палубу. В этот раз открыли окна. Метельский надел наушники, выставил ствол в проем и дал короткую очередь. Грохот, сотрясение всего тела и фонтан пены в сотне метров от корабля.

– Да уж, – сказал он. – В принципе, отдача не сильнее, чем у карабина, и калибр тот же, двенадцатый. Но тут выстрелы идут подряд, так что прижимай приклад крепче.

Хельга тоже дала очередь и поморщилась.

– Ну, в реальной боевой обстановке отдачу мы не заметим, был бы эффект. Ладно, хорошего понемногу, пойдем отсюда.

Отнесли оружие в каюту и отправились на обед.

– Фисташковое пока есть, – сообщила довольная Хельга. – Интересно, как с ним в Израиле?

– Если он будет цел, когда приплывем, – сказал Метельский. – Страна маленькая, одного заряда антивещества хватит.

– Мадосу нужен иерусалимский храм, – отмахнулась Хельга. – Чтобы красоваться со своей демонической подружкой на глазах у публики.

– Ты смотришь эту порнографию?

– Одного раза хватило, меня чуть не вытошнило. Похоже, я становлюсь консервативной.

– По постели не скажешь… Ох, извини.

Хельга порозовела и оглянулась.

– Получаешь штрафной балл, – сердито сказала она.

– И что это значит?

– Ночью узнаешь.

После обеда шли по сумеречному коридору к своей каюте, как вдруг Хельга остановилась.

– Ты оставил дверь открытой? И там свет!

Холодок прошел по спине: не захватил ни пистолета, ни трости. Быстро взял себя в руки:

– Если свет горит, значит кто-то вошел. И раз не погасил, то не прячется. Пойдем.

Метельский не стал заглядывать, сразу вошел в каюту. И остановился: в кресле сидела молодая женщина с черными волосами и знакомым лицом – это она предостерегла его о лавине на Алтае, а потом явилась в московском пентхаусе. То же легкое платье, то же не совсем реальное, как бы чуть призрачное лицо. А с призраками надо быть вежливым.

– Здравствуйте, – неловко сказал он. – Похоже, мы знакомы.

Хельга протиснулась мимо него и исподлобья оглядела незнакомку.

– А вот я нет. Кто это, Лон? Твоя… – она осеклась.

Женщина слегка улыбнулась: – Меня зовут Герда, по фамилии Иванова[1]. Не ревнуйте, Хельга, любовницей вашего мужа я быть не могу, потому что не совсем материальна.

– Я встречал Кая Иванова, на Алтае… – сказал Метельский.

– Верно, я его сестра. Да садитесь, вы у себя дома. Это я в гостях.

Метельский сел на диванчик напротив, Хельга рядом.