«А теперь, Мишко, приготовься к сюрпризу. Знаешь, кто передает тебе привет? Старший лейтенант Наташа. Встретились мы совершенно случайно, уже здесь, на новом месте (а мы стоим в селе), на улице. Водитель моего танка окликнул меня по фамилии. А в этот момент мимо проходила она. Услышав фамилию, остановилась, (удивленно спрашивает: «Это кто же здесь Лесняк?» Отвечаю ей не менее удивленно. Она пристально поглядела на меня и говорит: «Михайло Лесняк не родственник ваш?» — «Мой младший брат, — говорю. — На Тихом океане служит. А вы откуда его знаете?» Она улыбнулась, протянула мне руку: «Очень приятно познакомиться. Мне с ним довелось ехать от Челябинска в глубину Сибири. С ним и с Генкой Пулькиным. Звать меня — Наташа Горлица. Что ж, будем вместе фашистов бить?» Я взглянул на ее фронтовые награды: «Счастлив с вами познакомиться. А вот фамилия вам больше подошла бы не Горлица, а Орлица». Она зарумянилась: «Мне моя фамилия нравится». Наташа недавно выписалась из госпиталя и получила назначение в наш полк. Я посоветовал ей проситься в наш батальон. Она так и сделала. Ее назначили командиром. Об этом пишу тебе, чтобы ты знал, под чьим началом мне придется воевать. А когда я сказал Наташе, что твой друг Гена Пулькин погиб на фронте, это ее потрясло. Вот какая произошла встреча. Хотя в наше время каждый день несет нам какую-то неожиданность, ко всему бы пора уже привыкнуть. Однако я, видимо, никогда не свыкнусь с потерей Галины и сына…»
Прочитав вчера еще эти строки, Михайло подумал: «А я разве думал, что встречусь во Владивостоке с Ярковым, Сагайдаком?»
Глядя на голубой треугольник письма и припоминая его содержание, Михайло вдруг понял, что теперь ежедневно опасность будет угрожать и самому Василю. Достал папиросу и снова посмотрел в окно. Солнце светило и пригревало так же, как раньше, в воздухе было тихо, ни один листик на деревьях не шевелился. Но настроение у Лесняка уже изменилось. Только что он был доволен и жизнью, и работой: целый месяц занимался делом, которое было ему по душе. Теперь же в груди теснились странные противоречивые чувства, возникали какие-то сомнения…
Когда он прощался с бойцами взвода, отбывая в распоряжение штаба полка, он видел, что все сожалели о его уходе — и бойцы, и коллеги-командиры — Лашков и Васильев.
Большой группой проводили его за ворота нефтебазы, просили не забывать о них, навещать хотя бы изредка.
Заместитель командира полка по политчасти майор Самойлов сопровождал Лесняка к многоквартирному дому комсостава. Он ввел Михайла в просторную комнату на втором этаже, в которой были старый, ничем не застеленный, густо покрапленный чернилами стол, два стула и аккуратно заправленная железная койка. Торжественно вручая Лесняку ключ, майор сказал:
— Вот ваше жилье и ваш рабочий кабинет. Устраивайтесь. Сегодня отдыхайте, а завтра приступайте к работе. В штабе вам заготовлен пропуск во все наши подразделения. Двери моего кабинета для вас всегда открыты. Так что творите, наш полковой Нестор-летописец! — он улыбнулся и крепко пожал Михайлу руку.
Лесняк опустил на пол свой рюкзак и большую связку книг, раскрыл окно, бросил на койку фуражку и забубнил какую-то веселую песенку. Ведь никогда в жизни он не имел такого просторного помещения. Распаковал вещи, сложил стопками книги на столе и на подоконнике, окинул взглядом комнату и остался доволен: электроосвещение нормальное, на столе — керосиновая лампа, над окнами — свернутые рулоном шторы из черной толстой бумаги для ночной светомаскировки. Все как надо. Живи и работай. Михайлу льстило, что писать историю полка доверили именно ему; правда, он еще не знал, с чего начинать и как приступить к работе, но надеялся, что майор Самойлов и журналисты из «Боевой вахты» кое-что ему подскажут, но главное — архивы.
В приподнятом настроении Лесняк долго ходил по комнате, а когда посмотрел на часы и убедился, что до ужина в полковой столовой, куда он сдал свой продаттестат, оставалось еще больше часа, решил прогуляться. Вышел из дому, пересек дорогу, спустился с откоса и по шаткому мостику перебрался через речушку на другой берег, прохаживался по лесной опушке, мечтал о том, как после написания истории полка будет работать в «Боевой вахте» или в редакции газеты «На рубеже». Стало быть, служба станет интереснее.
Первая же ночь на новом месте принесла с собой жестокие мучения. Еще вечером, когда Лесняк, вернувшись из столовой и опустив светомаскировочные шторы, сел к столу, чтобы по привычке почитать перед сном, в углу комнаты, под полом, заскребла крыса. Сперва робко, а потом с каким-то остервенелым упорством начала грызть дерево, стремясь, видимо, прогрызть нору. Михайло почувствовал, как на его голове зашевелились волосы. Он с детства боялся лягушек, мышей и крыс. Они пробирались к ним в хату, в холодную темную комнату, где были засеки с зерном и мукой. В засеку с мукой мать обычно прятала узелок с сушеными вишнями, сберегая их таким образом для рождественского взвара. Маленькому Михайлику однажды очень захотелось поесть вишен, и он решил тайком взять горсточку. И когда дома никого не было, он вошел в эту комнату, поднял крышку засека и обмер от страха — из муки на пол выпрыгнула огромная крыса. Мальчик опрометью бросился бежать. Он долго еще дрожал от страха. С тех пор мать никакими силами не могла заставить его пойти в темную комнату. Лишь только услышит малейший шелест в соломе или в сене, заскребет ли под полом какой-либо грызун, у мальчика холодок пробегал по спине. Это чувство осталось у него на всю жизнь. И сейчас, когда он услыхал, что в его комнату настойчиво ломится отвратительная гостья, Михайло бросился в тот угол и затопал ногами. Под полом утихло. Но стоило ему вернуться к столу и склониться над книгой, как в углу снова начинала скрестись крыса. Он снова и снова вскакивал, бежал в угол и топал, топал… Сосредоточиться не мог и, отложив книгу, раздраженный ходил по комнате. Дом был старый, половицы рассохлись и отчаянно скрипели. Это скрип, вероятно, и разогнал грызунов. Наконец настала тишина, и Михайло, быстро раздевшись, юркнул под одеяло.
Проснулся он среди ночи, напрягая слух, пытаясь спросонок понять, что происходит в комнате. То у дверей, то у него под койкой слышна была глухая возня, писк. Только когда со стола на стул с фанерным сиденьем что-то тяжело шлепнулось, до его сознания дошло: «Крысы!»
Михайло едва удержался от того, чтобы не закричать, потом замер, горячечно соображая, каким образом спасаться. И, как назло, он совсем недавно прочитал, что царь отдал в солдаты Александра Полежаева за вольнодумные стихи. Когда поэт умер, его тело бросили в подвал, где крысы погрызли ему уши и нос. Это породило в воображении Лесняка страшную картину: вот-вот крысы бросятся на него и он не сможет отбиться от них.
Не помня себя, Лесняк привстал на койке, дотянулся рукой до книг, лежавших на столе, и начал швырять их на пол. Крысы запищали еще громче и шарахнулись во все стороны. Михайло одну за другой брал книги и бросал их в темноту. Утирая ладонью с лица холодный пот, он прислушался. Было тихо. Только сердце бешено колотилось и все его тело дрожало. Надо включить свет, но боязно опустить на пол ноги. Наконец он нащупал на столе коробку спичек и зажег одну. Быстро сунул ноги в ботинки, повернул выключатель. Набросив шинель на плечи, собрал с пола книги, сел к столу и посмотрел на часы. «Вот твари! — подумал Лесняк. — У меня в комнате — ни крошки съестного, а они до трех часов ночи мне спать не давали».
Время от времени, прохаживаясь по комнате, чтобы скрипом половиц пугать крыс, снова подходил к столу и пытался читать. Перед рассветом, когда в доме начали хлопать то одни, то другие двери и послышались шаги проснувшихся жильцов, Лесняк лег в постель и заснул. Проснулся, когда солнце было уже довольно высоко. Пока брился и одевался, опоздал на завтрак. Побежал в штаб полка. Майор Самойлов встретил его словами:
— Видимо, на новом месте хорошо спится, что запоздали?
— Прошу прощения, товарищ майор, — смутился Лесняк. — Но… Крысы не давали спать. Только перед рассветом заснул… Там же сотни крыс!
