— Стой! Давай швартовы!

И как только танкер пришвартовался, по трапу начали сбегать один за другим члены судовой команды. Счастливые тем, что вступили на родную землю, они, празднично одетые, чисто выбритые, наглаженные и начищенные, весело здоровались с бойцами, торопились на берег. Неожиданно рядом с Михайлом остановился старшина второй статьи — крепко сбитый, широкоплечий парень в бушлате. Ветер развевал ленты лихо посаженной набекрень бескозырки, под которой с трудом, умещался черный сноп его густых волос. Концы лент трепетали у его прямого, словно выточенного носа, черных усов и роскошной, воистину шмидтовской бороды. Не отрывая взгляда от Михайлова лица, он с веселыми искорками в глазах поставил на землю небольшой чемодан и, выпрямившись, проговорил басом:

— Чертова же ты душа, Михайло! Стал лейтенантом и на старшину — ноль внимания? Может, разрешишь хоть руку пожать?

— Левко! — ошеломленно воскликнул Михайло и покосился на стоявшего рядом майора: ведь старшина нарушал требования устава — не попросил разрешения у майора обратиться к младшему по званию. Но комбат, едва улыбнувшись, предусмотрительно отошел в сторонку.

Левко Ярковой — друг Гордея Сагайдака, они вместе учились в Днепровске в техникуме, вместе призывались в армию, но попали на разные фронты. Ярковой был давним приятелем и Лесняка, они с детства сохранили хорошие отношения. Интуитивно почувствовав, что перед ним именно он, Левко, Лесняк в радостном изумлении спрашивал:

— Левко, каким чудом? Откуда?

— Давай же сперва обнимемся, — проговорил Ярковой и сгреб Лесняка, да так, что у того в плечах захрустело.

— Кости поломаешь, — прохрипел Михайло, высвобождаясь из железных объятий друга. — Сразу видно, что паек у вас гвардейский.

— Я, браток, прямым ходом из Сан-Франциско.

— А Сагайдак говорил, что ты на Черном, воевал в Севастополе.

— У нас так: нынче — здесь, завтра там, — рассмеялся Левко Ярковой. — Вы здесь, что ни говори, на земной тверди, да и редкий самолет-разведчик покажется. А над нашей посудиной от Алеутских до Курил стервятники висели. Под килем же — два километра глубины, да океанские штормы, тайфуны, циклоны. Пока дойдем до берега, душа не раз в пятках побывает. Кому ж охота собой акул кормить?

— И давно плаваешь? — спросил Лесняк.

— Если бы сразу женился, то мог бы уже гостей на крестины звать.

— Я тебя ни разу здесь не видел.

— Мы раньше в Находке разгружались, иногда и на Камчатке. Сюда, к вам, впервые прибыли — надо бока подремонтировать, — пояснил Левко и добавил: — Я получил увольнение на берег, может, и ты бы мог побыть со мной?

Майор, стоя в сторонке, изредка поглядывая на двух друзей, слышал их разговор и, почему-то нахмурив брови, сказал почти строго:

— Лейтенант, оставьте за себя Осипова, и вы свободны до двадцати двух ноль-ноль. — Улыбнувшись, добавил: — Вижу — друга встретили…

Они пошли вдоль косы. Ярковой продолжал говорить:

— Слух шел — где-то здесь, на Тихом, Сагайдак служит. Вот бы разыскать его. Случайно не попадался тебе на глаза?

— Случайно его товарищ по кораблю в моем взводе объявился, — улыбнулся в ответ Лесняк. — Изредка встречаюсь с Гордеем.

— Ну, ты смотри! — радостно удивился Левко. — Такая огромная земля, что человек, как иголка в соломе, может затеряться, а вы встретились. Да и мы вот с тобой.

— Война разные сюрпризы преподносит, — сказал Михайло. — Завтра суббота, пойдем на стоянку Сагайдакова корабля, — может быть, Гордея отпустят на берег.

— Непременно надо повидаться! — воскликнул Ярковой.

За воротами нефтебазы Левко, указав глазами на свой чемодан, деловито спросил:

— Где нам примоститься? У меня фляга спирта и кое-что съестное. Надо бы отметить нашу встречу.

— У меня здесь есть одна знакомая семья, — ответил Лесняк.

Он рассказал Левку, что неподалеку от Железнодорожного парка, на крутом берегу залива, есть дом Журавских, что однажды, после возвращения с фронта, он ради интереса подошел к группе рыбаков, занимавшихся подледным ловом рыбы. Среди них был и Андрей Тихонович, отец Ирины Журавской, с которым он познакомился, и тот пригласил Лесняка к себе домой, пообещав угостить свежей жареной рыбой. Есть повод, чтобы воспользоваться приглашением.

Андрея Тихоновича и Ирины дома не было. Хозяйка, Надежда Павловна, низенькая и худенькая, похожая на подростка женщина, встретила их радушно: нажарила корюшки, подала вареных крабов, а к ним печеный картофель. Левко поставил на стол две банки тушенки, положил солидный кусок сала. Хозяйка посидела с ними за столом, но вскоре, сославшись на дела, оставила друзей одних. Ярковой рассказал, как служил на Черноморском флоте, как был командиром отделения связистов при штабе полка береговой обороны. Ему повезло — командир полка подполковник Мартынов оказался славным человеком. Стройный и крепкий, с виду мягкий и симпатичный, он был требовательным, строгим и вместе с тем заботливым командиром. В свободные от занятий часы Мартынов частенько бывал среди матросов. Знал о каждом бойце все: его наклонности и думы и кто у кого остался дома, кто регулярно переписывается с родными. Подполковник любил шутку, поддерживал веселое настроение у подчиненных. Он как бы соединял в себе обязанности командира и комиссара. Левко, как связист, часто общался с ним и по-юношески восторженно любил своего командира.

Служба шла хорошо. Ярковому оставалось меньше года до демобилизации. Но — началась война…

О боях за Севастополь он много не говорил.

— В газетах писали, передавали по радио — так что все знают, как было, — отвечал он на просьбу рассказать поподробнее. — По нескольку раз каждый защитник Севастополя с глазу на глаз встречался со смертью. Особенно трудно стало после того, как двадцатого мая сорок второго года наши войска оставили Керчь и немцы перебросили свои дивизии из-под Керчи к Севастополю.

— Да, пришлось вам хлебнуть свинцовой ухи, — заметил Михайло.

— Защитники Севастополя, — продолжал Левко, — были блокированы и лишились всех видов поддержки — живой силой, боеприпасами, продовольствием. Получив приказ Ставки — оставить город, командир полка Мартынов с несколькими сотнями черноморцев, среди которых был и я, последним рейсом крейсера «Красный Кавказ» чудом вырвались из огненного кольца. Я и Мартынов получили ранения и попали в госпиталь.

— И дальше как? — живо поинтересовался Лесняк.

— Из госпиталя нас двоих и забарабали сюда на Тихий, — сказал Левко. — На Черном, дескать, пока что и без вас обойдутся. Сам знаешь, тут не станешь антимонии разводить: туда — пойду, а туда — не пойду. Но если по-честному: кто оставлял Севастополь, тому его надо и освобождать.

— Как же ты пробьешься туда? — высказал сомнения Лесняк. — Мне это вот уже третий год не удается.

Ярковой сокрушенно вздохнул, подумал и сказал:

— Есть одна зацепка: Мартынов! Он находится здесь, в штабе одного соединения, делится фронтовым опытом, но клятвы своей небось не забыл — вернуться на Черноморский флот. Обещал и меня взять с собой. Завтра хочу проведать его — он человек пробивной, своего добьется, да и на Черном его хорошо знают.

— Ну, тогда есть надежда. А сейчас расскажи, что ты видел там, в этом Новом Свете, — сказал Михайло. — Это же не шутка — побывать в Америке! Небоскребы Нью-Йорка я видел только на фотографиях, и мне казалось, что это уже не на нашей земле, а на какой-то другой планете.

Ярковой на мгновение задумался, затем сказал:

— По правде говоря, я лишь краешком глаза видел Штаты. Мне раньше тоже представлялось, что там и земля не такая, как у нас, и люди, и растительность. Но оказалось, везде люди как люди, и дома похожи на наши, и все прочее. Возьмем, например, Сан-Франциско — основной торговый порт на Тихоокеанском побережье Америки, он немного напоминает наш Владивосток. Фриско — так американцы его сокращенно называют — он также раскинулся на холмистом полуострове. Залив тоже называется Сан-Франциско, в него впадает река Сакраменто. Залив связан с океаном узким, но глубоким проливом, его называют Золотыми воротами.