Илья с большим интересом расспрашивал Михайла о Владивостоке, говорил, что ему в Заполярье очень часто снилась бухта Золотой Рог, красавцы корабли на рейде, освещенные ярким утренним солнцем. Михайло уговорил Илью Дорошенко, чтобы тот на первом же привале написал несколько слов, обращенных к его друзьям-тихоокеанцам. Эти слова Лесняк внесет в текст своей первой фронтовой корреспонденции.
Батальон получил задание выбить немцев из хутора Ежачего, который был уже недалеко. Разведка донесла, что на окраине хутора и в самом хуторе — сильные вражеские укрепления. Не доходя полтора километра до хутора, роты батальона рассредоточились и, когда сгустились сумерки, начали окапываться. В небольшой лесополосе занял позицию взвод, в котором находился Дорошенко. Вместе с ним Михайло успел уже вырыть в снегу окоп почти до пояса, но глубже им зарыться не дали — немцы обнаружили батальон и тут же выпустили по нему несколько снарядов.
— Пристреливаются, гады, — смахнув ладонью со лба пот, сказал Илья. — Теперь надо ждать худшего.
Не успел он досказать последнего слова, как вокруг загремело, заухало и под ногами заколебалась земля. Снаряды рвались с оглушительной силой, и Лесняку казалось, что у него полопаются барабанные перепонки. Кто-то почти рядом с Лесняком надрывно закричал: «А-а-а! Братья! Помогите!..» Где-то в стороне раненый боец звал медсестру: «Спаси, сестрица, кровью истекаю…» От крика, от невероятного нервного потрясения, от неожиданности Михайло, лежавший на дне окопчика, судорожно привстал и поднял голову. Дорошенко с силой нажал на его плечо, придавил к земле. Страх сковал все тело Лесняка. «Вот тут мне и конец! — промелькнуло в его голове. — Ничего не успел увидеть…»
Вдруг он ощутил, как все его тело немеет, а сам он становится легким, как перышко, и вот-вот взлетит над окопом. «Что это со мной? — панически подумал он. — В таком состоянии и глупостей натворить можно». Собрав всю свою волю, крепко сжав зубы, он втиснулся головой в мерзлую стенку окопа и замер. В эту минуту до него донеслось дикое, разрывающее душу лошадиное ржание. «За что, за что лошади-то страдают?» — в страхе подумал Михайло и, усевшись на дно окопа, зажал ладонями уши.
Дорошенко наклонился к Михайлу, оторвал от ушей его руки и прокричал:
— Спокойно, браток! Это с непривычки. Фашист уже выдыхается!
Лесняк попытался улыбнуться, но почувствовал, что мускулы его лица словно окаменели.
Вскоре заметил, что снаряды стали разрываться реже.
— Приготовься, братишка, сейчас пойдем в атаку. Фашист не любит воевать ночью, а нам в потемках и сам черт помогает. Мы на своей земле и с завязанными глазами найдем врага.
Действительно, вскоре установившуюся было тишину пронизал крик:
— В атаку-у! За мной!
Грянуло, прокатилось «ур-ра!». Сила этого могучего крика, как взрывная волна, выдула из окопа Михайла, и он побежал вслед за Дорошенко, крепко сжимая в руках выданный ему уже здесь, в редакции, автомат. На бегу, вместе со всеми, он отчаянно что-то кричал. Встреченные плотным огнем фашистов, они залегли, наспех окапывались в снегу, поднимались и снова залегали, прижатые к земле свистящими над головами пулями.
Так продолжалось чуть ли не до утра. Батальон уже совсем близко подошел к хутору: в серой мгле рассвета видны были неясные очертания хат. С особой яростью стреляли фашистские автоматчики, засевшие в крайнем кирпичном домике. Дорошенко — он был вооружен ручным пулеметом — попытался выбить их оттуда, но вражеская пуля зацепила его левое плечо, и командир роты приказал ему отправиться в санчасть.
— Не время сейчас, — возразил Илья и попросил разрешения остаться в строю.
Командир разрешил, и с перевязанным плечом Дорошенко пополз к домику. Фашисты не заметили его, и, ворвавшись внутрь, Илья длинной очередью скосил всех засевших там автоматчиков. Но и после этого он не оставил поле боя. Подкравшись к другому дому, из-за угла которого гитлеровцы вели непрерывный пулеметный огонь, он расстрелял вражеских пулеметчиков. Когда вторая пуля угодила ему в левую руку, он, зажимая кровоточащую рану, с досадой сказал:
— Придется все же наведаться в санчасть. — И обратился к Лесняку: — Вы уж извините, товарищ лейтенант, что беспокою, сверните мне цигарку и дайте клочок бумаги — черкну два слова на флот, — видимо, нам встретиться больше не придется. Вы, корреспонденты, народ непоседливый…
Побывавший под жестоким артобстрелом и в боевых порядках атакующих пехотинцев, Михайло, можно сказать, принял боевое крещение. Хорошо, что рядом с ним находился именно Дорошенко, земляк, да еще моряк-тихоокеанец, который, как говорится, насквозь был прокурен пороховым дымом. Прощаясь с ним, Лесняк смущенно сказал:
— Спасибо за поддержку. Честно говоря, я впервые попал в такой тарарам и немного того…
— Все вполне нормально, — уверенно ответил Дорошенко. — Только трухлявый пень ничего не боится… А мы — живые люди… Я смерти не ищу. Мне надо побольше фашистов наколотить…
Михайло перебирался из одной воинской части в другую, стремясь быть там, где успешнее развивалось наступление. Узнав, что 1-й гвардейский механизированный корпус генерала Руссиянова получил задание освободить небольшой украинский городок Краснодон, Лесняк поехал туда. Корпус еще только выдвигался на исходные позиции, подразделения очищали от врага один за другим населенные пункты. В те дни основная масса войск отводилась в тыл для перегруппировки перед готовившимся освобождением Ворошиловграда. Одному из дивизионов гаубичного полка, почти без пехоты, поручено было прикрывать фланг корпуса. В этом дивизионе служило десятка два воинов — недавних пушкарей тихоокеанской береговой артиллерии.
— Если хотите, отправляйтесь в дивизион капитана Лукаша, увидите наших богов войны в деле, — предложил Лесняку начальник штаба полка.
— Лукаша? — переспросил с оживлением Михайло.
— Да, — подтвердил начштаба. — А чем вы удивлены?
— Сколько ему лет и откуда он родом? — торопливо спросил Лесняк.
— Годами, кажется, чуть постарше вас. А вот откуда он родом — не знаю, — как-то неуверенно сказал начштаба. — Не интересовался. А что, может, он ваш знакомый или родственник? Звать его Иваном Павловичем.
Михайлу оставалось только развести руками — имени-отчества Ланиного мужа он не знал.
— Вот на месте и выясните, — приветливо улыбаясь, сказал начштаба, крепко пожав руку Михайлу. — Желаю успеха.
КП дивизиона помещался в блиндаже у хутора Зеленый Гай. Когда Лесняк вошел в блиндаж, капитан сидел за столом, внимательно рассматривал карту, делая на ней карандашом какие-то пометки. Черные брови, высокий лоб, темно-русые волосы зачесаны с пробором. Да, это он. Михайло всего один раз, и то мимоходом, видел его с Ланой в кинотеатре. Он тогда, слегка наклонившись к Лане, что-то сказал ей и сам весело рассмеялся. Запомнился он Михайлу спокойным и добродушным. У этого же лицо обветренное, почти черное, между бровями пролегла глубокая складка, острый и строгий взгляд. Все это придавало ему вид мужественного человека, обладающего волевым характером.
Михайло представился и протянул Лукашу свое корреспондентское удостоверение. Капитан оторвал взгляд от карты и, немного прищурившись, пристально посмотрел на прибывшего. Медленно поднялся, взяв у Лесняка удостоверение, скользнул по нему взглядом и вернул хозяину. Четко козырнув, сказал:
— Капитан Лукаш. Вы учились в Днепровском университете? Кто б мог подумать, что вон где придется нам встретиться один на один. Еще там, дома, я кое-что слышал от Ланиных подруг. Как говорится, шила в мешке не утаишь, а вскоре и Лана мне сама рассказала.
Лесняк опустил глаза.
Капитан вздохнул:
— Да вы, лейтенант, не смущайтесь. Дело давнее и с точки зрения молодости — нормальное. — Он помолчал и, снова вздохнув, проговорил: — Да, молодость. Как недавно и как давно это было…
— Вы переписываетесь с Ланой? — спросил Михайло. — Мне говорил Радич…
— Нет больше Ланы… Минувшим летом на Кубани погибла… — глухо проговорил Лукаш.
