— Странно… — прошептал я, таращась на будку, — почему собачки не слышно?

— Нету собачка, — даже в темноте я разглядел его белозубую улыбку. — Съел я собачка.

— Чего?

Я смотрел на Салчака огромными глазами. Сейчас, конечно, не время разбираться, но…

— Шутка… Живой он… В лес унес. Пока спал — сгреб, пасть зажал, в мешок посадил и унес.

— Вот это да. Не забудь потом выпустить, — нахмурился я.

Может быть, по прошлой жизни и недолюбливал я собак. Но теперь не хотелось даже представлять, как будет маяться пёс в мешке среди леса.

— Если жить будем, выпущу, — кивнул напарник.

— Значит, надо выжить… Готов? — я вытащил револьвер, а Тулуш снял с плеча ружье.

— Саныча, можно я первый пойду? Я бесшумный, как змея.

— Нет… У тебя волына ненадежная, с осечками. Первый я пойду.

Сказал так, потому что чуял, что без крови нам сегодня никак не обойтись. Надеюсь, это будет не наша кровь. Но загадывать не приходится.

— Пошли, — прошептал я и двинулся по направлению к черному в рассветной полутьме силуэту дома.

Тулуш тенью скользнул по ступенькам крыльца, и умудрился сделать это так, что ни одна доска не скрипнула. Он оглянулся и кивнул. Я дал отмашку.

Салчак должен был открыть дверь, а уже после я бы ворвался внутрь и взял бы беглецов, пока спят. Но дверь оказалась заперта.

Вот тебе и не запираются они в Мохово, вспомнил я слова Демидыча. Некстати я на него положился.

Я осторожно обошел дом, осмотрел его. Окна оказались еще и наглухо заперты на ставни. Забаррикадировались, гады. Если начну ломать ставни или дверь — непременно услышат и начнут пальбу. Нужен другой план… Ждать рассвета и, когда соизволят выйти, брать? Или что-то другое? Думай, Сан Саныч, думай…

Мы отошли от дома, чтобы всё обсудить.

— Дом деревяшка, поджечь нада… — вдруг предложил Тулуш. — Крысы выскочить — и тут мы! Хоба!

— Вместе с крысами и люди пострадают, и дом, само собой, — возразил я.

А сам призадумался, ведь ход мыслей напарника мне нравился. Его план с пожаром бы только доработать.

— Тогда ломать будем, — продолжал Салчак. — Пойду лом искать, или топор нада.

— Погоди, — я пригасил его рвение. — Есть одна мысль… Пожар мы и вправду устроим, вот только немного другой. И нам бы помощника — нет, помощница нужна. Иди срочно за Верой. Буди ее. Мухтара только не отвязывай, пускай там ждет.

Пока Тулуш ходил за Соколовой, я, стараясь максимально не шуметь, натаскал из леса хвороста и сложил ветки за домом, возле сарая. Добавил в кучу еще и несколько добрых березовых поленьев, что стянул у соседей. Хворост сухой и тонкий, вспыхнет, как порох — ярко, но слишком ненадолго. А вот поленья не дадут костру быстро прогореть.

Тем временем вернулся Тулуш с заспанной Верой.

— Вы что, без меня пошли? — негодовала она, потирая глаза.

— Ты так спала сладко, не хотелось будить, — усмехнулся я.

— А сейчас зачем разбудил? — с подковыркой спросила девушка, ежась от ночной прохлады и кутаясь в мою олимпийку.

— У тебя будет роль. Умеешь говорить по-старушечьи?

— Что?

— На пенсионерском скажи что-нибудь.

— Ну-у… пойду в собес схожу… Вот молодежь пошла, ни стыда ни совести… Нас-то по-другому воспитывали…

— Нет, я имел в виду, голос сможешь старый сделать?

— Зачем?

— Надо, Вер.

— Та-ак пойдё-от? — проскрипела Вера голосом Бабы Яги.

— Отлично, только сделай испуганным голос и кричи: «Пожар! Пожар!» Только тихо…

— Морозов, как можно кричать тихо? — снова возмутилась она.

— Тогда обойдемся без репетиций, — сказал я и подпалил пучок сена, а после сунул его в «пионерский» костер, сложенный шалашиком высотой почти с человеческий рост.

Пламя полыхнуло, огонек, бодро похрустывая, побежал по веточкам, лизнул поленья и занялся на бересте. Через несколько минут огонь полыхал так, что подойти ближе чем на пять шагов к костру было невозможно.

— Пора! — скомандовал я и кивнул Вере на дом. — Все как договаривались.

Она подбежала к окнам и стала отчаянно колотить по деревянным ставням и вопить хрипло, по-стариковски:

— Ой, беда! Соседушка! Горим! Мы горим — и вы уже полыхаете! Спасайтесь скорее! Просыпайтесь!

— Всё! Уходи! — прошипел я, махнув Вере, когда разглядел, как в щелке между ставнями блеснуло желтое пятно.

Видимо, там свечу зажгли.

Но Вера не унималась и продолжала причитать и долбиться в окно, совсем в роль вошла. Черт… Если бандюки ее срисуют, то всё сразу поймут. Ведь стучится к ним не бабка деревенская вовсе, а красавица в городском спортивном костюме.

— Уйди! — шикнул я громче, а сам стоял уже за крыльцом.

Вера, наконец, поняла, что оставаться дальше под окошком опасно, и скрылась за сараем. Тулуш встал с другой стороны крыльца.

Дверь дома распахнулась, и на пороге появился мужик с двуствольным обрезом. Уже и распилить ружье успели, гады. Хотелось его вальнуть без предупреждения, но тогда остальные двое зашкерятся и кучу делов натворят ненужных. Нет, ещё не тот момент.

Я вжался в стену и ждал. Мужик увидел зарево за сараем и заорал, обернувшись внутрь дома:

— Атас! Горим! Уходить прямо сейчас надо! Я к лодке, а ты с бабой и щенком разберись! Пущай сгорят, пожар нам на руку.

Он сбежал с крыльца — и тут же получил прикладом по хребту. Ударил его Тулуш сильно, чтобы тот вздохнуть не мог, не то, что закричать. По голове бить не стал, чтобы коньки не откинул, а умело приложил в какую-то лишь ему понятную точку на «холке». Урка упал поленом, и у него мигом отнялись ноги. Он только мычал и ерзал.

— Тихо, пасть порву! — прошипел я, придавливая его к земле коленом и зажимая рот рукой. — Сейчас я буду спрашивать, а ты или кивай, или мотай головой. Не будешь отвечать, башку сверну.

Для убедительности я надавил ему на эту самую башку другим коленом, отчего та вмялась в почву, а зэк замычал выразительнее. Тогда я ослабил нажим и задал первый вопрос:

— В доме вас еще двое?

Тот замотал головой.

— Трое?

Снова замотал. Твою мать! Неужели еще четверо? Нет, не может быть…

— Сколько вас? Отвечай тихо, не ори, — я убрал ладонь с его рта.

— Один там. Чахлый только остался.

— Где третий? Ну!

— Ушел, падлюка… Вот сейчас мы проснулись, когда баба соседская блажила. Глядь, а нет нашего кореша… Утёк Сафрон. Смылся, гад…

— Куда смылся?

— А я почем знаю!

Бам! Я пристукнул его кулаком по башке, рукой, в которым была зажата рукоятка пистолета. Тяжелый получился удар, достаточный чтобы противник отключился. Поговорили — и ладно.

В доме, выходит, один урка. Надо торопиться, пока он не понял, что происходит.

— Карауль! — велел я Тулушу, указав на поверженного, а сам распахнул дверь и нырнул в дом.

Внутри темно, и я сразу пригнулся и встал на колено. Вовремя. Из дальнего угла бахнул выстрел, и я почувствовал, как над головой что-то прошуршало, даже волос коснулось. А сзади что-то осыпалось. Картечью жахнул, гад!

Бах! Бах! Бах! — положил я веером три пули, перекрывая угол, откуда в меня стреляли и где я видел вспышку.

Оттуда послышался сдавленный мат, и тут же донесся характерный звук, по которому я определил, что ружье переломили для перезарядки. Щелчок возвестил, что ствол защелкнут и ружье готово к стрельбе. Но я выстрелил первым. Лежа на полу, выпустил весь остаток барабана. Невидимый противник вскрикнул ещё, а потом настала тишина.

Вставать я не торопился. Может, затаился гад и выжидает. Я изогнулся, снял ботинок и швырнул в темноту. Слышал, как тот шмякнулся в мягкое. Никто никак не отреагировал и не дернулся. Тогда я встал и, по-прежнему стараясь не производить лишнего шума, вышел из дома.

— Посвети! — крикнул я Тулушу.

Тот уже связал захваченного нами зэка его же ремнем. Задержанный очнулся и смотрел на нас яростно и злобно, хуже Гитлера.

Салчак рысью подскочил к полыхавшему вовсю костру, вытащил оттуда горящую толстенную палку, не потревожив конструкции, и мы вошли в дом с импровизированным факелом.