Джинни Уизли в какой-то момент устала от борьбы, также как и от картин своей памяти, да и от того, что с ней делали санитары, поэтому вложила в свой последний удар по Дамблдору все свои оставшиеся силы. Мощный взрыв сотряс лондонскую психиатрическую клинику, но почти сломленная девушка не погибла. Каким-то чудом она оказалась в заповеднике, где работал ее брат.

      — Чине ешть?[2] — спросила Джинни какая-то женщина, совсем не ожидавшая увидеть сильно избитую и полностью обнаженную рыжую девушку на дороге вблизи заповедника.

      С этого момента началась новая жизнь Джинни. Брат ее, разумеется, узнал, но вот заявлять об этом не спешил, он, пожалуй, просто испугался, впрочем, кто этих Уизли знает, а Джинни просто его не узнала, она не говорила, всего боялась, поэтому ее взяла к себе та добрая женщина, что нашла на дороге. Румынка по имени Мирабела, конечно же, заметила семейное сходство, но решила: «Бог ему судья», принявшись отогревать девушку, совсем непохожую на взрослую. Постепенно Джинни заговорила, при этом заговорила по-румынски.

      — Мама Мира, — так девушка называла не возражавшую против этого женщину. — Я больше не могу магичить, да?

      — Да, доченька, — новая мама ничего не скрывала от своей обретенной дочки. — Но разве же магия — это главное?

      — А что главное? — спросила девушка.

      — Главное — это семья, — поцеловала ее мама Мира, обнимая свое солнышко. Все плохое в жизни Джинни закончилось, а вот в посмертии Дамблдора только начиналось. Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор стал призраком. Призраком, намертво привязанным последним выбросом уже бывшей Уизли к лондонской психиатрической клинике. То есть обрел свою вечную жизнь в наиболее подходящем для него месте.

      Обо всем этом семья Бок, разумеется, не знала, у них хватало забот — восьмимесячное дитя требовало внимания, еще был университет, работа, поэтому чуть сбавившие темп обучения Марина и Виктор уделяли все свое свободное время доченьке. Вот прошел месяц в делах и заботах, позволив им отправиться все-таки в Чернолесье. Снятые чары стазиса показали, что мясо отлично сохранилось, промариновавшись, отчего Виктор заулыбался. Доченька издавала радостные звуки в своем кресле, Марина предвкушала, а папа семейства вел машину.

      Пока Виктор занимался мангалом на той самой полянке, Марина играла с Машенькой, что девочке, конечно же, очень нравилось. Момент, когда на полянке появилась бабушка Марья, Марина за игрой пропустила, зато не пропустила самая юная Бок. Она вытянула ручки к бабушке, будто зовя ее, и тогда Марина обернулась, сразу же заулыбавшись.

      — Вы все правильно сделали, внучата, — произнесла бабушка Марья. — Будет у Марьюшки сестричка, совсем немного потерпеть осталось, сдюжите?

      — Сдюжим, — солнечно улыбнулась Марина, желая обнять бабушку, но понимая, что это только образ. — Мы ради Марьюшки все сдюжим…

      — Эх, внучата, — вздохнула бабушка. — Многое вам выпало, ну да по делам и награда. Помните, мы вас ждем, а сейчас иди, у мужа твоего уже мясо поспело. — С этими словами бабушка исчезла. На мгновение стало грустно, но потом Марина повеселела, подхватив ребенка на руки и отправляясь к мужу.

      — Бабушка сказала, совсем немного потерпеть осталось, — улыбнулась девушка любимому супругу, протягивавшему ей шампур с одуряюще пахнущим мясом.

      — Раз бабушка сказала, значит, потерпим, — обнял своих любимых Виктор. — Бабушка просто так не скажет.

Кауфланд — немецкая сеть магазинов, сейчас, правда, уже не только немецкая Ты кто? (рум)

Часть 16

      Маша росла и развивалась нормально, поэтому Марина принялась приучать доченьку к горшку, то есть проситься на горшок, а не грустно сидеть на нем, не понимая, что хочет мама. Виктору за процессом и в первой-то жизни было очень интересно наблюдать, а сейчас и подавно. Быстрее, чем проситься на горшок, Машенька научилась издавать осмысленные звуки. Первым словом девочки стало немецкое «шатц»[1], хотя у малышки получилось только «сац», но обнятая ею мама поняла.

      Счастливые родители устроили ребенку праздник, отчего Машенька уже охотнее перебирала звуки, чтобы порадовать этих самых родителей. Как только малышке исполнилось полтора года, для нее открыл свои двери детский сад, куда ее утром отвозил папа, забирая в четыре. Им повезло попасть в группу «полного дня», хотя обычно дети находились в саду до полпервого пополудни. Но декан колдомедицинского факультета и тут помог молодым родителям. Герр Зигфрид много помогал, хотя обязан, разумеется, не был. Однако не разочаровавшийся в учениках декан решил дать им максимум, хотя видел, что тяги к колдомедицине у юных талантов нет.

      — Вы помните о ритуале защиты целителя, — рассказал им обоим на индивидуальном занятии герр Зигфрид. — Это ритуал «для всех», а вот не для всех существует его вариация.

      — Чем интересна эта вариация? — заинтересовалась Марина. — Да еще такая, что не для всех.

      — Целитель дает клятву не наносить вольно или невольно вреда пациенту, — объяснил декан-колдомедик. — Взамен ему никто ни делом, ни словом, ни прямо, ни косвенно не может принести вреда.

      — Человеку свойственно ошибаться,[2] — заметил Виктор на латыни, подумал и перешел на немецкий. — В случае ошибки клятва будет нарушена и что тогда? Лишение магии? Хрен бы с ней, но вот лишение жизни, например, слишком высокая цена.

      — Тут есть нюанс, — хмыкнул герр Зигфрид, приняв аргументацию и радуясь тому, что в очередной раз не ошибся. — Магия наказывает болью. Постепенно усиливающейся, если целитель упорствует в своем заблуждении, вплоть до шока. Но боли тоже страшатся, как вы понимаете, поэтому на это решается не каждый. Да и локализация боли, — Марине показалось, что декан хихикнул.

      — Локализация боли? — удивился юноша. — Она что, у всех всегда в одном месте локализуется?

      — Да, — кивнул герр Зигфрид. — Дело в том, что в древности этот ритуал использовали именно для обучения юных целителей, ну и…

      — Мускулюс глютэус,[3] — произнесла Марина, покраснев. Девушка себе представила эту сцену и…

      — Именно, — кивнул герр Зигфрид. — Что скажете?

      — И хочется, и колется, — ответил Виктор, взглянув на бордовую супругу. — Нам нужно подумать и обсудить, декан. Ибо не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, а подобная унизительная боль может привести к депрессии и уходу из профессии.

      — Приятно, что вы умеете думать, — кивнул колдомедик. — Хорошо, месяца вам хватит?

      — Нам и пары дней хватит, — вздохнула Марина, которую абсолютная защита, конечно, прельщала, но… — Дадите нам на завтра выходной?

      — Безусловно, — ответил очень надеявшийся на положительный ответ герр Зигфрид, ибо становление истинного целителя всегда проходило болезненно, но именно поэтому те, кого называли «истинными», ценились на вес даже не золота, а бриллиантов. Впрочем, он бы понял, если бы молодые люди отказались. Это каждый решает для себя… Несмотря на это, к правильному решению молодую семью вполне можно подтолкнуть, ведь оказавшись в опасности они, скорее всего, запаникуют, и вот тогда…

      А молодые люди были чисты и талантливы, но вот колдомедицину они изучали без огонька, без той настойчивости, с которой они шли по пути медицины простецов. Было бы жалко терять талантливых магов, но исцелять заставить нельзя, это только свое желание и свое призвание.

      Вопрос оказался очень серьезным, но закончив с университетом и отправившись на смену, молодые люди его не обсуждали. Виктор считал, что у декана какой-то свой интерес, и был прав, Марина хотела бы такую абсолютную защиту, но на боль была не согласна, да и… Ошибка возможна всегда, никогда не ошибающихся врачей просто не существует, даже если тысячу раз перепроверить, можно ошибиться. С одной стороны, получалось, что боль будет хорошим стимулом знать больше и узнать об ошибке до того, как она станет критической, но вот с другой…